Подземный левиафан - Блэйлок Джеймс - Страница 18
- Предыдущая
- 18/79
- Следующая
На берегу сидел Уильям Ашблесс. Прикрывая ладонью глаза от солнца, он непрерывно нажимал кнопку вызова небольшого радиопередатчика, из динамика которого доносился в основном шум статических зарядов. Время от времени сквозь треск и скрежет пробивался голос профессора Лазарела:
— Проверка, проверка, проверка… — и так полдюжины раз с разными интервалами. Иногда профессор для разнообразия принимался считать, но никогда не забирался дальше четырех. Результатами испытаний передатчика Лазарел был вполне удовлетворен, при этом, по его мнению, самым лучшим способом в этом случае было пересказывать в эфире бородатые анекдоты. Ашблесс вообще не любил и презирал анекдоты, а Лазареловы в особенности.
— Как-то раз, — начал Лазарел новый анекдот, — входит в один бар на Пьер-стрит в Лонг-Бич мартышка, бросает на стойку перед барменом десятку и заказывает пиво. Бармен видит… — динамик передатчика взревел статическими разрядами; передача прервалась. Ашблесс торопливо убавил громкость, приглушив и треск, и голос Лазарела, тонущий в нем. На секунду ему почудилось, что он различил среди помех слова «…идем вообще гору…», ни с чем не увязываемые. Неожиданно радио затрещало громче и сразу же опять утихло. Из динамика донесся хохот. Ашблесс выругался. Он упустил соль чертова анекдота — Лазарел не умеет их рассказывать как следует. Еще через секунду поэт уже знал, что ошибся. Профессор смеялся, лишь предвкушая развязку.
— Тогда бармен и думает по себя: «Наверно, мартышка не разбирается в деньгах».
Не в силах более сдерживаться, Лазарел прыснул прямо в микрофон; передатчик Ашблесса внезапно умолк. Ашблесс в сердцах хлопнул по черной коробочке ладонью. После наполненной статическим треском двадцати — или тридцатисекунднои паузы в динамике снова зазвучал голос Лазарела.
— Проверка, — сказал он. — Ты слышишь меня, Уильям?
— Слышу, — прохрипел Ашблесс в чертову машинку. — Чем там кончилось с мартышкой, будь она неладна?
— Ах, ты об этом. — Лазарел захихикал. — Знаешь, я сам не совсем разобрался, сейчас спрошу у Эдварда, — динамик умолк.
Ашблесс несколько раз включил и выключил передатчик, покрутил колесико настройки, свистнул в микрофон, надеясь привлечь внимание Лазарела. Потом принялся смотреть на крошечного Ройкрофта Сквайрса с трубкой в зубах, который стоял на мостике своей шхуны, устремив взгляд в море. В двадцати милях по курсу от качающегося на волнах «Герхарди» в океане плыли затянутые дымкой скалистые утесы острова Санта-Каталина. Когда бот накренялся на правый борт, Сквайрс, выпускающий клубы дыма, исчезал за горбом вздымающейся каюты и казалось, что южная оконечность далекого острова скрывается за горизонтом вслед за капитаном. После того, как лодка выпрямлялась и Ройкрофт опять появлялся из-за каюты, с маленьким облачком табачного дыма, расплывающимся над его головой, край острова на несколько мгновений становился хорошо виден, а потом, когда Сквайрс начинал опускаться за каюту, гипнотически снова исчезал. Радио молчало, вокруг царили тишь и благодать, нарушаемые редкими криками чаек, и Ашблесс сидел, почти убаюканный раскачиванием бота. Ему не составило труда очень быстро убедить себя, что качающаяся лодка, пыхающий дымом Сквайрс и подернутые туманом утесы далекого острова у края моря суть не что иное, как части одной сказочной циклической машины, работающей в неслышном ритме под напором легкого утреннего бриза.
Треск радио прервал замедленное качание и вырвал Ашблесса из полуденных грез. Лазарел снова начал проверку. Ашблесс испытывал огромный соблазн вообще выключить передатчик.
— Бармен отсчитал… — сказал Лазарел, — …сорок центов сдачи.
Треск разрядов вычеркнул из анекдота три или четыре секунды.
