Государство и революции - Шамбаров Валерий Евгеньевич - Страница 55
- Предыдущая
- 55/199
- Следующая
И если толчком к катастрофе послужили природные явления, то последствия усугублялись вполне сознательно. 1. 6. 21 г. вышло постановление Совета Труда и Обороны (читай — Ленина) "О прекращении беспорядочного движения беженцев". На станциях и дорогах выставлялись кордоны, всем органам власти категорически запрещалось выдавать пропуска на выезд из голодающих областей. Население запиралось там на гибель — так же, как произошло в «запертом» Крыму зимой 20–21 гг. И никакой централизованной помощи этим областям оказано не было. В ПСС Ленина мы не найдем ни одного указания об организации такой помощи. Не вышло на этот счет ни одного правительственного постановления. Не гнали сюда эшелонов с продовольствием, как в гражданскую в Москву или Питер. Не имитировал голодных обмороков наркомпрод Цюрупа. Так что, наверное, не случайно срывались и саботировались попытки зарубежных организаций — комиссии Нуланса, фонда Нансена, АРА, наладить поставки продовольствия, и не случайно был разгромлен общественный Комитет помощи голодающим в России. На деле это была блокада пострадавших районов, в которых, по разным оценкам, вымерло 5–6 миллионов человек. Но и массовое крестьянское сопротивление прекратилось — одни недовольные погибли, силы других были подорваны.
Ну а поскольку эти недовольные и потенциально недовольные вымирали сами собой, полным ходом шло "мирное строительство" нового государства. Громоздилось оно по ленинским схемам бюрократической пирамиды, где указаниями сверху должен был регулироваться и регламентироваться каждый винтик, и уже к 1922 г. численность аппарата составила 2,5 млн. «совслужащих» — в 10 раз больше, чем чиновников в царской России. Постановлением "О материальном поощрении активных партработников" жизненные блага распределялись по рангам — так же, как в древней империи инков. Узаконена была пресловутая «номенклатура» — около 20 тыс. "ответственных работников". А нижним ярусом, на который опиралась вся эта махина, стала густая и всепроникающая сеть домкомов, завкомов, партячеек, парторгов — то самое царство всесильных и вездесущих «швондеров», которое так красочно описал Булгаков.
Важнейшей составляющей частью государственной машины стала структура террора. И если с продразверсткой Ленин вынужден был пойти на «отступление», то рычаги карательной системы отнюдь не ослаблялись. 17. 10. 21 г. в докладе "Новая экономическая политика и задачи политпросветов" Ильич подчеркивал: "… Мы должны сказать, что должны погибнуть либо те, кто хотел погубить нас, и о ком мы считаем, что он должен погибнуть, и тогда останется жить наша Советская республика, либо наоборот, останутся жить капиталисты и погибнет республика. В стране, которая обнищала, либо погибнут те, которые не могут подтянуться, либо вся рабоче-крестьянская республика. И выбора здесь нет так же, как не должно быть никакой сентиментальности. Сентиментальность есть не меньшее преступление, чем на войне шкурничество". А в феврале 22 г. в письме к Сокольникову указывал, что "новая экономическая политика требует новых способов, новой жестокости кар".
Правда, в связи с выходом на международную арену и новыми реверансами Запада в сторону Советов пришлось в январе 1922 г. преобразовать ВЧК в ГПУ, вроде бы, лишенное прав "внесудебной расправы". Но часть функций тут же была передана трибуналам, и в том же январе вождь пишет заместителю Дзержинского Уншлихту о реорганизации их работы в этих условиях: "Гласность ревтрибуналов — не всегда; состав их усилить «вашими» людьми, усилить их связь (всяческую) с ВЧК; усилить быстроту и силу их репрессий, усилить внимание ЦК к этому. Малейшее усиление бандитизма и т. п. должно влечь военное положение и расстрелы на месте".
А уже в апреле без лишнего шума ЦК постановил вернуть ГПУ "право непосредственного расстрела на месте бандитских элементов, захваченных на месте совершения ими преступления". Ну и все, кого требовалось к стенке поставить, пошли под «бандитов». А в мае, работая над проектом первого советского Уголовного кодекса, Ленин разъяснял наркомюсту Курскому: "Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого". И лично перевел шесть статей в разряд подрасстрельных, а одну сам сформулировал и добавил — пропаганду и агитацию, содействующую или способную содействовать "мировой буржуазии".
И в 1921-23 гг. размах репрессий ничуть не уступал ужасам гражданской, разве что сведений о них стало просачиваться меньше. Так, в Киеве в Педагогическом музее была устроена выставка исполкома — достижений за 1921 г. Там был и стенд ЧК с диаграммой расстрелов. Наименьшее количество за месяц составило 432. В Полтаве в это же время председатель ГубЧК Иванов рассказывал Г. Беседовскому: "Каждую пятницу мы рассматриваем теперь до 300 дел и расстреливаем не менее 100 человек. Это — законный процент. Недавно мы получили примерную инструкцию из Харькова из Всеукраинского ЧК. Там прямо говорится, что "наблюдаемый темп роста сопротивления эксплуататоров дает основание повысить процент расстреливаемых до 30".
