Приключения Кроша - Рыбаков Анатолий Наумович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/37
• Следующая

– Где работает?

Я назвал завод, где работает мой отец.

Директор опять помолчал, а потом проговорил:

– Выходит, ты умный, а я дурак?

Этим он хотел сказать, что умный он, а дурак я. Спорить? Я ему ничего не ответил.

Не дождавшись ответа, директор посмотрел в окно. Я тоже посмотрел в окно. Там ничего интересного не было. Продолжая смотреть в окно, директор ровным голосом произнес:

– Не довезли материалы на стройку. Кто не довез? Водитель не довез. Кто плохо организовал? Начальник эксплуатации плохо организовал. А кто выговор получил? Директор выговор получил. Почему? Потому что директор отвечает и за водителя и за начальника эксплуатации. Кто был ответственный за буксировку? Зуев был ответственный. С кого надо спрашивать? С Зуева надо спрашивать. Понял? Я тебе это не обязан объяснять, ты не местком. Но объясню. Потому что ты еще зеленый. А теперь иди, меня люди ждут.

...Директору легко рассуждать. Если ему в тресте поставят на вид, он на автобазе тоже кое-кому влепит выговор. А кому может влепить выговор Зуев? Никому. Зуев простой исполнитель и должен отвечать только за то, что сам сделал. Вот что я должен был ответить директору. Но правильный ответ приходит ко мне приблизительно через час после разговора.

Из моего заявления ничего не вышло. Но совесть моя чиста. Я сделал все, что мог. Мне хотелось сказать Зуеву, что я подал заявление. Чтобы он знал. Но это невозможно. Получится, что я хвастаюсь.

Ладно. Пусть думает что хочет. И все пусть думают что хотят. Я буду работать. Ни на кого не обращая внимания. Все равно практика скоро кончится. Через двенадцать дней. И с меня вообще нечего спрашивать. У меня нет технических наклонностей. Это все знают.

Я вернулся в гараж и принялся за работу. Лагутин косо посмотрел на меня. Наверно, видел, что я ходил к директору. Ну и плевать, пусть косится!

Я принялся за передний мост для нашей машины. Это было последнее, что мы должны были сделать со Шмаковым, и мне хотелось закончить передний мост сегодня. Мы со Шмаковым объявим, что у нас все готово к сборке. И это подстегнет остальных ребят. Иначе к окончанию практики мы не закончим восстановления нашей машины.

Но Шмаков сказал:

– Тут надо смазать.

И показал на стоявшую рядом машину.

– Нет, – ответил я, – давай лучше кончим сегодня передний мост для нашей.

– Бригадир запретил делать нашу машину, – сказал Шмаков.

– Как это – запретил?

– Запретил, и все.

Я подошел к бригадиру Дмитрию Александровичу и спросил, правда ли, что он запретил восстанавливать нашу машину. Дмитрий Александрович ответил, что восстанавливать нашу машину никто не запрещал. Но мы не должны это делать в рабочее время.

Оказывается, за нашу машину не начисляют зарплату.

– Вы со Шмаковым два дня проездили в Липки, – сказал Дмитрий Александрович, – наряда вам на поездку не выписали, а зарплату вы получили. За счет бригады. Разве это правильно?

Конечно, неправильно! Происходит неувязка. Но об этом пусть думает штаб во главе с Игорем, их для этого выбирали. Что касается меня, то мне надоело вмешиваться во все дела.

Все же мне было интересно знать, как намерен действовать штаб в создавшейся обстановке. Я решил спросить об этом Игоря. Не в порядке вмешательства в дела, а в порядке любопытства.

Игорь сидел в техническом отделе, развалясь на стуле так, что ноги его торчали из-под стола.

– Знаю, – ответил он мне равнодушно, – по всем цехам такая волынка.

– Будем оставаться после работы, – предложил я.

– Спасибо! – ответил Игорь. – У каждого свои дела. У меня, например, съемки на студии. И вообще ничего не выйдет. Не проявляет сознательности рабочий класс.

– При чем тут рабочий класс?! – возразил я. – Ты не сумел организовать!

– Возможно, – равнодушно ответил Игорь.

– Значит, в кусты?

– Значит, в кусты!

