На острие - Блок Лоуренс - Страница 13
- Предыдущая
- 13/52
- Следующая
Он задумался.
— Все-таки ты был полицейским, — произнес наконец он. — Ты и не мог совершить что-то уж совсем скверное.
— Ну, что ты говоришь! — воскликнул я. — Я сделал много такого, чего теперь стыжусь. Кое за что меня могли даже посадить. Я прослужил в полиции не один год, и почти с самого начала стал брать взятки. Никогда не жил на одно жалование.
— Так все делают.
— Нет, — сказал я. — Не все. Просто у одних полицейских чистые руки, а у других — грязные. Я всегда успокаивал себя рассуждениями о том, что ничего по-настоящему плохого не совершаю. Я не занимался вымогательством, не покрывал убийств, но деньги принимал. Но меня-то взяли на работу не за тем! Это было незаконно, это было бесчестно!
— Пожалуй.
— Но и это еще не все. Прости меня, Господи, но я был вором, я крал!.. Однажды я расследовал налет и рядом с кассовым аппаратом увидел сигарную коробку, которую вор почему-то проглядел. В ней была почти тысяча долларов. Я взял деньги и спрятал в карман. Хозяин, размышлял я, все равно застрахован. К тому же эти деньги он наверняка утаил. Одним словом, успокаивал себя тем, что обворовывал вора. Но как бы я себя ни оправдывал, невозможно отрицать факт, что я забрал деньги, которые мне не принадлежали.
— Легавые поступают так постоянно.
— Они обворовывают даже мертвых. Сам делал это годами. Представь: ты обнаруживаешь труп в ночлежке или на квартире, а при нем пятьдесят или сто долларов. Вы делите их с партнером, прежде чем задернуть молнию на мешке, в котором спрятано тело. Какого черта?! Эти деньги все равно замотают чиновники. Даже если и обнаружится наследник, он скорее всего их не получит. Так почему же не облегчить всем жизнь, сразу забрав их себе? Беда одна — это кража.
Он было заговорил, но я еще не закончил.
— Есть за мной и другие делишки. Я отправлял парней в тюрьму за проступки, которых те не совершали. Это не значит, что я подлавливал детишек из церковного хора. Начнем с того, что я «шил дела» только тем, кто был в чем-то виновен. Мне, скажем, стало известно, что парень провернул незаконное дельце. Однако я уверен, что и пальцем не смогу его тронуть за это дело. Но тут мне неожиданно удается найти сговорчивых, поддающихся внушению очевидцев, готовых уличить этого парня в том, чего он никогда не совершал. Вот и основание, чтобы его упечь. Дело закрыто.
— В тюряге всегда полно парней, мотающих срок за то, чего не делали, — согласился Эдди. — Не все, конечно, такие, нет. Трое из четырех зеков будут на себе рубашку рвать, уверяя, что не виновны в том, за что попали туда. Но им нельзя верить. Зеки скорее всего обманут. Понимаешь, они лживы.
Он пожал плечами и добавил:
— Но иной раз говорят и правду.
— Знаю, — сказал я. — И все-таки не жалею, что по ложным обвинениям отправлял за решетку преступников. Они представляли опасность, и я очищал от них улицы. Но это отнюдь не означает, что я имел право так поступать. Вот почему я решил, что такие проступки относятся к пятой ступени.
— Ты кому-нибудь об этом рассказывал?
— И не только об этом. Рассказал и о делах, которые не были нарушением закона, но мучили меня сильнее, чем настоящие преступления, — вроде измен жене, пока еще у меня была семья, или отсутствия времени на детей, которых я совершенно забросил, когда ушел из полиции. Я был настолько погружен в свои проблемы, что не оставалось у меня времени на других людей. Моя тетка Пег умирала от рака щитовидки. Она была младшей сестрой моей матери и единственным, еще оставшимся в живых членом моей семьи. Я снова и снова обещал себе побывать у нее в больнице, но постоянно откладывал визит, и она скончалась, так и не увидев меня. На душе было так скверно от чувства вины перед ней, что я заскочил в какую-то церковь и поставил там свечу. Чего ради? Разве это могло утешить бедную женщину?..
Несколько минут мы молча шагали по одной из пятидесятых улиц, а затем на Десятой авеню повернули влево. Мы миновали полуподвальную забегаловку, откуда через открытую дверь распространялся тяжелый запах пива — одновременно отталкивающий и манящий. Эдди спросил, бывал ли я здесь.
