Сборник стихов - Ахмадулина Белла Ахатовна - Страница 25

МОСКВА

НОЧЬЮ ПРИ СНЕГОПАДЕ

(Отрывок)

Родитель-хранитель-ревнитель души, что ластишься чудом и чадом? Усни, не таращь на луну этажи, не мучь Александровским садом.

Москву ли дразнить белизною Афин в ночь первого сильного снега? (Мой друг, твое имя окликнет с афиш из отчужденья, как с неба.

То ль скареда-лампа жалеет огня, то ль так непроглядна погода, мой друг, твое имя читает меня и не узнает пешехода.)

Эй, чудище, храмище, больно смотреть, орды угомон и поминки, блаженная пестрядь, родимая речь всей кровью из губ без запинки.

Деньга за щекою, раскосый башмак в садочке, в калине-малине. И вдруг ни с того ни с сего, просто так, в ресницах - слеза по Марине...

x x x

Стихотворения чудный театр, нежься и кутайся в бархат дремотный. Я ни при чем, это занят работой чуждых божеств несравненный талант.

Я лишь простак, что извне приглашен для сотворенья стороннего действа. Я не хочу! Но меж звездами где-то грозную палочку взял дирижер.

Стихотворения чудный театр, нам ли решать, что сегодня сыграем? Глух к наставленьям и недосягаем в музыку нашу влюбленный тиран.

Что он диктует? И есть ли навес нас упасти от любви его лютой? Как помыкает безграмотной лютней безукоризненный гений небес!

Стихотворения чудный театр, некого спрашивать: вместо ответа мука, когда раздирают отверстья труб - для рыданья и губ - для тирад.

Кончено! Лампы огня не таят. Вольно! Прощаюсь с божественным игом. Вкратце - всей жизнью и смертью - разыгран стихотворения чудный театр.

ПОБЕДА

В день празднества, в час майского дождя, в миг соловьиных просьб и повелений, когда давно уж выросло дитя, рожденное порой послевоенной, когда разросся в небе фейерверк, как взрыв сирени бел, лилов и розов, вдруг поглядит в былое человек и взгляд его становится серьезен. Есть взгляд такой, такая тень чела чем дальше смотришь, тем зрачок влажнее. То память о войне, величина раздумья и догадка - неужели я видела тот май, что превзошел иные маи и доныне прочен? Крик радости в уста, слезу в зрачок вписал его неимоверный почерк. На площади, чья древняя краса краснеет без изъяна и пробела, исторгнув думу, прянул в небеса вздох всей земли и всех людей - Победа! 51

24 Белла Ахмадуллина "Сны о Грузии"

АННЕ КАЛАНДАДЗЕ

Как мило все было, как странно. Луна восходила, и Анна печалилась и говорила: - Как странно все это, как мило. В деревьях вблизи ипподрома случайная сень ресторана. Веселье людей. И природа: луна, и деревья, и Анна. Вот мы - соучастники сборищ. Вот Анна - сообщник природы, всего, с чем вовеки не споришь, лишь смотришь - мгновенья и годы. У трав, у луны, у тумана и малого нет недостатка. И я понимаю, что Анна явленье того же порядка. Но, если вблизи ипподрома, но, если в саду ресторана, и Анна, хотя и продрогла, смеется так мило и странно, я стану резвей и развязней и вымолвлю тост неизбежный: - Ах, Анна, я прелести вашей такой почитатель прилежный. Позвольте спросить вас: а разве ваш стих - не такая ж загадка, как встреча Куры и Арагвы близ Мцхета во время заката? Как эти прекрасные реки слились для иного значенья, так вашей единственной речи нерасторжимы теченья. В ней чудно слова уцелели, сколь есть их у Грузии милой, и раньше - до Свети-Цховели, и дальше - за нашей могилой. Но, Анна, вот сад ресторана, веселье вблизи ипподрома, и слышно, как ржет неустанно коней неусыпная дрема. Вы, Анна, - ребенок и витязь, вы - маленький стебель бесстрашный, но, Анна, клянитесь, клянитесь, что прежде вы не были в хашной! И Анна клялась и смеялась, смеялась и клятву давала: - Зарей, затевающей алость, клянусь, что еще не бывала! О жизнь, я люблю твою сущность: луну, и деревья, и Анну, и Анны смятенье и ужас, когда подступали к духану. Слагала душа потаенно свой шелест, в награду за это присутствие Галактиона равнялось избытку рассвета, не то, чтобы видимо зренью, но очевидно для сердца, и слышалось: - Есмь я и рею вот здесь, у открытого среза скалы и домов, что нависли над бездной Куры близ Метехи. Люблю ваши детские мысли и ваши простые утехи. И я помышляла: покуда соседом той тени не стану, дай, жизнь, отслужить твое чудо, ту ночь, и то утро, и Анну...

x x x

Я столько раз была мертва иль думала, что умираю, что я безгрешный лист мараю, когда пишу на нем слова.

Меня терзали жизнь, нужда, страх поутру, что все сначала. Но Грузия меня всегда звала к себе и выручала.

До чудных слез любви в зрачках и по причине неизвестной, о, как, когда б вы знали, - как меня любил тот край прелестный.

Тифлис, не знаю, невдомек каким родителем суровым я брошена на твой порог подкидышем большеголовым?

Тифлис, ты мне не объяснял и я ни разу не спросила: за что дарами осыпал и мне же говорил "спасибо"?

Какую жизнь ни сотворю из дней грядущих, из тумана, чтоб отслужить любовь твою, все будет тщетно или мало...

x x x

Помню - как вижу, зрачки затемню веками, вижу: о, как загорело все, что растет, и, как песнь, затяну имя земли и любви: Сакартвело.

Чуждое чудо, грузинская речь, Тереком буйствуй в теснине гортани, ах, я не выговорю - без предтеч крови, воспитанной теми горами.

Вас ли, о, вас ли, Шота и Важа, в предки не взять и родство опровергнуть? Ваше - во мне, если в почву вошла косточка, - выйдет она на поверхность.

Слепы уста мои, где поводырь, чтобы мой голос впотьмах порезвился? Леса ли оклик услышу, воды ль кажется: вот говорят по-грузински.

Как я люблю, славянин и простак, недосягаемость скороговорки, помнишь: лягушки в болоте... О, как мучают горло предгорья, пригорки

грамоты той, чьи вершины в снегу Ушбы надменней. О, вздор альпенштока! Гмерто, ужель никогда не смогу высказать то - несказанное что-то?

Только во сне - велика и чиста, словно снега, разрастаюсь и рею, сколько хочу, услаждаю уста речью грузинской, грузинскою речью...

x x x

Я знаю, все будет: архивы, таблицы... Жила-была Белла... потом умерла... И впрямь я жила! Я летела в Тбилиси, где Гия и Шура встречали меня.

О, длилось бы вечно, что прежде бывало: с небес упадал солнцепек проливной, и не было в городе этом подвала, где Гия и Шура не пили со мной.

Как свечи, мерцают родимые лица. Я плачу, и влажен мой хлеб от вина. Нас нет, но в крутых закоулках Тифлиса мы встретимся: Гия, и Шура, и я.