Я возмутился:

– Ты первый вылез с восстановлением машины, а теперь первый смываешься.

– Человек предполагает, а бог располагает, – изрек Игорь.

Мы потратили на нашу машину столько труда! И нам запретили ее восстанавливать. В момент, когда работа в самом разгаре. У меня со Шмаковым все почти готово, осталось только собрать передний мост, ребята из кузнечного и сварочного выправили и заварили раму, жестянщики и обойщики тоже все сделали... Разве можно допустить, чтобы работа пропала впустую?..

И потом, что значит: «Рабочий класс не проявляет сознательности»? Это глупость! Рабочие все отлично сознают и понимают. Но они не любят работу на «фу-фу», работу так себе, между прочим, которая только мешает главной. Значит, надо внести ясность.

Конечно, я твердо решил не вмешиваться ни в какие дела. Но в том случае, когда дела идут. А если дело стоит? Надо вмешаться! Чтобы дело опять пошло. А вот когда оно снова пойдет, можно больше не вмешиваться.

Прежде всего я отправился в моторный цех. Это главный цех мастерских, самый светлый и чистый, не то что наш гараж. Это и понятно: ремонт моторов требует точности, а значит, чистоты. Ошибка на сотую долю миллиметра, и все пропало – мотор барахлит. Недаром в моторном цехе работает Полекутин – тут надо разбираться в технике. Мотористы – слесари высокой квалификации – знают себе цену. Каждого из них директор называет по имени-отчеству.

Я всегда стесняюсь заходить в моторный цех. Там сердитый начальник, самоуверенный молодой человек в пенсне. Не любит посторонних. Не то что у нас в гараже, где шатаются все, кому не лень. Я приоткрыл дверь и поманил Полекутина пальцем.

Полекутин хороший парень, здорово разбирается в технике. Но у него дурацкая привычка класть руку на плечо собеседнику. А он очень высокий. Если собеседник одного с ним роста или чуть ниже, это выглядит еще ничего. Но когда он кладет руку на плечо человеку гораздо ниже себя ростом, то этим невольно подчеркивает его малый рост.

Поэтому я всегда держусь от Полекутина на некотором расстоянии.

Полекутин полностью со мной согласился, признал, что штаб бездействует, но добавил:

– Есть еще одна сложность – запасные части. На нашу машину их не выписывают. Кое-что можно наскрести. Но как быть с дефицитом? Например, с деталями номера...

Он стал сыпать номерами деталей. Точно как Вадим. Но Вадим называл номера деталей потому, что плохо их знал. Полекутин, наоборот, оттого, что знал их слишком хорошо.

Я перебил его:

– Пасуем?!

– Зачем! – возразил Полекутин. – Но требуется ясность.

– Вы с Игорем и должны внести ясность.

– Мы с Игорем не сработались, – объявил Полекутин.

– Подумаешь, какой кабинет министров! – сказал я и отправился в столярный цех.

Некоторые ребята относятся к столярному цеху с пренебрежением. Особенно ребята с техническими наклонностями. Считают, что техника – это исключительно металл, в крайнем случае пластмасса, а дерево – пройденный этап. «Деревяшки», – презрительно выражаются они.

А мне столярный цех нравится. Он не похож на другие цеха. Здесь свой особый звук: визг пилы и шуршание рубанка, свой запах – запах стружки и смолистого дерева. Он напоминает мне городок, где живет дедушка. И рабочие здесь спокойные, добродушные, медлительные, курят махорку. Запах махорки напоминает деревню.

В столярном цехе работали четверо наших ребят, в их числе Семечкина и Макарова, те, что всегда записывают по очереди. И эти четыре человека до сих пор ничего не сделали с кузовом и кабиной, только вынули поломанные доски и сгнившие рейки. А новых не поставили.

Я сказал:

– Вас тут четыре гаврика, а дело ни с места.

– Успокойтесь! – насмешливо ответила Инна Макарова. – За нами дело не станет.

Семечкина добавила:

– Что за манера подгонять других!

– Никто вас не подгоняет. Но видите, какое положение – полная неувязка.

– Только не у нас, – возразила Инна Макарова, – нам не запрещают делать нашу машину.

• Предыдущая
• 28/37
• Следующая