Выбери любимый жанр

Сборник стихов - Ахмадулина Белла Ахатовна - Страница 14


Изменить размер шрифта:

14

Так ширился наш круг непостижимый. Все ль в сборе мы? Не думаю. Едва ль. Где ты, грядущий новичок родимый? Верти крылами! Убыстряй педаль!

Покуда вещи движутся в квартиры по лестнице - мы отойдем и ждем. Но все ж и мы не так наги и сиры, чтоб славной вещью не разжился дом.

Останься с нами, кто-нибудь, вошедший! Ты сам увидишь, как по вечерам мы возжигаем наш фонарь волшебный. О смех! О лай! О скрип! О тарарам!

Старейшина в беспечном хороводе. вполне бесстрашном, если я жива, проговорюсь моей ночной свободе, как мне страшна забота старшинства.

Куда уйти? Уйду лицом в ладони. Стареет пес. Сиротствует тетрадь. И лишь дитя, все больше молодое, все больше хочет жить и сострадать.

Давно уже в ангине, только ожил от жара лоб, так тихо, что почти подумало, дитя сказало: - Ежик, прости меня, за все меня прости.

И впрямь - прости, любая жизнь живая! Твою, в упор глядящую звезду не подведу: смертельно убывая, вернусь, опомнюсь, буду, превзойду.

Витает, вырастая, наша стая, блистая правом жить и ликовать, блаженность и блаженство сочетая, и все это приняв за благодать.

Сверчок и птица остаются дома. Дитя, собака, бледный кот и я идем во двор и там непревзойденно свершаем трюк на ярмарке житья.

Вкривь обходящим лужи и канавы, несущим мысль про хлеб и молоко, что нам пустей, что смехотворней славы? Меж тем она дается нам легко.

Когда сентябрь, тепло, и воздух хлипок, и все бегут с учений и работ, нас осыпает золото улыбок у станции метро "Аэропорт".

ОПИСАНИЕ НОЧИ

Глубокий плюш казенного Эдема, развязный грешник, я взяла себе и хищно н неопытно владела углом стола и лампой на столе.

На каторге таинственного дела о вечности радел петух в селе, и, пристальная, как монгол в седле, всю эту ночь я за столом сидела.

Всю ночь в природе длился плач раздора между луной и душами зверей, впадали в длинный воздух коридора, исторгнутые множеством дверей, течения полуночного вздора, что спит в умах людей и словарей, и пререкались дактиль и хорей кто домовой и правит бредом дома.

Всяк спящий в доме был чему-то автор, но ослабел для совершенья сна, из глуби лбов, как из отверстых амфор, рассеивалась спертость ремесла. Обожествляла влюбчивость метафор простых вещей невзрачные тела. И постояльца прежнего звала его тоска, дичавшая за шкафом.

В чем важный смысл чудовищной затеи: вникать в значенье света на столе, участвовать, словно в насущном деле, в судьбе светил, играющих в окне, и выдержать такую силу в теле, что тень его внушила шрам стене! Не знаю. Но еще зачтется мне бесславный подвиг сотворенья тени.

ОПИСАНИЕ КОМНАТЫ

Ты, населивший мглу вселенной, то явно видный, то едва, огонь невнятный и нетленный материи иль божества, ты - ангелы или природа, спасение или напасть, что ты ни есть, твоя свобода, твоя торжественная власть. Не благодать твою, не почесть, судьба земли, оставь за мной лишь этой комнаты непрочность, ничтожную в судьбе земной. Зачем с разбега бесприютства влюбилась я в ее черты всем разумом-де безрассудства, всем зрением-де слепоты! Кровать, два стула ненадежных, свет лампы, сумерки, графин, и вид на изгородь продолжен красой невидимых равнин. Творилась в этих бедных стенах, оставшись тайною моей, печаль пустых, благословенных, от всех сокрытых зимних дней. Здесь совмещались стол и локоть, тетрадь ждала карандаша, и, провожая мимолетность, беспечно мучилась душа.

ОПИСАНИЕ БОЛИ

В СОЛНЕЧНОМ СПЛЕТЕНИИ

Сплетенье солнечное - чушь? Коварный ляпсус астрономов рассеянных! Мне дик и чужд недуг светил неосторожных. Сплетались бы в сторонней мгле! Но хворым силам мирозданья угодно бедствовать во мне любимом месте их страданья. Вместившись в спину и в живот, вблизи наук, чья суть целебна, болел и бредил небосвод в ничтожном теле пациента. Быть может, сдуру, сгоряча я б умерла в том белом зале, когда бы моего врача Газель Евграфовна не звали. - Газель Евграфовна! - изрек белейший медик. О удача! Улыбки доблестный цветок, возросший из расщелин плача. Покуда стетоскоп глазел на загнанную мышцу страха, она любила Вас, Газель, и Вашего отца Евграфа. Тахикардический буян морзянкою предкатастрофной производил всего лишь ямб, влюбленный ямб четырехстопный. Он с Вашим именем играл! Не зря душа моя, как ваза, изогнута (при чем Евграф!) под сладкой тяжестью Кавказа. Простите мне тоску и жуть, мой хрупкий звездочет, мой лекарь! Я вам вселенной прихожусь чрезмерным множеством молекул. Не утруждайте нежный ум обзором тьмы нечистоплотной! Не стоит бездна скорбных лун печали Вашей мимолетной. Трудов моих туманна цель, но жизнь мою спасет от краха воспоминанье про Газель, дитя добрейшего Евграфа. Судьба моя, за то всегда благодарю твой добрый гений, что смеха детская звезда живет во мгле твоих трагедий. Лишь в этом смысл - марать тетрадь, печалиться в канун веселья, и болью чуждых солнц хворать, и умирать для их спасенья.

x x x

Случилось так, что двадцати семи лет от роду мне выпала отрада жить в замкнутости дома и семьи, расширенной прекрасным кругом сада.

Себя я предоставила добру, с которым справедливая природа следит за увяданием в бору или решает участь огорода.

Мне нравилось забыть печаль и гнев, не ведать мысли, не промолвить слова и в детском неразумии дерев терпеть заботу гения чужого.

Я стала вдруг здорова, как трава, чиста душой, как прочие растенья, не более умна, чем дерева, не более жива, чем до рожденья.

Я улыбалась ночью в потолок, в пустой пробел, где близко и приметно белел во мраке очевидный бог, имевший цель улыбки и привета.

Была так неизбежна благодать и так близка большая ласка бога, что прядь со лба-чтоб легче целовать я убирала и спала глубоко.

Как будто бы надолго, на века, я углублялась в землю и деревья. Никто не знал, как мука велика за дверью моего уединенья.

НОчЬ

Уже рассвет темнеет с трех сторон, а все руке недостает отваги, чтобы пробиться к белизне бумаги сквозь воздух, затвердевший над столом.

Как непреклонно честный разум мой стыдится своего несовершенства, не допускает руку до блаженства затеять ямб в беспечности былой!

Меж тем, когда полна значенья тьма, ожог во лбу от выдумки неточной, мощь кофеина и азарт полночный легко принять за остроту ума.

14
Перейти на страницу:
Мир литературы