Взломщик, который изучал Спинозу - Блок Лоуренс - Страница 22
- Предыдущая
- 22/42
- Следующая
Разменяв доллар на десятицентовики, я начал звонить. Первые звонки были сделаны психиатрам, но запись на текущую и следующую неделю ко всем троим была уже прекращена. Тем не менее я записался к последнему из них на ближайший возможный понедельник, справедливо рассудив, что если к этому времени у меня ничего не выгорит, то в самый раз будет показаться психиатру. Оставались еще четыре специалиста. С педиатром всего сложнее, если, конечно, не позаимствовать на этот случай у Дениз Рафаэлсон ее Джареда, однако возиться с чужим ребенком не хотелось. У дантиста ответили, что могли бы найти местечко на сегодня, особенно если с острой болью, но позволить какой-то неизвестной личности ковыряться у меня во рту – да ни за что! Кроме того, я имел пожизненное право на бесплатные услуги самого Крэга Шеддрейка – Лучшего Зубного Врача в Мире, однако к Крэгу я забегал всего две недели назад для профилактической чистки зубов. Нет, рот у меня в порядке, мне незачем его разевать.
Самой лучшей кандидатурой казался глазник, даже лучше, чем психиатр. Осмотр у окулиста не отнимет много времени, надо только проследить, чтобы он ничего не закапал в глаза, иначе с замками намучаешься. И разве я не собирался в последнее время показаться глазнику? Я ни разу в жизни не надевал очки, и мне не приходилось вытягивать руку, чтобы разглядеть шрифт в книге, но и моложе с каждым днем не делаешься. Говорят, что необходимо проверять глаза хоть раз в год, чтобы не дать развиться глаукоме или еще чему-нибудь пострашнее.
Словом, я позвонил офтальмологу, но мне сказали, что он на Багамах и будет только через две недели. Набирая номер Меррея Файнзингера, я судорожно гадал, какую мне придумать болезнь, чтобы попасть к нему на прием. Молодая женщина с бронксовским акцентом (и, как выяснилось, с копной рыжих волос) осведомилась, на что я жалуюсь.
– На ноги, – нашелся я.
– Вы бегаете или танцуете?
Танцор он и есть танцор, его сразу видно. А на бегуна каждый похож, надо только потеть и носить необычную обувь.
– Бегаю, – ответил я.
Она назначила мне время.
Правдоподобие – непременное условие правды, посему я возвратился домой, чтобы сменить мокасины на «пумы». Потом позвонил Каролин и попросил отменить наш совместный ленч, поскольку должен сходить к врачу. Каролин, естественно, поинтересовалась, что со мной, и мне пришлось соврать, сказав, что я записался к офтальмологу. Ортопед вызвал бы кучу вопросов, на которые я не смог бы ответить. Ведь я еще не знал, что у меня – синдром Мортона и без пяти минут хондромоляция. С глазами было проще. Я сказал, что после длительного чтения у меня побаливает голова. Вопрос был закрыт. О ночном звонке я не обмолвился ни словом.
Ровно в четверть второго я вошел в дом, где жил Файнзингер. Швейцар позвонил наверх – удостовериться, что мне назначено, а лифтер потоптался у открытой кабины, пока я не позвонил в нужную дверь.
И вот мой бумажник похудел на тридцатку, «пумы» казались слишком широкими, а ноги – узкими и маленькими. Может быть, мне все же стоило записаться к педиатру? Что-нибудь наплел бы насчет моего возраста.
Я приложил ухо к двери, прислушался. Тихо. В дверной косяк был вделан звонок, и я ткнул пальцем в кнопку. Изнутри донеслось приглушенное дребезжание. Я выждал несколько секунд и постучал. Тишина. Глубоко вздохнув, я достал из кармана отмычки и открыл дверь.
Сделать это было не труднее, чем сказать. Кто-то из следственной команды прилепил к двери бумажку, извещавшую, что вход воспрещен, кроме лиц, на то уполномоченных, каковым я не был и ни при какой погоде не буду, но он не потрудился опечатать квартиру, полагая, что при наличии швейцара, лифтера и прочей обслуги это необязательно. Слесарь же, как с профессиональным неодобрением отметил я про себя, просто высверлил цилиндр из самого надежного запора – со скользящей перекладиной – и оставил на двери обыкновенный «сегал» с автоматической пружинной защелкой и ригелем, который движется при повороте ключа. Полицейские наверняка взяли ключ у швейцара или техника-смотрителя, но тот, кто уходил последним, поленился возиться с ключом и ограничился тем, что захлопнул дверь. Утопить специальной пластинкой пружинную защелку – плевое дело, легче, чем отвернуть особый, не поддающийся ребенку колпачок на пузырьке с аспирином. Может быть, даже легче, чем ключом.
