Бумажный грааль - Блэйлок Джеймс - Страница 11
- Предыдущая
- 11/101
- Следующая
Сам Горноласка был своего рода флоридским болотом, думал Говард. Доверчивостью Сильвия пошла в отца. В молодости дядюшка Рой был довольно удачливым коммивояжером, так как всегда свято верил в то, что пытался продать, какие бы ни были у товара недостатки. Людям и вещам дозволялось иметь недостатки.
Может быть, именно поэтому Говарду всегда было легко с Сильвией. Она готова была дать ему ту же поблажку, какую давала всем остальным. А еще она всегда умела самые обыденные вещи превратить в чудесные. Сногсшибательно выглядела в одежде из секонд-хэнда. Он летел с одного побережья на другое, лишь бы съесть запеканку, приготовленную ее руками. Его всегда ждали кружевная скатерть на столе и срезанные цветы в вазе, и во всем этом не было ни тени надуманности, как не было ее в естественной, медово-ласковой манере, благодаря которой любая работа у Сильвии превращалась в подобие танца. Впрочем, он не единственный это замечал и потому тревожился. Больше всего ему хотелось, чтобы она оставалась его тайной, только вот Сильвия не соглашалась, чтобы ее прятали.
Говард вздохнул. Он дал волю мыслям и теперь чувствовал себя немного виноватым, что вытащил на свет былую ревность, и снова рассердился. Все это дело прошлое, ведь так? И не важно, с кем или с чем он столкнется. Он вдруг вскочил и подошел к стене: штукатурка в одном месте выцвела или была испачкана. Это было не просто пятно, здесь что-то замазали свежим раствором, и теперь это что-то сквозь него проступало.
Из любопытства Говард потер это место, и тонкий слой штукатурки осыпался. Под ним оказался выпуклый кусочек металла, выкрашенного красной краской. Говард помедлил, потом решил, что узникам не только позволено, но даже предписано ковырять стены своей тюрьмы. Следуя традиции, он поскреб вокруг металла перочинным ножом, и к собственному удивлению обнаружил, что это крыло игрушечной машинки. Под изгибом крыла притаились другие предметы, словно замурованный хлам замышлялся, как крохотный алтарь.
Бережно, точно археолог в раскопе, он смел штукатурку, и первым на свет вышел японский божок. Говард его узнал: Дай-коку, бог удачи, с инструментами, которыми выкапывает сокровища земли. Еще тут были стальная собачка из игры в «монополию», глиняный шарик и заткнутый пробкой пузырек из-под духов, выцветший до тускло-пурпурного от солнца, а внутри – букетик засушенных фиалок.
Он поспешно перебрал в памяти все, что знал о Майкле Грэхеме, – выходит, немного. Правда, замазанные в штукатурку причудливые миниатюры скорее всего не его рук дело, разве что Говард решительно в нем ошибся. На его взгляд, Грэхема никак нельзя было назвать несерьезным: работал от рассвета до заката, питался простой пищей, читал Библию, ложился спать. Однажды Говард видел, как он рыбачит с валунов в небольшой бухте, но это было, похоже, единственное хобби, какое он себе позволял. Ни за что на свете он не мог бы так дурачиться, наклеивая на стену игрушки.
И не будь они так близко к поверхности, они остались бы скрытыми навсегда или пока не обрушится дом. Им полагалось быть не украшением, им полагалось быть чем-то совершенно иным.
Говард погладил стену, проверяя, не замурованы ли в ней и другие. И действительно нащупал многообещающий выступ. Поднимая облачка пыли, Говард немедленно взялся его ковырять. Из-под развороченной штукатурки показались выкрашенные красным лаком подошвы туфель Шалтай-Болтая.
4
Трудно сказать, что привлекало Элоизу Лейми в лилиях: может, тяжелые, мясистые лепестки, или вылезающие из земли толстые, заостренные, которые почему-то вызывали в памяти особо бурные сцены из романа Д. X. Лоуренса, хотя она никогда бы в этом не призналась. Или то, как легко они поддавались мутации и изменению цвета. Их запах, когда таковой имелся, бывал обычно отталкивающим и сильным, словно в чашечках сгустились гниение, отходы жизнедеятельности и смерть. Ее палисадник был расчерчен на аккуратные дисциплинированные грядки и клумбы. Такие она не стала бы разбивать просто ради удовольствия. Впрочем, она почти ничего не делала просто ради удовольствия. С годами она научилась вести жизнь целеустремленную, лишенную пустых развлечений.