— Мартышка убрала сдачу в карман и с удивлением посмотрела по сторонам… — могучий всплеск помех поглотил причины удивления мартышки. Позади Ашблесса, на тропинке, ведущей с вершины утеса к пляжу, захрустел гравий — кто-то спускался. Ашблесс, раздраженно крутя колесики передатчика, оглянулся и увидел Спековски, репортера: тот отряхивал полы пальто и поправлял ремень огромного футляра с фотографической камерой, висевшего у него через плечо. Внезапно помехи в динамике исчезли, и из него выплеснулся дикий взрыв хохота Лазарела.
— Чтобы поддержать разговор, бармен ей отвечает: «К нам сюда не часто мартышки-то заглядывают».
Несколько секунд Спековски молчал. Заслонив глаза, он рассмотрел на корме бота батисферу. Ашблесс посчитал последнюю фразу в анекдоте заключительной, но опять ошибся.
— А мартышка тогда ему и говорит, — Лазарела душил смех и разобрать его слова было трудно, к тому же шипение помех снова стало набирать силу. — …при цене девять шестьдесят за кружку пива я этому совсем не удивляюсь!»
Ашблесс выключил машинку и с видом смиренным и тихим кивнул репортеру. Спековски достал из кармана пальто записную книжку на спиральной пружине и быстрым угловатым почерком принялся делать пометки.
Джим заметил Спековски за минуту до того, как о нем узнал Ашблесс, — он увидел фигуру репортера на вершине утеса, когда тот высматривал удобную тропинку вниз. Учитывая случившееся на последней встрече ньютонианцев, Джима отчасти удивило появление Спековски и в особенности как запросто он болтает с Ашблессом. Джим обратил на это внимание дяди, и того это также немало озадачило. Спековски достал из футляра камеру и принялся ее настраивать.
Через двадцать минут начался бурный прилив, и Эдвард Сент-Ивс с профессором Лазарелом поспешно забрались в батисферу, опустили и задраили за собой люк. С гулом и плеском аппарат был снят с палубы бота и опущен в голубые воды океана.
Джим наблюдал за спуском батисферы. Восходящие потоки пузырей частично скрывали от глаз темную сферу, окруженную ореолом света шести прожекторов. Батисфера опустилась на десять или двенадцать футов в глубину и на мгновение замерла, потом опустилась еще на десять. Джим смотрел в воду сквозь «око Момуса», но уже через несколько минут не мог различить ничего, кроме танцующих пузырьков воздуха и отдаленного подводного сияния — батисфера ушла в не знающие света недра широкой впадины. Время от времени передатчики на мостике бота и на берегу у Ашблесса оживали и из них доносился голос дяди Эдварда вперемешку с треском помех. Спековски сидел на куче плавника и, наклонившись вперед, прислушивался к передатчику, делая пометки в блокноте.
Внутри батисферы, в тесноте и холоде, сидели на низеньких стульчиках Эдвард Сент-Ивс и профессор Лазарел. Маленькие дефростеры обдували стекла иллюминаторов воздухом, однако те все равно запотевали, и время от времени Лазарел принимался яростно протирать их, используя для этой цели свой носовой платок. Профессор попеременно то клял мутнеющее стекло, то восторгался подводными чудесами — крупным розовым спрутом, бежавшим в тень скальной расселины, или огромным скатом размером с автомобильный чехол, грациозно скользящим в отдалении среди извивающихся прядей водорослей.
— Плюнь и разотри, — сказал Эдвард.
— Что?
— Плюнь на стекло и разотри по кругу.
— И что получится?
— Иллюминатор перестанет запотевать. Господи, что это!
Дядя Эдвард ткнул пальцем в океанскую темноту и прижал лицо к холодному, влажному стеклу иллюминатора. Лазарел вскочил со своего места и наклонился, чтобы лучше видеть.
— Что ты там увидел?
— Теперь уже ничего. Но на секунду мне показалось, что я вижу нечто очень большое.
— Какого размера?
— Понятия не имею. — Эдвард покачал головой. — Там был здоровенный светящийся глаз. Величиной с грейпфрут. Или даже больше. Этот глаз смотрел на нас несколько секунд, а потом закрылся.
— Закрылся! Ты хочешь сказать, что у этого глаза было веко?
— Похоже на то.
Эдвард поймал пальцем на стене батисферы крохотный ручеек морской воды, вытекающий из-под прохудившегося уплотнения одного из иллюминаторов. За стеклом не было видно ничего, кроме стайки живописно окрашенных гольцов, снующих между поросшими морской травой камнями.
- Предыдущая
- 18/79
- Следующая