В Феодосии расстреливали гимназистов и гимназисток — "за связь с зелеными", а в Евпатории — мусульман "за контрреволюционные собрания в мечети". Сотни заложников истребляли в Новороссийске и Екатеринодаре. В Питере объявили о переводе 600 заключенных в Кронштадт, посадили на баржу и утопили. Один выплыл, он-то и поведал об этом злодеянии. В Одессе, Екатеринославе, Харькове в ноябре 1921 расстреляли в одну лишь кампанию 5 тыс. чел. — "в порядке красного террора". В Смоленске инспирировали заговор в пользу Польши — арестовали 1,5 тыс., значительную часть пустили в расход.
В 1922 г. кампания террора прошла вдруг в захудалом Проскурове, казнили 200 чел. — девять смогли бежать и рассказали об этом. А в Киеве была арестована венгерка Ремовер — за… самовольные казни. Она отбирала просто подозреваемых, вызванных в ЧК свидетелей, пришедших с ходатайствами родственников арестованных, которые имели несчастье ее возбудить, отводила их подвал, раздевала и убивала. Ее признали душевнобольной, но обнаружилось это, когда она уже успела прикончить 80 чел. — а раньше в общем потоке приговоренных даже не замечали. В Одессе объявили о раскрытии "морского заговора", уничтожили 260 чел. В Симбирской губернии за найденные воззвания Антонова — 54. В Майкопе расстреляли 68 женщин и подростков — родственников «зеленых». По Москве только за апрель было казнено 348 чел., а в ночь с 7 на 8 мая — 164. В Питере за январь-февраль — 200. По Харьковской губернии за май — 209. В августе 1922 по разным городам прошли массовые аресты интеллигенции. В 1923 г. "усиление террора" было провозглашено и в Белоруссии, и в Минске каждый день вывешивали списки казненных на 40–50 чел. В Петрограде расстреляли 32 женщины за недоносительство на мужей и сожителей. Комиссия ВЦИК, производившая в этом году ревизию ГПУ, выявила 826 «самочинных», т. е. ничем не обоснованных случая расстрелов, а сколько было признано обоснованными и правомерными, умалчивается…
Сотрудник эмигрантской газеты «Руль» попытался оценить количество жертв террора за 1921-22 гг. По тем данным которые были известны, высчитал среднее количество расстрелов на одно карательное учреждение (получилось 5 чел. в день) и перемножил на общее количество таких учреждений (по числу губерний и уездов). Вышло 1,5 миллиона казней в год. Разумеется, метод подсчета очень грубый, и результат наверняка сильно отличается от действительных цифр, но дает представление о самих масштабах творившегося в России беспредела. Ясно, что речь идет, по крайней мере, о сотнях тысяч жизней.
Пытки и истязания были обычным явлением. Например, в московском ревтрибунале всплыло скандальное дело о том, как допрашиваемых сажали в лед. В 1921 г. посыпались жалобы на следователя МЧК Буля (впоследствии крупная шишка в ОГПУ), истязавшего арестованных. Он демонстративно подал в отставку, заявив, что без этого бороться с «контрой» невозможно. И Менжинский бучу замял, разрешив сотруднику продолжать в том же духе. В 1922 г. разразился скандал в Ставрополе. Тут применялись сдавливание черепа ремнем, "холодный подвал" — яма, в которую сажали раздетого заключенного, "горячий подвал" — крохотная каморка, куда два десятка человек набивались впритирку и оставлялись на 2–3 дня задыхающимися от жары. Местный трибунал даже начал следствие по данному поводу, но начальник ГПУ Чернобровый предъявил секретный циркуляр из Москвы, разрешавший «особые» средства, если обычные не помогают признанию. Стал достоянием гласности случай в Екатеринодаре, где учительницу Домбровскую, на которую донесли, что у нее спрятано золото, истязал следователь Фридман (впоследствии тоже большой начальник). Сперва ее изнасиловала вся бригада, начиная с Фридмана, потом стали надрезать обнаженное тело ножом, терзать щипцами, отдавливать плоскогубцами особо чувствительные места, кончики пальцев. А когда она дала требуемые показания, расстреляли. «Венчики» со сдавливанием головы были зафиксированы и в Москве, и в Тифлисе, и на Сев. Кавказе, в Баку ставили на сутки босиком на битое стекло и гвозди, в Питере в 1922 г. существовал целый арсенал пыток — сжимали половые органы, держали в кандалах, сажали в одну камеру с сумасшедшим, использовали "пробковую камеру", прижигание, замораживание, а в 1923 г. даже «Известия» поместили материал о бесчинствах в Омске, где людей пороли и поливали горячим сургучом.
- Предыдущая
- 55/199
- Следующая
