Убийство на пивоварне - Блейк Николас - Страница 13
- Предыдущая
- 13/49
- Следующая
– Но в действительности, – воскликнула София, сбитая с толку услышанным, – это звучит ужасающе сухо и излишне хладнокровно. Вы напрочь исключили человеческий элемент!
– О нет, не исключил, – возразил Найджел. – Конечно, сказанное лишь аналогия, а ни одна аналогия не может быть истинной абсолютно по всем пунктам. Но… вернемся к классическому образованию. Вы учитесь писать сочинения на латыни и греческом в стиле некоторых авторов. И первое, что понимаете, – все эти лучшие авторы постоянно нарушают правила учебников грамматики, причем каждый сообразно своему характеру. В той же степени это верно по отношению к преступнику – каждый убийца особенный. Чтобы написать хорошее сочинение, требуется нечто большее, чем поверхностное подражательство, нужно проникнуть в голову и забраться под кожу вашей модели. Вы должны пытаться думать и чувствовать как Тацит или Ливии, Цицерон, Софокл или Вергилий. Точно так же детектив должен проникнуть в характер преступника, чтобы успешно воссоздать картину преступления.
Миссис Каммисон в изумлении уставилась на своего гостя. Действительно ли он верит во всю эту чепуху? Наконец до нее дошло: он заговаривает ей зубы, чтобы отвлечь от ужасающего видения растворившегося Юстаса Баннета – мешанины из волос и костей внутри давильного чана. И действительно, на несколько минут ему это удалось, спасибо! Но что, если он при этом подозревает другое, то, о чем сама она не решается даже думать?.. Внезапно София поняла, что она ужасно боится Найджела. Ей захотелось, чтобы Герберт оказался рядом, но его вызвали к больному в самой середине обеда.
– Вы столько вяжете, – проговорил Найджел. – Должно быть, у вас целая куча племянников и племянниц?
– Да, – ответила София. Затем, как бы отвечая на невысказанный вопрос, который, как она чувствовала – и правильно, – таился за замечанием Найджела, добавила: – Мы с Гербертом решили не иметь детей, пока… пока не обустроимся лучше.
– А как давно вы женаты?
– Почти три года. Мы поженились, когда Герберт купил здесь практику на правах партнера.
– Вы станете очень хорошей матерью, как мне кажется.
София почувствовала, что больше не в состоянии поддерживать разговор на эту тему. В любой момент она могла бы разразиться слезами. И чтобы подавить эту слабость, вновь вернулась к тому, с чего начала:
– Но я не понимаю, почему вам так нравится охотиться за преступниками? Уверена, вы не можете этим наслаждаться. И для вас это не способ зарабатывать себе на жизнь. Вы что же, верите в справедливость или во что-то в этом роде?
Найджел отрешенно уставился в окно. «Привет, – сказал он себе. – Что бы это значило? Что за выпады в мой адрес? Что она пытается скрыть от меня… или от себя?» Потом опять повернулся к миссис Каммисон.
– Я не верю в абстрактную справедливость. Представьте себе, что некоторые преступления «справедливы», а иные деяния власть предержащих – преступны. Я занимаюсь этим лишь потому, что расследование преступления дает мне уникальную возможность изучать людей, так сказать, увидеть их в обнаженном виде. Люди, вовлеченные в преступления – особенно в столь тяжкое, как убийство, – всегда настороже, постоянно находятся в состоянии необходимости себя защищать, и именно тогда, когда пытаются скрыть часть своих мыслей, невольно себя выдают. Даже вполне нормальные люди начинают вести себя в высшей степени ненормально.
– Это звучит как-то не по-человечески, – отозвалась София дрогнувшим голосом.
– Отнюдь. Нет ничего нечеловеческого в любопытстве. А мое – всего лишь продукт образования, научное любопытство. Однако, простите, я смущаю вас, разглагольствуя подобным образом. На самом деле я никакой не монстр. Говоря по правде, я мысленно настроился, и довольно основательно, не связываться с делом Баннета. Уверен, кто бы ни расправился с ним, он имел для этого веский предлог.
– Возможно, здесь ты прав, – пробасил голос позади Найджела, – но теперь я не стану отговаривать тебя бросить это дело.
