Белогвардейщина - Шамбаров Валерий Евгеньевич - Страница 102

• Предыдущая
• 102/230
• Следующая

Видный ученый и флотоводец, патриот и честный человек… К сожалению, на посту Верховного правителя Колчаку могли пригодиться лишь два последних качества. А к ним так недоставало других! Он не был полководцем, плохо разбирался в сухопутной стратегии (традиционно для русских моряков). Не был администратором. Не был политиком (традиционно для всех русских военных). Не был «вождем», способным «зажигать» массы. Каким же он предстает перед нами в последний год своей жизни? Генерал А. П. Будберг, далеко не из лизоблюдов наоборот, желчный и склонный к критике человек, называл его "вспыльчивым идеалистом, полярным мечтателем и жизненным младенцем". Он писал:

"Несомненно, очень нервный, порывистый, но искренний человек, острые и неглупые глаза, в губах что-то горькое и странное, важности никакой, напротив, озабоченность, подавленность ответственностью и иногда бурный протест против происходящего". "Характер и душа адмирала настолько налицо, что достаточно какой-нибудь недели общения с ним для того, чтобы знать его наизусть. Это большой и больной ребенок, чистый идеалист, убежденный раб долга и служения идее и России…"

Но убеждений и честности оказывалось далеко не достаточно для служения России в новом качестве. Отсюда рождалась неуверенность, постоянные колебания. Современники вспоминают, что Колчака было очень легко убедить в каком-нибудь решении, стоило лишь доказать его пользу для России. Но не было никаких гарантий, что решение тут же не будет изменено под влиянием другого доклада, доказывающего пользу России в обратных действиях.

"Жалко смотреть на несчастного адмирала, помыкаемого разными советниками и докладчиками; он жадно ищет лучшего решения, но своего у него нет, и он болтается по воле тех, кто сумел приобрести его доверие". "Попав на высший пост, адмирал со свойственной ему подвижнической добросовестностью пытался получить не приобретенные раньше знания, но попал на очень скверных и недобросовестных учителей, дававших ему то, что нужно было для наставления адмирала в желательном для них духе, — писал Будберг. — Не думаю, чтобы они делали это сознательно, ибо и сами учителя были очень малограмотны, сами знали только отвлеченные теории и не имели должного практического опыта. На наше горе, эти учителя не были даже третьестепенными подмастерьями своего ремесла".

Ну каких «учителей», какие кадры мог представить заштатный Омск? Правительство составилось из провинциальных общественных деятелей и чиновников, в лучшем случае губернского масштаба. Став всероссийским, оно прежде всего принялось пыжиться, пытаясь придать себе внешние формы Петербурга. Часто это выглядело карикатурно. Например, в министерстве земледелия образовалось аж 17 департаментов с полными штатами, были даже отдельные департаменты охоты и рыбной ловли. На деле же правительство было беспомощным и импотентным. Стремясь к налаживанию нормальной жизни, издавало законы, решения, постановления, которые оказывались либо мертворожденными и невыполнимыми, либо оставались на бумаге. До сибирской глубинки руки правительства не доставали, агенты власти на местах часто оказывались никуда не годными. Каких-либо средств провести свои решения в жизнь правительство не имело. Столичный Омск, не сумев воссоздать лучшие черты Петербурга, перенял все его худшие черты, возродив «придворные» интриги и притягивая, как магнитом, карьеристов и авантюристов. Адмирал стал для Белого Движения идеальным, чистым знаменем. Но собирались под этим знаменем люди самые разные. Далеко не одни лишь идейные борцы.

Еще более пагубно те же недостатки сказывались в военной сфере. В отличие от Деникина и Краснова, стоявших у истоков Белого Движения в своем регионе, Колчак пришел "на готовое", он плохо знал своих подчиненных, вынужден был полагаться на факты их заслуг в 18-м году (часто преувеличенных, мнимых или случайных), на чужое мнение. А на чье? В восточном Белом Движении, вспыхнувшем одновременно во многих очагах от Волги до Владивостока, единства не было, сильно сказывалось региональное и личное соперничество. К тому же путчисты, свергнувшие Директорию и приведшие к власти Колчака, постарались себя не обидеть. Так оказались наверху атаман Сибирского казачества Иванов-Ринов и генерал из капитанов Лебедев.

