Южная страсть (Черная маска) - Блейк Дженнифер - Страница 8

• Предыдущая
• 8/83
• Следующая

Пока Рэнни запрягал лошадь в коляску, Летти приколола шпилькой маленькую соломенную шляпку с лентой, чуть сдвинула ее вперед на заплетенных волосах, надела перчатки, нашла свой зонтик и поджидала на ступеньках. Они отправились по дороге в направлении Накитоша.

Брат Летти, Генри, до того, как погиб, писал ей прекрасные письма. Он обладал острым умом и живо интересовался местностью, куда его направили служить. Он находил эти края приятными, а их историю, уходящую корнями во французское колониальное прошлое, захватывающей. Он часто писал о желании купить здесь землю и самому стать плантатором, когда служба закончится. Из его писем Летти узнала многое о крае, где он был убит.

Сплендора располагалась в каких-то трех-четырех милях к северу от города Накитош, вблизи еще одного маленького городка, который звался Гранд-Экор. Гранд-Экор, процветающий порт на берегу Ред-Ривера, был сожжен войсками северян под командованием генерала Бэнкса во время злосчастной Ред-Риверской кампании весной 1864 года. Накитош, менее важный для судоходства, уцелел.

Считалось, что слово «Накитош», писал Генри, означало «пожиратели каштанов». Так звалось индейское племя, которое когда-то считало эту территорию своей. Действительно, это было старейшее поселение на приобретенных у французов землях Луизианы. На четыре года старше Нового Орлеана. Город был основан как военный аванпост в 1714 году и предназначался для защиты западной границы колонии Луизиана от испанского вторжения. В то время он располагался на Ред-Ривере. Однако в начале девятнадцатого века река начала менять русло и загнулась петлей на север. Примерно в тридцатимильном рукаве, на котором стоял Накитош, уровень воды постепенно падал. До тех пор, пока не стало очевидным, что река превратилась всего лишь в свой приток, известный теперь как Кейн-Ривер.

Старый город сам по себе был очень живописен. В оштукатуренных стенах домов, широких верандах, закрывавших дома от солнца, в украшениях из кованого чугуна было заметно французское и испанское влияние. Многие дома были окутаны создаваемой прикрытыми ставнями атмосферой таинственности. Здания располагались в тени огромных старых дубов, за многими из них скрывались почти незаметные прохладные садики. Было вполне обычным делом услышать на улицах французскую речь или увидеть газеты, книги, рекламные плакаты на этом языке.

Выложенная брусчаткой и выходящая к водному пути, который когда-то был артерией, поддерживавшей ее жизнь, главная улица называлась Фронт-стрит. Вывески с чужеземно звучавшими именами торговцев отражали историю города. Многие торговые дома были двухэтажными, с выступающими над улицей балконами, которые служили местом отдыха и любования открывавшимися на реку видами для обитателей верхних квартир, а внизу укрывали пешеходов от солнца и дождя. Под защитой балконов разгуливали дамы, всегда парами, как того требовали приличия. Они были одеты в пышные юбки, украшенные модными турнюрами. Обычно в трауре черных, серых или фиолетовых тонов. На руках их были перчатки, а цвет лица они предохраняли от солнца вуалями. Джентльмены шли по делам, одни одетые скромно и с серьезными лицами, на других же были яркие охотничьи куртки в клетку с еще более яркими жилетами. За некоторыми тянулись клубы дыма из зажатых между зубами манильских сигар.

Один пожилой человек привлек внимание Летти. Он был сед, с гладкой белой бородой. Выхаживал он с гордостью и достоинством состоятельного мужчины, хотя сюртук его был поношен, а воротник рубашки истрепан. На лице его было такое отчаяние, что сердце сжималось болью.

Тут и там бегали оборванные дети, вместе и белые и черные. Они сновали между группами чернокожих мужчин, сидевших или лежавших на солнце, хохотавших или. беседовавших на перекрестках, прятались за дородной монашкой, которая спешила по улице с клацающими у пояса четками. Негритянки с белозубыми улыбками на темных лицах несли на головах корзины, окликали друг друга или нараспев предлагали свои товары — пироги с ягодами, запеченные в тесте сосиски, пучки трав, букеты цветов или мешочки со специями.