— Давно, — ответил я.
— Вот уж где пролито море крови! — сказал он. — Мэтт, а ты убивал?
— Дважды. При исполнении служебных обязанностей. А еще один раз — случайно. Причем опять же при исполнении: моя пуля рикошетом попала в ребенка.
— Ты упоминал об этом сегодня вечером.
— Неужели? Иногда я об этом рассказываю — иногда нет. После того как ушел из полиции, я как-то занялся одним делом. Чтобы помешать довести его до конца, на меня навели рискового парня. Тот набросился на меня на улице. Я его отшвырнул, а он неудачно упал и сломал шею. А однажды — Боже мой, я не пил тогда целую неделю! — меня попытался убить сумасшедший колумбиец с мачете. Я выпустил в него всю обойму. Так что, получается, я убил четверых, а если считать ребенка, то пятерых человек.
Конечно, ребенок — другое дело, но остальные нисколько не тревожили мой сон. У меня никогда не болела душа из-за негодяев, которых я посадил за чьи-то преступления. Конечно, так поступать было не слишком хорошо, и сейчас я действовал бы иначе, но ни одна из этих историй не мучает меня так сильно, как невнимательность к умиравшей тете Пег. Но таков уж пьяница — то море ему по колено, а то мелочи доводят его до исступления.
— Иногда и не мелочи.
— Эдди, что тебя гложет?
— Ох, дерьмо! Сам не знаю, Мэтт. Я вырос здесь, на этих улицах. А варясь в Адской кухне, усваиваешь только одно правило: ничего никому не говорить. «Не говори о своих делах с посторонними», — вот основная наша заповедь. Моя мать, Мэтт, была порядочным человеком. Найдя грош в телефонной будке, она раз десять осматривалась вокруг, намереваясь отдать его тому, кто потерял. Но, думаю, тысячу раз я слышал, как она повторяет фразу: «Никого не посвящай в свои дела». Благослови ее Господь, она до самого дна испила свою горькую чашу. Два или три раза в неделю старик возвращался домой полупьяным и избивал ее. И так — до самой его смерти. Она все держала в себе. А если кто-нибудь интересовался, почему она в синяках... Ох, она просто оступилась, потеряла равновесие и скатилась по ступенькам!.. Но почти все соседи знали, что интересоваться этим не стоит. Те, кто жил поблизости, понимали, о чем не следовало спрашивать.
Я хотел ответить, но он неожиданно схватил меня за руку и заставил пригнуться.
— Давай перейдем улицу, — быстро сказал Эдди. — Не люблю проходить мимо этого места.
Рядом был «Открытый дом» Грогана. Зеленый неон витрины предлагал светлое пиво «Харп» и темное «Гинесс».
— Раньше я часто здесь болтался, — пояснил он. — Теперь стараюсь держаться подальше.
Он мог бы и не объяснять. Не так давно я сам дни и ночи проводил за выпивкой в баре Армстронга. Став трезвенником, я еще долго обходил его стороной. Когда все-таки оказывался рядом, то отводил глаза в сторону и ускорял шаг, стараясь не поддаваться необъяснимой силе, которая будто бы затягивала меня туда помимо воли. Ну, как магнит притягивает железные опилки. Позднее Джимми потерял лицензию, и ему пришлось перебраться на квартал к западу, в сторону Десятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы. В его помещении вскоре открылся китайский ресторанчик, и одной проблемой у меня сразу стало меньше.
— Мэтт, ты знаешь, кому принадлежит этот кабак?
— Кому-то по фамилии Гроган?
— Да ты что! Это собственность Микки Баллу.
— Подручного Мясника?
— Так ты его знаешь?
— Видел пару раз. Ну и, конечно, слышал о нем.
— Да, у него есть, что показать, и всегда найдется кое-что послушать о нем. На лицензии ты его имени не обнаружишь. Тем не менее забегаловка принадлежит именно ему. Давным-давно я дружил с его братом Деннисом. Его потом убили во Вьетнаме. А ты служил, Мэтт?
Я отрицательно покачал головой:
— Полицейских не брали.
— В детстве у меня был туберкулез. Тогда я об этом даже не подозревая, но при просвечивании что-то обнаружили, поэтому и не забрили.
- Предыдущая
- 13/52
- Следующая