Авторитетные полководцы собрались на юге, а на востоке приходилось выбирать из тех, кто есть. Противоболыпевистское восстание выдвинуло немало настоящих талантов, но оно же подняло много пены, и на каждого Каппеля, Пепеляева, Войцеховского находились Гайды, Лебедевы, Голицыны. Тем более, как это часто бывает, все лучшее оставалось в тени. Командиры, всей душой болеющие за дело, редко отлучались от своих войск. А пена всплывала на поверхность, была постоянно на глазах, стараясь показать себя в выгодном свете. В результате рождались и принимались эффектные планы разгрома красных, красивые на бумаге, но невыполнимые. В армии часто проявлялись авантюризм и повстанческие пережитки. Вместо повиновения была модной критика получаемых приказов, их безграмотная корректировка, пересуды и сплетни по адресу начальства. Чтобы судить об уровне командования, можно привести пример, как Лебедев назвал никуда не годными начальников 11, 12, 13-й дивизий и их полков, потому что они… управляли боем по телефону. Из «опыта» сибирского восстания штаб Верховного делал вывод, что в гражданской войне командиры должны непременно водить войска с винтовкой в руках, как и делали многие белогвардейские мальчишки-генералы. Это когда в Красной армии всеми средствами насаждался профессионализм и укреплялась дисциплина.

Но нельзя судить о правлении Колчака только по отрицательным примерам. Он многое сделал и еще больше пытался сделать для возрождения России. В его политической декларации говорилось, что диктатура необходима только до победы над большевиками, в дальнейшем власть должна быть передана Учредительному Собранию. В качестве основных принципов после победы должны были осуществляться народоправство, демократические свободы и земельная реформа. Учитывая местные чаяния, гарантировался и созыв Сибирского Учредительного Собрания. Были приняты аграрные законы, основным пунктом которых земля до решения Учредительного Собрания оставалась у фактических владельцев, крестьян. К сожалению, сибирскому крестьянству это было "до лампочки", земли у него было навалом, а крестьянство за фронтом о колчаковских решениях так и не узнало. Но интересно, что в Архангельском крае, где аграрное законодательство разрабатывалось Северным правительством из эсеров и народных социалистов, крестьяне, получавшие некоторые сведения из Сибири, потребовали введения колчаковских, а не эсеровских законов, считая их более справедливыми и благоприятными.

Верховному правителю пришлось работать в сложнейшем узле международных противоречий, причем узле тройном. Во-первых, это был узел российской политики Англии, Франции, США, Японии. Во-вторых, узел их региональной, дальневосточной политики. В-третьих, сибирские миссии этих стран часто вынашивали собственные интересы, независимые от государственных. Так, японцы, прикомандированные к Семенову, регулярно получали крупные взятки, сглаживая в докладах Токио самые скандальные проявления «атаманщины». От имени Колчака в Париже работала Всероссийская дипломатическая делегация, представлявшая интересы «белой» России и добивавшаяся (безуспешно) представительства России на конференции держав-победительниц. Колчак относился к интересам Родины крайне щепетильно. Широко известен пример с Финляндией, готовой вступить в союз, но требовавшей за это признания своей независимости и территориальных уступок — Карелии, Кольского полуострова. Колчак решительно отказался, тем более что ответные обещания Финляндии были очень неопределенными. Адмирал сумел заставил признать свой протекторат Бухару и Хиву, разрабатывал инструкции для Архангельска и Юга России.

При нем была создана правительственная комиссия по снабжению предметами первой необходимости населения местностей, освобождаемых от большевизма. Приказы Колчака категорически запрещали реквизиции у местных жителей, телесные наказания — даже при подавлении крестьянских восстаний. Он заботился о солдатах, прибавляя им жалованье, вникая в вопросы снабжения и быта, многократно ездил на фронт для личных проверок. Пытался он бороться и с коррупцией, рассылая своих ревизоров. Причем карал не только за взятки, но и за попустительство взяточникам. Например, был арестован и отдан под суд начальник военных сообщений ген. Касаткин за то, что не принял мер против взяточничества коменданта станции Омск поручика Рудницкого. Правда, к ощутимым результатам эта борьба не приводила. Снимали и сажали десятки, а продолжали брать и спекулировать тысячи. Ведь коррупция и спекуляция порождались не «белогвардейщиной», а общим безвременьем, падением нравов и русской психологией. Не менее пышно, чем в белых областях, эти явления процветали и в Совдепии. Уж там-то скольких спекулянтов и взяточников ЧК с трибуналами перестреляли, а между тем сами были заражены коррупцией сверху донизу. Что уж говорить о Колчаке, если даже при Сталине коррупцию не извели — наоборот, еще шире развернулась! Где уж было бороться с этим злом белогвардейщине, старавшейся действовать в рамках старых российских законов?

• Предыдущая
• 102/230
• Следующая