Сборник стихов - Ахмадулина Белла Ахатовна - Страница 37

И мне, сиявшей меж твоих ветвей, твоих небес отведавшей однажды, о Грузия, без свежести твоей как дальше быть, как не устать от жажды?

Нет, никогда границы стран иных не голубели так, не розовели. Никто еще из сыновей земных не плакал так, как плакал Руставели.

Еще дитя - он жил в моих ночах, он был мне брат, не как другие братья, и уж смыкались на его плечах прекрасного несчастия объятья.

Нет, никогда границы стран иных... я думала, - и, как сосуд, как ваза с одним цветком средь граней ледяных, сияли подо мной снега Кавказа.

Здесь Амирани бедствие терпел, и здесь освобожден был Амирани, и женский голос сетовал и пел, и царственные старцы умирали.

...Так и внимал я лепету луны, и был восход исходом нашей встречи. И вот я объяснил вам эти речи, пока закат " сумерки длинны.

x x x

Все желтое становится желтей, и радуга семь раз желта над нами, и россыпь драгоценных желудей все копит дуб и нежит меж корнями.

Все - в паутине, весело смотреть, как бьется в ней природа пред зимою. Счастлив рыбак, который эту сеть наполнил золотою чешуею.

Пока в дубах стозвонный звон стоит и шум летит над буркою Арсена, прикосновеньем осень осенит все то, что было неприкосновенно.

x x x

Тициан Табадзе

Брат мой, для пенья пришли, не для распрей, для преклоненья колен пред землею, для восклицанья: - Прекрасная, здравствуй, жизнь моя, ты обожаема мною!

Кто там в Мухрани насытил марани алою влагой? Кем солонце ведомо, чтоб в осиянных долинах Арагви зрела и близилась алавердоба?

Кто-то другой и умрет, не заметив, смертью займется, как будничным делом... О, что мне делать с величием этим гор, обращающих карликов в дэвов?

Господи, слишком велик виноградник! Проще в постылой чужбине скитаться, чем этой родины невероятной видеть красу и от слез удержаться.

Где еще Грузия - Грузии кроме? Край мой, ты прелесть и крайняя крайность!

Что понукает движение крови в жилах, как ты, моя жизнь, моя радость?

Если рожден я - рожден не на время, а навсегда, обожатель и раб твой. Смерть я снесу, и бессмертия бремя не утомит меня... Жизнь моя, здравствуй!

Георгий Леонидзе

МОЙ ПАОЛО И МОЙ ТИЦИАН

Склон Удзо высокой луной осиян. Что там происходит? Размолвка, помолвка у соловьев? Как поют, Тициан! Как майская ночь неоглядна, Паоло!

Вином не успел я наполнить стакан, не вышло! Моими слезами он полом. Во здравье, Паоло! За жизнь, Тициан! Я выжил! Зачем, Тициан и Паоло?

Вином поминальным я хлеб окропил, но мне ваших крыл не вернуть из полета на грешную землю, где горек мой пир. Эгей, Тициан! Что мне делать, Паоло?

Пошел бы за вами - да бог уберег. Вот вход в небеса - да не знаю пароля. Я пел бы за вас - да запекся мой рот. Один подниму у пустого порога слезами моими наполненный рог, о братья мои, Тициан и Паоло...

x x x

Чего еще ты ждешь и хочешь, время? Каких стихов ты требуешь, ответствуй! Дай мне покоя! И, покоем вея, дай мне воды, прозрачной и отвесной.

Зачем вкруг вью духоту смыкаешь? Нет крыл моих. Нет исцеленья ранам. Один стою. О, что ты сделал, Каин! Твой мертвый брат мне приходился братом.

x x x

Как в Каспийской воде изнывает лосось, на камнях добывает ушибы и раны и тоскует о том, что кипело, неслось, и туманилось, и называлось: Арагви, так тянусь я к тебе, о возлюбленный край! Отчий край, приюти в твоем будущем русле мою душу-вместилище скорби и ран. Помещусь ли я в искре твоей, помещусь ли?

Симон Чиковани

НАЧАЛО

О стихи, я бы вас начинал, начиная любое движенье. Я бы с вами в ночи ночевал, я бы с вами вступал в пробужденье. Но когда лист бумаги так бел, так некстати уста молчаливы. Как я ваших приливов робел! Как оплакивал ваши отливы! Если был я присвоить вас рад, вы свою охраняли отдельность. Раз, затеяв пустой маскарад, вы моею любимой оделись. Были вы - то глухой водоем, то подснежник на клумбе ледовой, и болели вы в теле моем, и текли у меня из ладоней. Вас всегда уносили плоты, вы погоне моей не давались, и любовным плесканьем плотвы вы мелькали и в воду скрывались. Так, пока мой затылок седел и любимой любовь угасала, я с пустыми руками сидел, ваших ласк не отведав нимало. Видно, так голубое лицо звездочет к небесам обращает, так девчонка теряет кольце, что ее с женихом обручает. Вот уже завершается круг. Прежде сердце живее стучало. И перо выпадает из рук и опять предвкушает начало.

МОРСКАЯ РАКОВИНА

Я, как Шекспир, доверюсь монологу в честь раковины, найденной в земле. Ты послужила морю молодому, теперь верни его звучанье мне.

Нет, древний череп я не взял бы в руки. В нем знак печали, вечной и мирской. А в раковине - воскресают звуки, умершие средь глубины морской.

Она, как келья, приютила гулы и шелест флагов, буйный и цветной. И шепчут ее сомкнутые губы, и сам Риони говорит со мной.

О раковина, я твой голос вещий хотел бы в сердце обрести своем, чтоб соль морей и песни человечьи собрать под перламутровым крылом

И сохранить средь прочих шумов - милый шум детства, различимый в тишине. Пусть так и будет. И на дне могилы пусть все звучит и бодрствует во мне.

Пускай твой кубок звуки разливает и все же ими полнится всегда. Пусть развлечет меня - как развлекает усталого погонщика звезда.

x x x

Две округлых улыбки - Телети и Цхнети, и Кумиси и Лиси - два чистых зрачка. О, назвать их опять! И названия эти затрудняют гортань, как избыток глотка.

Подставляю ладонь под щекотную каплю, что усильем всех мышц высекает гора. Не пора ль мне, прибегнув к алгетскому камню, высечь точную мысль красоты и добра?

Тих и женственен мир этих сумерек слабых, но Кура не вполне обновила волну и, как дуб, затвердев, помнит вспыльчивость сабель, бег верблюжьих копыт, означавший войну.

Этот древний туман также полон - в нем стрелы многих луков пробили глубокий просвет. Он и я - мы лишь известь, скрепившая стены вкруг картлийской столицы на тысячу лет.

С кем сражусь на восходе и с кем на закате, чтоб хранить равновесье двух разных огней: солнце там, на Мтацминде, луна на Махате, совмещенные в небе любовью моей.

Отпиваю мацони, слежу за лесами, небесами, за посветлевшей водой. Уж с Гомборской горы упадает в Исани первый луч - неумелый, совсем молодой.