Золотой ключ. Том 2 - Роут Мелани - Страница 47

— Кабрал, скажи им, что со мной все в порядке, скажи им…

— Вам нужно показаться самой! — завопил он, перекрывая шум.

— Я не могу!

Она сжалась и вцепилась в руку Лиссии.

— Надо, иначе люди совсем ополоумеют, лошади понесут, и вы действительно будете в опасности! Скорее, Мечелла! А то нас всех затопчут!

— Покажись, — приказала ей Лиссия. — Я слишком маленькая, меня они не увидят. Открой дверь и встань, я буду держать тебя за юбки, а Кабрал поможет удержать равновесие. Поторопись, Челла!

Опираясь на руку Кабрала, Мечелла встала в дверном проеме, и при виде ее толпа взревела от восторга. Она помахала рукой. Невероятно, но этот жест заставил их замолчать. Мечелла испуганно взглянула на Кабрала. Он ободряюще кивнул ей. Глаза его так и сияли.

— Добрые люди… — произнесла Мечелла. И тут она увидела их лица. Все люди смотрели на нее с любовью, беспокойством, радостью.

— Родные мои, — поправилась она.

Ответом ей был одобрительный рев, подхваченный всеми вокруг и докатившийся эхом до самого Палассо Веррада…

…где Арриго вынужден был остановиться на середине фразы, прервав речь, обращенную к гильдии кузнецов. Он слушал, и тысячи предположений роились в его мозгу. Наконец в реве стали различимы отдельные слова. Эту песенку он уже слышал. Арриго едва успел разобрать слова, как глава гильдии воскликнул:

— Донья Мечелла вернулась! Спасибо Пресвятой Матери, наша Мечелла наконец-то вернулась домой!

— Мердитто! Ты бы ее видела! Она шла по улице перед экипажем, а Лиссия сидела на козлах с вожжами в руках!

— Эйха, Лиссия обращается с лошадьми лучше, чем с собственными детьми, — пробормотала Тасия, зная, что Арриго ее не услышит. Никто другой тоже не мог услышать: в ее доме этой ночью было пусто, как на кладбище, когда хоронят бедняка. И так же холодно.

— Она шла — шла пешком! — всю дорогу до самого Палассо, а люди пели и поднимали своих детей повыше, как будто стоило им взглянуть на нее, и они получили бы благословение на всю оставшуюся жизнь!

Арриго расхаживал по темной прихожей. От двери к лестнице, на которой сидела Тасия, снова к двери и снова к лестнице.

— Моя жена, гхийасская принцесса, в грязном платье, на три размера меньше, чем нужно, и в каком-то вшивом крестьянском плаще! Волосы всклокочены, а рядом с ней идет Кабрал, улыбаясь как идиот…

Тасия пересела на нижнюю ступеньку лестницы и зажала руки между коленями. Все это она уже слышала утром от Рафейо, и он тоже не восхищался Мечеллой, но по сравнению с этой тирадой отвращение мальчика было просто восторженным гимном.

— А я должен был стоять на ступенях Палассо с отцом, матерью и всеми советниками, смотреть на это представление и делать вид, что мне все это нравится! Когда она наконец прибыла — как маршал, во главе всего этого сброда! — мне пришлось поцеловать ее и битых полчаса еще стоять и слушать, как они орут, надсаживая глотки, прославляя ее! Сначала она убегает из дома, как, вор, а теперь вот так возвращается!

Тасия взяла с пола маленькую лампу, встала и посмотрела на Арриго снизу вверх. Серебра у него в волосах прибавилось. Неудивительно, ведь у него на плечах лежала тяжесть управления государством, а его жена в это время устраивала спектакль для себя одной.

— Я замерзла, Арриго.

Он остановился, глухо стукнув каблуками о доски пола.

— Ты что, не слушала? Ты понимаешь, что она сделала?

— Конечно. Она вернулась домой, к тебе. Он уставился на нее, пораженный.

— И это все, что ты хочешь мне сказать?

— Она вернулась к тебе, — повторила Тасия. — А ты вернулся ко мне.

Она взяла его за руку и отвела в маленькую комнатку под лестницей. Зажгла свечи над обитым тканью диваном и заперла дверь на оба замка.

Пенитенссиа была самым мрачным и в то же время самым шумным праздником в календаре екклезии. Этот праздник был одновременно избавлением от бед старого года и жизнерадостной встречей нового. Дата слегка смещалась каждый год, потому что третий день праздника должен был совпадать с первым днем новолуния.

Первый день, Диа Сола, был предназначен для уединенного размышления о грехах прошедшего года. Никто не выходил из дома, разве только при чрезвычайных обстоятельствах. Город лежал пустынный и тихий, только скелеты плясали в вышине над черными улицами, гремя костями на зимнем ветру.

Второй день, Диа Меморриа, был посвящен памяти предков. Приводили в порядок могилы, сверху клали скромные приношения из воды и муки. Для умиротворения тех умерших, у кого не осталось живых потомков, применяли кусочки бумаги с изображенным на них знаком Матери и Сына. Сверху клали мелкие камешки, чтобы ветер не сдул бумагу с могильного камня. Вся Мейа-Суэрта не спала до полуночи, жгли большие черные свечи, чтобы увидеть блуждающие души, которым забыли воздать в этот день причитающиеся почести.

Когда наступал день Херба эй Ферро, женщины запирались дома и плели специальные амулеты с помощью железных булавок и собранных на кладбище трав. Сложные узлы — у каждой семьи был свой узор, передававшийся из поколения в поколение, о г матери к дочери, — обозначали защиту: мертвые защищали живых в знак благодарности за то, что их помнят. Пока женщины плели свои чары, мужчины делали фигуры из дерева, соломы и железных гвоздей. Фигуры людей и животных заворачивали в черную ткань, расписанную белыми линиями скелета, и увенчивали символизирующими грехи и несчастья масками в виде черепов. В сумерках эти привидения проносили по улицам города. Во главе процессии шли Премио Санкто и Премиа Санкта, нараспев читая молитвы. Когда ночь опускалась над городом, все собирались на площади перед храмом, где готовые фигуры укреплялись на шестах, обложенных тюками сена. В полной тишине, во тьме, не нарушаемой ни факелами, ни светом луны, люди глазели на призрачные изображения Жадности, Зависти, Гнева, Болезни, Измены и других грехов и несчастий. Жуткое зрелище усугублялось тем, что благодаря специальной белой краске нарисованные скелеты светились в темноте. Почти всем детям в течение нескольких недель после праздника снились кошмары, и до середины весны они старались вести себя примерно.