Король бродяг - Стивенсон Нил Таун - Страница 11
- Предыдущая
- 11/69
- Следующая
– Я отлично сторговался. Синица в руках стоит двух…
– Ты получил пятьдесят процентов?
– Неплохо, правда? Учти, мне достанется лишь половина выручки от страусовых перьев – из-за тебя.
– Ой, Джек, как я должна себя чувствовать, когда ты говоришь такие слова?
– Я что, слишком громко ору? Уши болят?
– Нет…
– Хочешь сесть поудобнее?
– Нет, нет, Джек. Речь не о телесных страданиях.
– Тогда как прикажешь тебя понимать?
– Когда ты говоришь: «Один косой взгляд, и я оставлю тебя среди поляков, которые выжигают беглым холопам клеймо на лбу» или «Погоди, пока начальник полиции короля Луи до тебя доберётся…»
– Ты нарочно выбираешь худшее, – возмутился Джек. – Я больше грозил оставить тебя в монастыре.
– Так ты признаёшь, что грозить клеймом более жестоко, нежели монастырём?
– Это очевидно. Но…
– А зачем вообще проявлять жесткость, Джек?
– Ловкий трюк. Надо будет запомнить. Так кто из нас крючкотвор?
– Если ты так беспокоишься, может, не стоило спасать меня от янычар?
– Что это вообще за разговор? В каком таком месте ты жила, где людей и впрямь волнуют чужие чувства? Ни один ли хрен, что там другой человек чувствует?
– У невольниц в гареме не так уж много занятий: коротать время за женскими рукоделиями; шитьём, вышиванием и вязанием тончайшего шёлкового белья, ажурного, как лёгкая паутина…
– Отставить!
– …и за беседами на разных языках (которые невозможны, если не следить самым внимательным образом за чувствами собеседниц) плести интриги и козни, торговаться на базаре…
– Этим ты уже хвасталась.
– …
– Ты что-то ещё собиралась упомянуть, девонька? Давай выкладывай.
– Только то, что я уже говорила, – при помощи изощрённейших знаний древнего Востока медленно доводить друг дружку до самозабвенных, потных, неистовых восторгов…
– Довольно!
– Ты сам попросил.
– Ты меня заставила – интригами и кознями!
– Боюсь, теперь это моя вторая натура.
– А какая у тебя первая? С виду ты типичная англичанка.
– Счастье, что тебя не слышит моя матушка. Она гордилась своим чисто йглмским происхождением.
– Короче, густопсовая дворняга.
– Ни капли английской крови, или кельтской, норвежской или чего ещё там в вас намешано.
– Сто процентов чего ещё, надо думать. И во сколько лет тебя похитили?
– В пять.
– Ты точно знаешь свой возраст, – уважительно произнёс Джек. – Из благородных, что ли?
– Матушка считает, что все йглмцы…
– Хватит. Я уже знаю про твою мать больше, чем про свою. Что ты помнишь о Йглме?
– Дверь нашего жилища, озарённую весёлым светом горящего гуано, обвешанную причудливой формы ломами и топориками, чтобы отец мог вырубить нас из-подо льда после июньских буранов, таких здоровых и бодрящих. Деревушка на круче, где простые селяне жгли безлунными ночами костры, направляя мореплавателей к безопасности… Джек, что это за звуки? В горле запершило.
– Костры жгут, чтобы заманить мореплавателей.
– Дабы обменяться с ними товарами?
– Дабы они вместе со всем добром разбились о Риф Цезаря, Горе Варяга, Рок Сарацина, Могилу Галеонов, Кладбище Французов, Молот Голландца или иные навигационные опасности, из-за которых о твоей родине идёт столь недобрая слава.
– А-а, – протянула Элиза мелодичным голосом, от которого у Джека едва не подогнулись колени. – Это проливает новый свет на некоторые другие наши обычаи.
– А именно?
– Выходить по ночам с большими длинными ножами, дабы избавить выброшенных на берег моряков от лишних мучений.
– По их просьбе, полагаю?
– И возвращаться с тюками или сундуками добра, полученными в благодарность за услугу. Да, Джек, твое объяснение куда правдоподобнее – как мило было со стороны добрейшей матушки оберегать мой детский слух от жестокой правды.
– Теперь ты понимаешь, почему английские короли долго терпели – вернее, поощряли, не исключено, что взятками, – корсарские набеги на берега Йглма?
