Взломщик, который изучал Спинозу - Блок Лоуренс - Страница 13

• Предыдущая
• 13/42
• Следующая

Я заглянул в кафе у поворота на Бродвей, но Каролин там не было. Хотел оттуда же сделать звонок, но телефон-автомат висел на людном месте. Пришлось пройти еще квартал и заглянуть в восточный ресторанчик – и снова никого, зато автомат находился в укромном уголке. Я заказал чашку кофе и сандвич с пряностями. Голоден я не был, но, помимо булочки на завтрак, с утра не ел и потому решил, что стоит подкрепиться. Сандвич я не доел, кофе выпил весь и попросил десятицентовиков, когда мне давали сдачу.

Первый звонок я сделал Абелю Крау. Дневная «Пост» была уже в киосках, но я даже не посмотрел на нее – знал, что вся третья полоса занята Вандой Колкэннон. Убийство ее могло попасть и на первую полосу, если его оттуда не потеснит что-нибудь чрезвычайное, вроде прогнозируемого вторжения из Южной Америки каких-нибудь жалящих насмерть пчел. Помню, когда было шумное дело Сэма Берковица, «Пост» поместила во всю первую полосу фотографию спящего в камере маньяка, сопроводив ее кричащей надписью: «Сэм спит!!!»

Слух об убийстве наверняка разнесся повсеместно и должен был дойти до Абеля по радио, телексу или с печатной страницы. Любая краденая вещь стоимостью, исчисляемой шестизначным числом, – штука довольно горячая, можно и обжечься. А тут убийство! Считай, пожар разгорелся. От такого Абель будет не в восторге. Хорошего настроения ему мой звонок не прибавит, зато хоть я ему повторю еще раз, что, может быть, мы и плохие, но в мокром деле не участники.

Я держал трубку ровно двенадцать гудков, пока мой десятицентовик не выскочил из аппарата назад. Подумав полминуты, я набрал номер снова. Бывает, что ткнешь палец не туда, куда надо, или вдруг связь забарахлит.

Нет, молчит. Я набрал его номер по памяти, телефонной книги под рукой не было, поэтому я на всякий случай позвонил в «Справочную», и выяснил, что память меня не подвела. Я позвонил Абелю в третий раз, но результат был тот же самый. Может быть, как раз в это время он торгуется с покупателем из-за нашего никеля. Может быть, он зашел в свою любимую кондитерскую на Западной Семьдесят второй и скупает все, что попадается на глаза. Или дрыхнет, прикрыв телефон подушкой. Или мокнет в ванной. Или же прогуливается в Риверсайдском парке, искушая тамошнее хулиганье... Все может быть.

Я снова позвонил по 411 и попросил номер галереи «Нэрроубэк» на Западном Бродвее в Сохо. После четырех гудков я уже подумал, что мне вообще не суждено сегодня до кого-нибудь дозвониться, но тут услышал хриплый от беспрерывного курения голос Дениз Рафаэлсон.

– Привет, – сказал я. – Мы готовы к ужину?

– Берни?

– Он самый.

Последовала небольшая пауза.

– Что-то я перепутала, – сказала она наконец. – Работаю, как зверь, голова от красок раскалывается. Мы что, на сегодняшний вечер договаривались?

– Вроде так. В прошлый раз идея родилась. Значит, умерла, не успев родиться.

– Надо записывать, – сказала она. – А я этого не делаю. Извини, Берни.

– У тебя другие планы?

– Планы? Да нет. Хотя, если я забыла о свидании с тобой, то уж о прочем и подавно. Насколько я помню, сегодня у меня вечеринка. Придут Трумен и Гор, Хилтон хотел посмотреть мои последние работы – ему предстоит писать обзор в воскресную «Таймс». Энди обещал привести Мэрилин, если только она в городе. Ты знаешь, что это такое – принадлежать к кругу людей, которых узнают по одному имени? Я? Что я? Да будь я хоть Джеки, все равно спросят документы, если захочу получить в банке деньги по чеку.

На телефонные хохмы Дениз мастерица. Я познакомился с ней тоже по телефону, совершенно случайно, когда разыскивал одного художника, о котором я не знал ничего, кроме фамилии. Она посоветовала, что надо сделать, мы разговорились, и пошло-поехало. С тех самых пор мы встречаемся время от времени, и если наши свидания оставались эпизодическими и не переросли во что-то более прочное, то это все равно не самое худшее в том, что теперь принято называть межличностными отношениями.

