Ведьма - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 22
- Предыдущая
- 22/23
- Следующая
26 ИЮНЯ, СВ.АНТЕЛЬМ
Он пришел.
Рослым, в великолепной сверкающей одежде, с пылающими глазами, рот дергается, кривится. Вьется в руке хлыст.
Красавица Рехильда Миллер в грубой рубахе, исхудавшая, с забинтованными руками, корчилась на жесткой лавке, пытаясь заснуть.
Агеларре остановился над ней, посмотрел. Она не замечала его, все ворочалась, стонала, бормотала себе под нос. И тогда он огрел ее хлыстом, так что она вскрикнула и подскочила.
И увидела над собой яростное прекрасное лицо дьявола.
— Ты предала меня, — сказал Агеларре. — Ты разболтала ему о нашей любви.
— Агеларре, — выговорила Рехильда и потянулась к нему руками.
И дьявол снова хлестнул ее кнутом.
— Ты продалась Иеронимусу, — повторил он. — Завтра ты умрешь.
Она села на лавке, сложила на коленях руки в толстых серых бинтах, нагнула голову.
Агеларре засмеялся, и подвальная камера наполнилась серебристым лунным светом.
— Дура, — сказал он. И засмеялся еще громче. — Кунна.
Женщина заметно вздрогнула.
Агеларре привзвизгнул от удовольствия.
— Ты умрешь, — повторил он. — И твой бог не примет тебя.
— Почему я должна умереть? — тупо спросила женщина.
— Если Иеронимус фон Шпейер обещал тебе жизнь — не верь. Они всегда обещают, а заканчивается одинаково. Один судья клянется, что не тронет ни волоса на твоей голове, а потом другой, такой же лицемерный, с чистой совестью отправит тебя на казнь.
— Иеронимус фон Шпейер? — повторила Рехильда Миллер. Подумала. Потом качнула головой, мотнув слипшимися от пота волосами: — Нет, Агеларре. Иеронимус фон Шпейер ничего не обещал мне.
Агеларре заскрежетал зубами.
Она подняла голову, посмотрела.
— Ты уходишь?
— Будь ты проклята, Рехильда Миллер, — сказал Агеларре.
Иеронимус проснулся оттого, что Ремедиос трясет его за плечо. Оттолкнул его руку, сел, потер лицо.
— Что случилось?
— Ведьма кричит, — сказал Ремедиос.
Иеронимус прислушался, но ничего не услышал. Однако слуху бывшего солдата поверил, потому встал, машинально подхватил со стола латинскую библию и пошел по коридору, к лестнице, ведущей в подвал.
Ремедиос шел за ним следом, держа горящую свечу в высоко поднятой руке. На ходу Иеронимус спросил:
— Она звала именно меня?
— Она никого не звала, — ответил Ремедиос. — Просто кричала. От страха или боли. Я подумал, что она нуждается в утешении.
— Вероятно, — согласился Иеронимус. — А почему ты сам не зашел к ней?
Ремедиос помолчал, прежде чем честно ответить:
— Я испугался.
Больше Иеронимус ни о чем его не спрашивал.
В камере было пусто.
— Сбежала, — шепнул Ремедиос.
Иеронимус забрал у Ремедиоса свечу и подтолкнул его к выходу.
— Никуда она сбежать отсюда не могла, — сказал Иеронимус. — Не сквозь стену же прошла. Иди спать, Ремедий.
Ремедиос помялся на пороге, а потом дал стрекача.
Иеронимус внимательно осмотрелся по сторонам, поставил свечу на лавку.
— Рехильда, — позвал он.
Женщина выбралась из кучи соломы — под глазами синяки, через все лицо три красных полосы от бича, в волосах сухая трава.
Иеронимус поджал губы, слегка наклонил голову, внимательно рассматривая ее.
— Кто ты? — спросила Рехильда хрипло.
— Иеронимус фон Шпейер, инквизитор.
Она смотрела, широко открыв глаза, как он снимает с себя грубый коричневый плащ, остается в белой рубахе. Годы не прибавили красоты Иеронимусу, но его это не заботило. Он расстелил плащ на полу у ног женщины, неторопливыми, уверенными движениями. Выпрямился, сел на лавку.
Дикий ужас в ее глазах.
— Я пришел забрать твои страхи, — сказал Иеронимус. — Клади их сюда, на плащ.
— А что ты будешь делать с ними? — спросила она.
Иеронимус пожал плечами.
— Спалю в печке, — сказал он.
— А со мной?
Он не ответил.
— То же самое, — сказала Рехильда Миллер. — Спалишь.
— Он приходил к тебе?
Женщина промолчала. Ее начала трясти крупная дрожь, и Иеронимус прикрикнул:
— Успокойся, ты, потаскуха!
Из ее глаз хлынули слезы. Иеронимус брезгливо поморщился — терпеть не мог женских слез.
— Он пришел, но не захотел вызволить меня, — пролепетала Рехильда Миллер. — Он избил меня за то, что я предала его. Это ты заставил меня говорить, ты силой вырвал у меня признание.
— Разве ты говорила не то, что думала? — удивленно спросил Иеронимус.
— Он смеялся надо мной. Он ушел, не простившись.
— Да пошел он в задницу, твой Агеларре, — сказал Иеронимус. — Что тебя так испугало?
— Он проклял меня.
Иеронимус пошевелил ногой свой плащ, расстеленный на полу.
— Блюй, — сказал он. — Ну, давай, выблевывай все страхи, все, что тебя мучает. Все сюда — и я выкину их вон.
Женщина смотрела на монаха, как на сумасшедшего. Она действительно ощутила, как к горлу подступает комок. Иеронимус наблюдал за ней без всякого интереса.
— Тебя ведь тошнит, не так ли? — сказал он.
И не успел он договорить, как ее начало рвать. Прямо на монашеский плащ. Скудной тюремной похлебкой, плохо переваренной рыбой, которую она ела прямо с костями. Потом просто водой. Рехильда давилась и рыдала, а потом устала плакать и постепенно успокоилась. Обтерла лицо.
Иеронимус сидел на лавке все в той же позе.
— Все в порядке? — спросил он как ни в чем не бывало. — Заверни это, не так вонять будет.
Она подчинилась. Она действительно почти успокоилась.
И только когда зловонный сверток исчез в груде соломы, вернулась память и вместе с ней набросился прежний ужас: завтра она умрет.
Но Иеронимус опередил ее.
— Сядь, — велел он.
Она оглянулась по сторонам и села прямо на пол, у его ног.
— Ты плохо слушала отца Якоба, Рехильда Миллер, — сказал Иеронимус. — Трудно винить тебя. Отец Якоб косноязычен, хотя чист душой и, несомненно, является достойным пастырем Оттербахского рудника.
— Избавь меня от проповедей, святоша, — прошептала Рехильда Миллер.
— Я всегда был противником проповедей, — невозмутимо сказал Иеронимус фон Шпейер. — Было сказано Слово, нет смысла передавать его своими словами, которые все равно будут хуже однажды изреченных.
- Предыдущая
- 22/23
- Следующая