Я вошел в квартиру, прикрыл дверь, повернул ручку, посылающую ригель замка в запорную раму. Порядок! Но я чувствовал какое-то странное беспокойство. Что-то было не то и не так.
«Черт с ним», – подумал я и шагнул из полутемной передней в гостиную. У окна, слева, наполовину на полированном паркете, наполовину на ковре, мелом было обведено то место, где нашли убитого. Ковер был дорогой, восточный, от мела ему ничего не будет. Я смотрел туда, и мне живо представилось лежавшее здесь тело, – одна рука откинута в сторону, а нога почти доставала до стула, на котором я сидел в тот вечер, во вторник. Зловещие меловые линии магнитом притягивали мой взгляд. Мне было не по себе. Я отвел глаза. Потом усилием воли снова повернулся и, осторожно обогнув очертание тела, подошел к окну. Отсюда открывался вид на парк, на Гудзон и дальше – на Нью-Джерси.
Внезапно я понял, что меня беспокоило. Как Шерлоку Холмсу не хватало ночью собачьего лая, так мне не хватало приподнятого настроения, того приятного возбуждения, что, точно крепкий кофе, вливается в тебя, когда тайно переступаешь чужой порог. Я проник сюда, как вор, используя свой опыт и свое искусство, но не испытывал удовлетворения и ничего не предвкушал.
Я не чувствовал радости потому, что это был дом моего старого друга и этот друг накануне скончался.
Я смотрел на раскинувшийся вдали Нью-Джерси, там, где ему и положено быть. За эти несколько минут небо вдруг потемнело. По-видимому, собирался дождь, как то вчера и предвещал ореол вокруг луны или, наоборот, не предвещал, не знаю.
Я понял, что меня беспокоило, и мне стало легче. Теперь можно было приступить к делу – грабить мертвого.
Ни о чем подобном я, разумеется, и не помышлял. Единственное, что мне было нужно, – это отыскать монету, принадлежащую мне по праву – или без права, если кому-то угодно вдаваться в подобные тонкости. Так или иначе, монета ни под каким видом не могла считаться собственностью Абеля. Он не купил и не украл ее у меня. Она передана ему для продажи. Оставалось только ее найти.
Я мог вполне перенять метод той шпаны, что перевернула дом Колкэннонов, то есть плюнуть на все и ворошить вещи как Бог на душу положит. Однако зачем полиции знать, что здесь кто-то был. Мне, конечно, это без разницы, но я по натуре человек аккуратный и вовсе не склонен осквернять жилище умершего друга.
Абель тоже был человеком аккуратным. У него каждая вещь знала свое место, и поэтому мне пришлось каждую просмотренную вещь класть обратно на место. Все это безумно затягивало поиски. Иголка в стоге сена из известной пословицы – не сравнится с никелем в квартире Абеля.
Осмотр я начал с мест, куда прячут деньги и ценные предметы даже те, кто понимает, какая это неслыханная глупость. Но я не обнаружил ничего, кроме воды и дезодоранта в сливном бачке, ничего, кроме стирального порошка в коробке для стирального порошка, ничего, кроме пустоты, в пустотелых вешалках для полотенец, которые мне пришлось для этой цели отвинтить от стены, а потом привинтить снова. Я исследовал каждый ящик и каждую полку в кухне и убедился, что ни к задней стенке, ни к дну ничего не прилеплено клейкой лентой. Я обшарил каждый шкаф, вывернул каждый карман, сунул руки в каждую пару ботинок или сапог, заглянул под каждый коврик.
Я мог бы исписать десяток страниц, рассказывая о своих поисках и находках, но кому это интересно? В квартире Абеля не нашлось только трех вещей: философского камня, святого Грааля и золотого руна. Четвертой отсутствующей вещью был никель тринадцатого года.
Среди интересных находок упомяну книги на нескольких языках, иные стоимостью за тысячу. Собственно, их не нужно было искать, ибо они стояли рядком на полках, составляя личную библиотеку Абеля Крау.
- Предыдущая
- 22/42
- Следующая