– Я знаю, что должна была сделать – притвориться, – говорила Дениз. – Когда ты спросил, готова ли я к ужину, надо было сказать «да» и точка. Какая жалость, что я не употребляю наркотики! Тогда можно было бы сказать, что только что выкурила травку, вот в голове все и перепуталось. Ты поверил, что это от красок?

– Конечно, поверил.

– Потому что я действительно свободна сегодня вечером. Даже если я и забыла о свидании, ничто не мешает мне на него прийти. Мы условливались, где встретиться?

– Почему бы мне не заскочить к тебе? Примерно в половине восьмого.

– Правда, почему бы и нет?

– Тогда я заскочу.

– Я буду ждать. Что-нибудь приготовить?

– Нет, мы куда-нибудь сходим.

– Звучит многообещающе. Может быть, я успею закончить эту проклятую картину. Тогда полюбуешься. А может быть, и нет. «Берни в 7.30». Знаешь, я записала. Теперь уж точно не забуду.

– Я верю тебе, Дениз.

– Одеться как-нибудь по-особому?

– Простенько, но со вкусом и с улыбкой.

– Хорошо.

Я попробовал позвонить Абелю еще раз, но напрасно. Было уже половина второго, и я пошел в «Салон для пуделей». Каролин только что освободилась.

– А, это ты! – встретила она меня. – А я ждала-ждала, вижу – тебя нет. Пошла к тебе, но магазин заперт. Пошел, думаю, за ленчем. Вернулась сюда, снова подождала, потом махнула рукой и пошла поесть одна.

– Ни в кафе, ни у Мамуна тебя не было.

– Захотелось чего-нибудь горяченького внутрь, а то от вчерашних сладостей... Господи, ну и утро!

– Тяжелое?

– Голова была как футбольный мяч после матча с участием Пеле. Ты хоть представляешь, что это такое – возиться с большим шнаузером, когда у тебя сахарное похмелье?

– Нет.

– Вот счастливчик! Значит, в кафе был и у Мамуна? Искал меня?

– Вроде того.

– Просто так или понадобилась?

Мне ужасно не хотелось портить Каролин настроение, но выхода не было.

– Хотел сказать, что ты потеряла перчатку. Резиновую перчатку с вырезанной ладонью.

– Твою мать!..

– Не надо так говорить, нехорошо. Отдает мужским превосходством.

– Плевать я хотела на мужское превосходство! Я поняла, что потеряла ее, когда ложилась спать. Вторую я сама выкинула. Не хотела ничего тебе говорить. Как ты узнал? Рылся в моем мусорном ведре, что ли?

– Только и знаю, что подбирать за тобой мусор. Началось как извращение, а стало привычкой.

– Так оно всегда и бывает.

– А в твоем мусорном ведре я не рылся. Если интересуешься, могу сказать. Перчатку ты выронила в садике у Колкэннонов.

– Правда? Господи, теперь меня посадят! Но откуда ты узнал? Неужели ходил туда? Нет, не может быть.

– Мне ее показали.

– Но кто... – Каролин наконец поняла. Лицо ее вытянулось. – Неужели полицейские?

– Угадала.

– Тебя арестовали?

– Нет, но в управление возили.

– А потом?

– Потом отпустили. Рука у меня больше твоей. Перчатка не налезла. И Колкэннон меня не опознал.

– Как же он мог тебя опознать? Он тебя в жизни не видел.

– Вот именно. Вижу, за ленчем газет не смотрела?

– Только утром перелистала «Таймс»... А что?

– Длинная история, но ты должна ее знать, – сказал я. – Слушай сюда.

Пока я рассказывал, дважды звонил телефон. Каролин включила автоответчик, чтобы звонившие могли при желании передать сообщение. Потом в салон зашел невысокий человек с грустными глазами и накладными волосами. Он справился о видах услуг и расценках. Если собаки, как утверждают, похожи на своих хозяев, то у него, должно быть, была такса.

Когда я закончил рассказ, Каролин покачала головой.

– Не знаю, что и сказать. Эта перчатка... Погано с моей стороны.

– Что делать, бывает.

– Хотела помочь, а сама напортачила. Это все равно что разбросать позади себя крошки от хлеба.

– Не совсем. Крошки бы птицы склевали.

– Ага... Даже не верится. Ванда Фландерс Колкэннон – мертвая! В голове не укладывается.

• Предыдущая
• 13/42
• Следующая