За зданиями, над верхушками деревьев возвышалась колокольня собора Накитошского прихода — церковь святой Марии. Когда Летти и Рэнсом ехали через город, церковный колокол звонил, разнося звучный, но скорбный перезвон. Колокол возвещал о похоронах. Хоронили, как сказал Рэнни, вольного человека, цветного плантатора из Иль-Бревилля, ниже по реке или где-то там. Его несомненно хоронили на кладбище, хотя он и покончил с собой. Он это сделал от горя, не выдержав ударов судьбы — гибели двоих сыновей на войне и потери состояния. Вдобавок ко всему недавно за неуплату налогов он лишился дома и земель, таких же обширных, как и у любого белого плантатора. Летти хотелось расспросить Рэнни об этом подробнее, но не было времени. Они как раз подъехали к магазину тканей, и он спустился, чтобы помочь ей выбраться из коляски.

Покупки Летти и выполнение поручений тетушки Эм не заняли много времени. Со всем можно было покончить еще быстрее, если бы их с Рэнни не задержали на почте. Человек за окошечком развлекал, очевидно, троих своих друзей рассказом о случившемся утром происшествии.

— Я клянусь, вы ничего страшнее в жизни не видели! Это был «саквояжник»1 , этот сборщик налогов О'Коннор, самый подлый стяжатель в штате — а это звание кое о чем говорит. Его привязали к фонарному столбу на Фронт-стрите в одних подштанниках. Он отплясывал джигу, пытаясь спрятать за столбом свои две с половиной сотни фунтов свиного сала и одновременно избавиться от таблички на груди.

— Таблички? А что это была за табличка? — Вопрос был задан одним из слушавших, бородатым, скороговоркой говорившим человеком с загрубевшими руками фермера и въевшейся в кожу обуви грязью.

— Всего лишь листок бумаги с двумя словами на нем: хрю-хрю! Да Бог мой, этот Шип — штучка!

Приятели понизили голоса, заметив женщину, и Летти отошла и повернулась к ним спиной, сделав вид, что ее заинтересовала находившаяся в витрине пожелтевшая и засиженная мухами реклама дамских шляпок. При упоминании о Шипе она стала слушать внимательнее.

— Откуда ты знаешь, что это был Шип? — спросил другой собеседник.

— А кто же еще? — Рассказчик пошарил под прилавком, вытащил журнал и пачку писем, бросил их на прилавок перед Рэнни, даже не глядя на него.

— Кроме всего, он оставил свою визитную карточку — саранчу и шип, а на окраине города его заметил синемундирник2. Наверное, доблестная армия Севера полночи гонялась за ним то по одному берегу Ред-Ривера, то по другому.

— Правда? Он ограбил О'Коннора?

— Еще бы! Самое главное то, что армия так бросилась ловить Шипа, чтобы положить конец его славным деяниям, что до утра они и не знали об ограблении. Они вообще не видели сборщика налогов. Его обнаружил доктор, который возвращался домой на рассвете после принятия родов.

Раздался общий хохот. Фермер, улыбку которого не могла скрыть борода, покачал головой:

— Господи, только подумайте о комарах! А почему же О'Коннор не звал на помощь?

— Я думаю, надеялся освободиться, пока никто его не увидел.

— Ну, и по заслугам ему. Этот О'Коннор, он собирался меня ограбить, когда он был здесь последний раз. Хотел забрать мою свиноматку-рекордистку за то, что квитанция об уплате налогов была на один день просрочена. Я сказал, пусть выходит из экипажа и забирает. Конечно же, в руках у меня в этот момент была двустволка. Если бы я дал деньги, они никогда и не появились бы ни в какой ведомости, наверняка.

— Думаю, деньги, которые отнял Шип, опять объ-1вятся на очередной распродаже конфискованного за неуплату налогов имущества.

— Через два дня будет распродаваться на аукционе поместье вдовы Клементс. Спорим, она появится там как раз с нужной суммой, чтобы выкупить все назад?

— Это будет одно из всех этих чудес, разрази меня гром, если этого не произойдет.

Почтмейстер сплюнул табачную жвачку в стоявшую в углу урну.

• Предыдущая
• 8/83
• Следующая