Стихотворения - Ахмадулина Белла Ахатовна - Страница 42

Пусть не ведать мне ласки родного кладбища пустынного,

Тени предков со мной не поделятся миром и славою!

Черный ворон мне роет могилу средь поля постылого.

И останки костей моих будут для вихря забавою.

Не сойдутся родные - простить мне грехи и провинности,

Не заплачет любимая - крикнут голодные коршуны!

Мчись, Мерани, вперед, за пределы судьбы меня вынеси,

Не бывал я покорным и впредь не узнаю покорности!

Пусть отвергнутый всеми и проклятый всеми, умру я.

Враг судьбы - презираю разящую силу слепую!

Мчись, Мерани, пока не упал я на землю сырую!

С ветром бега смешай моих помыслов мрачную бурю!

Не бесплодно стремленье души обреченной и раненой!

Мой собрат небывалый продолжит прыжок мой над

пропастью.

Неспроста, о Мерани, не зря, не впустую. Мерани мой,

Мы полет затевали, гнушаясь расчетом и робостью!

Мчится Конь - без дорог, отвергая дорогу любую.

Вслед мне каркает ворон злоокий: живым я не буду.

Мчись, Мерани, пока не паду я на землю сырую!

С ветром бега смешай моих помыслов мрачную бурю!

Галактион Табидзе

Поэзия - прежде всего

О друзья, лишь поэзия прежде, чем вы,

прежде времени, прежде меня самого,

прежде первой любви, прежде первой травы,

прежде первого снега и прежде всего.

Наши души белеют белее, чем снег.

Занимается день у окна моего,

л приходит поэзия прежде, чем свет,

прежде Свети-Цховели и прежде всего.

Что же, город мой милый, на ласку ты скуп?

Лишь последнего жду я венка твоего,

и уже заклинанья срываются с губ:

Жизнь, и Смерть, и Поэзия - прежде всего.

Галактион Табидзе

Тебе тринадцать лет

Тебе тринадцать лет. О старость этих

двух рук моих! О добрый мир земной,

где детские уста всех арифметик

тринадцать раз смеются надо мной!

Я путаюсь в тринадцати решеньях

как весело! Как голова седа!

Тринадцать пуль отлей мне, оружейник,

н столько ж раз я погублю себя.

О девочка, ребенок с детским жестом,

привставшая над голубым мячом,

как смело ты владеешь вечно женским

и мудрым от рождения плечом.

Я возведен - о точность построенья!

причудой несчастливого числа

в тринадцатую степень постаренья.

О, как, шутник, твоя слеза чиста!

Галактион Табидзе

Персиковое дерево

Опять смеркается, и надо,

пока не смерклось и светло,

следить за увяданьем сада

сквозь запотевшее окно.

Давно ли, приминая гравий,

я здесь бродил, и на виду,

словно букет меж чистых граней,

стояло дерево в цвету.

Как иноземная царевна,

казало странные черты,

и пахли горько и целебно

им оброненные цветы.

Его плодов румяный сахар

я собирал между ветвей.

Оно смеялось - добрый знахарь

той детской радости моей.

И все затем, чтоб днем печальным

смотреть немея, не дыша,

как в легком выдохе прощальном

возносится его душа.

И - все охвачено верченьем,

круженьем, и в глазах темно.

Как будто в небе предвечернем,

в саду моем красным-красно.

Сиротства огненный оттенок

ложится на лицо и грудь,

обозначается на стенах

в кирпич окрашенная грусть.

Я сам, как дерево седое,

внутри оранжевой каймы

над пламенем и над водою

стою в предчувствии зимы.

Галактион Табидзе

Мери

Венчалась Мери в ночь дождей,

и в ночь дождей я проклял Мори.

Не мог я отворить дверей,

восставших между мной и ей,

и я поцеловал те двери.

Я знал - там упадают ниц,

колечком палец награждают.

Послушай! Так кольцуют птиц!

Рабынь так рабством утруждают!

Но я забыл твое лицо!

Твой профиль нежный, твой дикарский,

должно быть, темен, как крыльцо

ненастною порой декабрьской?

И ты, должно быть, на виду

толпы заботливой и праздной

проносишь белую фату,

как будто траур безобразный?

Не хорони меня! Я жив!

Я счастлив! Я любим судьбою!

Как запах приторен, как лжив

всех роз твоих... Но бог с тобою.

Не ведал я, что говорю,

уже рукою обрученной

и головою обреченной

она склонилась к алтарю.

И не было на них суда

на две руки, летящих мимо...

О, как я молод был тогда.

Как стар теперь.

Я шел средь дыма,

вкруг дома твоего плутал,

во всякой сомневался вере.

Сто лет прошло. И, как платан,

стою теперь.

Кто знает, Мери,

зачем мне показалось вдруг,

что нищий я?- И в эту осень

я обезумел - перстни с рук

я поснимал и кинул оземь?

Зачем "Могильщика" я пел?

Зачем средь луж огромных плавал?

И холод бедственный терпел,

и "Я и ночь" читал и плакал?

А дождик лил всю ночь и лил

все утро, и во мгле опасной

все плакал я, как старый Лир,

как бедный Лир, как Лир прекрасный.

Галактион Табидзе

Снег

Лишь бы жить, лишь бы пальцами трогать,

лишь бы помнить, как подле моста

снег по-женски закидывал локоть,

и была его кожа чиста.

Уважать драгоценную важность

снега, павшего в руки твои,

и нести в себе зимнюю влажность

и такое терпенье любви.

Да уж поздно. О милая! Стыну

и старею.

О взлет наших лиц

в снегопаданье, в бархат, в пустыню,

как в уют старомодных кулис.

Было ль это? Как чисто, как крупно

снег летит... И, наверно, как встарь,

с январем побрататься нетрудно.

Но минуй меня, брат мой, январь.

Пролетание и прохожденье

твой урок я усвоил, зима.

Уводящее в вечность движенье

омывает нас, сводит с ума.

Дорогая, с каким снегопадом

я тебя отпустил в белизну

в синем, синеньком, синеватом

том пальтишке - одну, о одну?

Твоего я не выследил следа

и не выгадал выгоды нам

я следил расстилание снега,

его склонность к лиловым тонам.

Как подумаю - радуг неровность,

гром небесный, и звезды, и дым

о, какая нависла огромность

над печальным сердечком твоим.

Но с тех пор, властью всех твоих качеств,

снег целует и губит меня.

О запинок, улыбок, чудачеств

снегопад среди белого дня!

Ты меня не утешишь свободой,

и в великом терпенье любви

всею белой и синей природой

ты ложишься на плечи мои.

Как снежит... И стою я под снегом