Через улицу напротив сидел, прибитый гвоздями к крыше, фанерный Шалтай-Болтай в человеческий рост. Тихим и безветренным утром он был недвижным и безжизненным – хвала небесам за нечаянную радость. После полудня ветер с моря его всколыхнет, и он примется беспрестанно ей махать – как и другие приводимые в движение ветром деревяшки на лужайке перед домом соседа. Движение ради движения – вот что это такое. У этих деревянных гадин не было иной цели, кроме как действовать ей на нервы. Они были крайне легкомысленными. Но рано или поздно она найдет способ разделаться и с ними, и с самим соседом.
Пока же она сосредоточилась на садике, который был – клумба за клумбой – геометрической копией огорода, разбитого где-то ее сводным братом Майклом Грэхемом, вот уж у кого сердце к земле лежит. Одному богу известно, где этот огородишко. Она ни разу не видела его воочию, как не видела его огорода у дома на утесах. Но главное – она понимала план обоих. Нутром чувствовала, как больной артритом чувствует суставами приближение дождя. Но с тех пор как она недавно вернулась из Сан-Франциско, она ощущала его как никогда прежде отчетливо.
Она посадила восемь грядок цветов, сплошь гибридные сорта клубней и луковичных. И это еще не все. На веранде стояло с полдюжины горшочков с красителями, исключительно из даров земли – корней и ягод, осенних листьев, железных опилок и крови. В стенки жестяного ведра с прозрачной океанской водой тыкались носами две каракатицы. Полчаса назад она вытащила их из приливной заводи. Осторожно вынув одну, она перехватила ее за голову над чистой стеклянной миской и начала сдавливать, сперва едва-едва, потом сильнее, когда тварь отказалась пускать чернила. В миску хлынул поток гадкой ярко-пурпурной жидкости. Дав ей стечь, она бросила тварь в чистую керамическую банку. Поймав вторую каракатицу, она выдоила и ее тоже и швырнула в банку к первой.
Потом очень осторожно откупорила бутыль с соляной кислотой и полила ею тут же зашипевших заизвивавшихся каракатиц. Через несколько секунд они замерли, мягкая податливая плоть разложилась в лужице кислоты. Миссис Лейми понятия не имела, что получится, если сварить каракатиц, но кислота уже приобретала любопытный зеленовато-коричневый оттенок. Из комков плоти тянулись пурпурные завитки, придавая цвету приятную глубину.
Неподалеку лежали две привезенные из Сан-Франциско лучевые кости. Когда она – совершенно правдиво – сказала Уайту, что собирается превратить их в кладоискательную лозу, преподобный пожал плечами. Разумеется, не понял ее слов, но слишком ее хорошо знал, чтобы усомниться. Сейчас кости были связаны со стороны локтя ремешками из звериной шкуры и плюща. Шкуру – наиболее интересные фрагменты – тоже раздобыл Уайт, хотя в силу необходимости полоски были слишком малы, чтобы ими что-то связывать. И все же она исхитрилась вплести в веревку и их, и еще многое другое. Результат выглядел не слишком привлекательно, а от чего бы мог идти более гадостный запах, ей даже на ум не шло, но когда через неделю «лоза» высохла, развеялась и ужасная вонь.
Взяв в каждую руку по концу кости и опустив связанный конец вниз, она похромала к расчищенному участку садика, всем своим существом сосредоточившись на земле, на грязи и перегное, дождевых червях и сочащейся воде. Закрыв глаза, она вообразила себе симфонию движения в почве: разворачиваются и ползут вниз корни, смещаются, оседают миллиарды песчинок; крошится камень; гниют листья и старые корни; раскрываются и пробиваются к земле семена; пробираются в темноте по узким ходам муравьи и кроты, землеройки и дождевые черви; вся поверхность суши шевелится, колышется, вздымается так же мерно и верно, как морская гладь.
Конец «лозы» выгнулся вниз, притянутый почвой, извернулся у нее руках, так что она едва-едва его удержала. «Капуста» – произнесла она вслух. Она словно видела ее своими глазами, будто один за другим сменялись на экране ее век слайды. Он посадил капусту. Она открыла глаза и пошатнулась, едва не потеряв равновесие, ослепленная солнечным светом. Усилием воли она опустошила сознание, снова сосредоточилась на собственном садике. Отметив нужное место воткнутой палкой, она опять пустила в ход «лозу» и проследила всю грядку – футов на двенадцать, – размышляя, что. бы тут посадить, какое зловредное растение может погубить его капусту.
- Предыдущая
- 11/101
- Следующая