Это не замеченный ими вошел доктор Каммисон. Его смуглое лицо с квадратной челюстью и тихие, раскованные, великолепно контролируемые движения, пока он закрывал дверь и подходил к ним, заставили Найджела подумать о черной пантере.
– Надо же, – отозвался он, – какая разительная перемена! Только сегодня утром ты уговаривал меня поставить крест на деле Траффлиса, а сейчас все наоборот! Как сказал старый Тацит: «Supervaeuus inter sanos medicus», – что в грубом переводе означает: «Врач среди вменяемых людей выглядит даже глупее, чем обычно».
– «Грубый» – это едва ли подходящее слово для такого перевода, – заявил доктор Каммисон; его белые зубы ослепительно сверкнули в столь редкой для него улыбке. – Смерть Траффлиса – это одно, а смерть Баннета – совсем другое.
– Они адекватны, если можно так выразиться.
– Видишь ли, многие хотели бы видеть Юстаса Баннета мертвым…
– И поэтому?
– Поэтому…
– Герберт!
Боль, прозвучавшая в голосе Софии Каммисон, поразила Найджела так, словно в него запустили тяжелым предметом. На миг он ощутил, что лишился дара речи. А Герберту даже изменила его обычная выдержка. Он в растерянности глянул на жену.
– Все хорошо, дорогая, – медленно проговорил он, – но…
– Поймите же наконец вы, оба, – заговорил Найджел, приходя в себя. – Я не хочу с треском вламываться в ворота ваших приватных неприятностей. Но мне стало очевидно с первых минут, как я сюда приехал, что у Софии есть что-то, связанное с Юстасом Баннетом.
– Я думала… не понимаю, как вы могли предположить такое? – поспешно возразила она.
– Просто обратил внимание: при каждом упоминании его имени вам приходится брать себя в руки, прикладывать усилия, чтобы ваше поведение выглядело нормально. Это очень заметно. Даже самый лучший мим не может подражать себе самому.
– Все это начинает отдавать метафизикой, – произнес доктор Каммисон. – А главное – никакой пользы, София. Все-таки мы должны все ему рассказать. Ты же знаешь, нам может понадобиться его помощь.
– «Его помощь?» – В глазах Софии явственно читалось непонимание. Отложив вязание, она вцепилась в поручни кресла, чтобы скрыть, как затряслись ее руки.
Герберт подошел к ней со спины, положил ладони на ее плечи и заговорил с ноткой профессионального педантизма в голосе:
– Мне пришлось немало иметь дел с Банкетом, Вскоре после того, как мы сюда приехали, он пришел ко мне на консультацию. Меня это поставило в очень неловкое положение, потому что до этого его пользовал другой местный доктор – мистер Аннерли. Ты же знаешь, медицинская этика не допускает лечить пациента другого врача без его разрешения. Конечно, я сообщил об этом Баннету. Но он заявил, что Аннерли… э… ну, что Аннерли его не устраивает, а я, мол, буду дураком, если от него откажусь. Заявил, что его деньги ничем не хуже денег других моих больных. Ну и так далее и тому подобное. Я довольно жестко ответил, что в такие игры не играю. И, должно быть, это был первый отпор, который Баннет получил за много лет. Он страшно разозлился, стал что-то говорить насчет слепого поклонения догмам изжившего себя этикета, и все в таком духе. В конце концов ушел, и я думал, что на этом у нас с ним будет покончено. Но вскоре случайно узнал, что он в пух и прах разругался с Аннерли, отказался иметь с ним дело и затем опять заявился ко мне. К счастью, Аннерли отнесся к этому совершенно спокойно. Вот так и вышло, что я взял медицинскую карточку Баннета к себе. Он думал, что у него язвенный гастрит и по этому поводу пребывал в панике. Но ничего подобного не оказалось. Я назначил ему диету… без сомнения, ту же самую, которую порекомендовал бы и Аннерли, и Баннет очень скоро поправился. Он начал держаться с нами запанибрата: приглашал обедать, присылал ящики с вином – словом, друг семьи, да и только! Лично я на дух не выносил этого типа и не мог понять, с какой радости он набивается ко мне в друзья. И вдруг это стало до боли ясно. Он… э…
– Он начал себе позволять вольности по отношению ко мне, – досказала за мужа миссис Каммисон. – Ужасный коротышка! Все это выглядело таким нелепым, что я не могла не смеяться над ним.
- Предыдущая
- 13/49
- Следующая