– Это было во вторую неделю августа. Мы с матушкой шли по пляжу…
– Там есть пляжи?
– Мне он казался золотым – возможно, то была прибрежная топь. Перед нами ослепительно белел Снежный утёс.
– Как, летом?
– Не от снега. То был дар чаек, на котором держится процветание Йглма. У нас с матушкой были елке и сктл.
– Чего-чего?
– Первое – орудие для отбивания, рубки, соскребания и ворошения, состоящее из устричной раковины, привязанной к берцовой кости.
– Почему не к палке?
– Англичане вырубили все наши леса. Сктл – бадья или ведро. Мы были на полпути к утёсу, когда услышали некий ритмичный звук. Не привычное биение волн об острые скалы; он был быстрее, резче, гулче – бой дикарских африканских барабанов! Северных, не конголезских, но всё равно африканских, не свойственных нашей местности. В йглмской музыке ударные почти не используются…
– Трудно сделать барабан из крысиной шкуры…
– Мы повернулись к солнцу. В бухте – на смятом листе сусального золота – скользила тень, похожая на сколопендру; её бесчисленные ноги двигались взад-вперёд под барабанный бой…
– Исполинская сороконожка шла по воде?
– То была многовесельная галера берберийских корсаров. Мы бросились бежать, но грязь засасывала так, что у нас ещё несколько недель были сквщ.
– Сквщ?
– Синяки на пятках, подобные следу от поцелуя. Пираты спустили шлюпку и направили её по мелководью наперерез нам. Несколько человек – силуэты в тюрбанах, столь варварские и непривычные для моего юного взора – выпрыгнули и побежали за нами. Один угодил прямиком в зыбун.
– Так! Начинается то, что мы в Уоппинге зовём потехой!
– Только прирождённая йглмка могла бы отыскать проход в зыбучих песках. В мгновение он ушёл по шейку и забился, выкрикивая стихи из Корана.
– А твоя мать сказала: «Мы можем убежать, но христианский долг повелевает выручить бедного моряка; мы обязаны пожертвовать свободой, дабы спасти его жизнь», и вы остались.
– Нет, матушка сказала что-то вроде: «Есть шанс убежать, однако у чуреков мушкеты; я притворюсь, будто хочу помочь тому чернозадому, может, нам это зачтётся».
– Вот женщина!
– Она потребовала весло и протянула его увязшему моряку. Видя, что она не проваливается, другие отважились вылезти из лодки и вытащили товарища. Нас как-то странно обнюхал не говорящий по-английски офицер, всем своим видом показывая, что ему ужасно неловко. Затем нас посадили в лодку и доставили на галеру, а с неё – на сорокапушечный корсарский галеон. Не какую-нибудь развалюху-барку, а настоящий линейный корабль, отбитый, купленный или взятый в аренду у какого-то европейского военного флота.
– И над твоей матерью грубо надругались похотливые магометане.
– Нет. Этих людей, судя по всему, в женщинах влекло лишь то, что объединяет нас с мужчинами.
– Неужто брови?
– Нет, нет!
– Так ногти? Потому что…
– Прекрати!
– Но человеколюбие, которое проявила твоя мать к бедному моряку, не осталось без награды? В минуту нечаянной опасности он как-то её спас, верно?
– Он через два дня умер от тухлой рыбы, и его выбросили за борт.
– Тухлой рыбы? На корабле? В океане? Мне казалось, мусульмане очень серьёзно относятся к провианту.
– Он её не ел, просто коснулся, когда готовил.
– Какого черта…
– Не спрашивай меня, – сказала Элиза, – спрашивай странного господина, принудившего мою матушку утолять его извращённое сластолюбие.
– Ты вроде бы сказала…
– Ты спросил, надругались ли над ней магометане. Этот господин не был мусульманином. Или евреем. Или ещё кем из тех, кто практикует обрезание.
– Э…
– Мне остановиться и нарисовать картинку?
– Нет. Так кто он был?
– Не знаю. Он никогда не покидал свою каюту на корме корабля, как если бы страшился солнечного света или хотя бы загара. Когда матушку туда привели, высокие окна были завешены тяжёлым бархатом, темно-зеленым, словно кожица авокадо – плода, произрастающего в Новой Испании. Не успела она опомниться, как её припёрли спиной к ковру…
- Предыдущая
- 11/69
- Следующая
