Золотой ключ. Том 1 - Роун Мелани - Страница 60

— Для Тебя, — тихо произнес старик на самом дорогом ему языке — лингве оскурре, языке Аль-Фансихирро. — Во имя Тебя, великий Акуюб, чтобы вновь поселился Ты в сердце Пустыни, в душе ее народа. Я создал Тебе нового Пророка. Да внемлет он гласу Твоему; да исполнит он чаяния народа своего; да станет он могущественнейшим Аль-Фансихирро.

Курились благовония. Он закрыл старые слезящиеся глаза, но тут же открыл — какое-то насекомое укусило в грудь. Хмурясь, он раздвинул полы халата, обнажил худую грудь с дряблой кожей.

Насекомого не было, но между ребрами у сердца выступила капелька крови.

Старый тза'аб обмер.

— Нет! Еще рано!

Капелька набухла и потекла. Хрупкие ребра раздвинулись и хрустнули, пропуская клинок, который находился далеко от шатра.

— Слишком рано… — простонал, испуская дух, дряхлый Иль-Адиба.

И слишком поздно.

Сааведра, вызванная во двор, с изумлением и страхом уставилась на незваного гостя.

— Что ты здесь делаешь?

Алехандро растерянно заморгал. Только что он беспрепятственно вошел через массивные ворота из кованого железа под оштукатуренной глиной кирпичной аркой. Одна узорчатая створка — половина листа аканта — так и осталась отворенной, словно он подумывал о бегстве. Близился вечер; по обе стороны от Алехандро свежеющий ветерок играл пламенем факелов. На лице наследника герцога, на его драгоценностях резвились свет и тени.

Сааведра тотчас мысленно дала себе подзатыльник — думай что говоришь. Пресвятая Матерь…

— Я хотела спросить, зачем ты пришел? — Она изо всех сил старалась не выдать волнение. — То есть я имею в виду… — Голос предательски дрожал. Она разозлилась на себя и сказала напрямик:

— Я тебя не ждала.

— Я сам себя не ждал. — Он пристыженно ухмыльнулся, теребя роскошный кружевной воротник рубашки. — То есть не собирался сюда приходить. Просто.., пришел.

Сааведра кожей чувствовала взгляд молчаливого родственника, стоявшего за ее спиной. Он был вежлив — не вмешивался. Но и не уходил. Гости не баловали Палассо Грихальва вечерними визитами.

А сыновья герцогов не бывали здесь со времен нерро лингвы. Ни разу.

И вот это случилось…

"Да, вежливость. Я должна быть вежливой. Есть правила, специальный протокол, от меня почти ничего не зависит”.

— Не желаете освежиться? Не угодно ли пройти в солярий? Он отказался. Запоздало стащил с пышной черной шевелюры синюю бархатную шляпу с пером.

— Я думал.., ты не откажешься со мной прогуляться.

— Прогуляться? С тобой? Сейчас?

«Вот это сюрприз. Матра Дольча, да какая блоха тебя укусила? Ты хоть представляешь себе, о чем просишь?»

Снова разозлившись на себя, Сааведра сказала с вымученной улыбкой:

— Вообще-то я собиралась лечь в постель… — И осеклась. “С ума сошла! Говорить о постели с мужчиной… С ним!"

— Кабесса бизила, — пробормотала она. Алехандро услышал и улыбнулся.

— И я. Рад видеть, что ты смущена не меньше меня. Это он-то смущен? Она едва не прыснула. Алехандро никогда не смущается.

— Так в чем же дело? — И тут она ляпнула:

— Опять сложности с женщиной?

Он покраснел. “Милая Матерь, когда же я возьмусь за ум?"

— Эйха, не обижайся. Граццо.

— Да что ты, какие обиды, — сказал он, не поднимая глаз. — Да, дело в женщине, но это вовсе не то, о чем ты подумала. Может, я и впрямь зря пришел… Может, я просто дурак. Мы ведь договаривались, что ты будешь меня писать, а не выслушивать нытье…

Алехандро снова залился краской, смял бархатную шляпу в сильных руках. Запустил пальцы в нечесаные волосы.

«Надо было остаться в таверне. Пресвятая Матерь, ну почему все идет не так?»

Он криво улыбнулся.

— Твоя овчарка не будет против, если я все объясню тебе с глазу на глаз? А то перед двумя Грихальва сразу мне не по себе.

— Овчарка? — растерянно переспросила она и резко повернулась. — Бенедисо, не волнуйся. Кто-кто, а дон Алехандро не сделает мне ничего плохого.

Губы Бенедисо тронула улыбка.

— Пожалуй, — пробормотал он и скрылся в доме. Сааведра повернулась к герцогу.

— Ну вот. Ушел. Больше некого стесняться. Доволен? Алехандро тяжело вздохнул.

— Это зависит…

— От чего?

— От тебя. Или от меня. Но я больше не могу ждать. И так слишком долго…

— Что — слишком долго? — Ее выдержка трещала по швам. — Слишком долго молчал о том, что тебе не нравится моя работа? “О Матра, это здесь ни при чем. Что я несу?” Она судорожно сглотнула и понесла дальше:

— Не хочешь, чтобы я тебя писала? А ведь портрет почти готов. Он изумленно смотрел на нее.

— Эйха! Нет! Ты работаешь превосходно! Великолепный художник. Такого красавчика сделала из кривозубой кабессы бизилы. — В улыбке блеснул знаменитый зуб и сразу спрятался под иронично-самоуничижительной маской. — Нет, твоя работа тут ни при чем, если не считать того, что оригинал портрета хочет попросить об одной услуге.

Успокоенная, обезоруженная, Сааведра улыбнулась.

— Ты же знаешь, я для тебя все что угодно сделаю. В оленьих глазах вспыхнул огонь.

— Номмо Матра эй Фильхо! — выпалил Алехандро. — Я верил, что ты это скажешь.

Он подался вперед, чтобы обнять ее, прижать к себе, поцеловать алый шелк ее губ.

И тут Сааведра обнаружила, что смущение исчезло бесследно. А чуть позже и робость. Зато появились другие чувства, но они ей нисколько не мешали.

В сумрачных глубинах Палассо Грихальва, над кречеттой, где вершились дела семьи, был чулан; там-то и заперся Сарио, чтобы заняться собственными делами. На краю лестницы — как в день его тайной встречи с Раймоном — стояла лампа; только она и освещала этот крошечный мирок. Под мышкой Сарио принес маленький портрет в раме, завернутый в дорогой зеленый шелк, а поверх шелка — в мешковину. И шелк, и мешковина полетели на пол, наполняя чулан запахами мака, конопли и кипариса.

Сарио опустился на колени, прислонил портрет к стене. Вгляделся.

"Превосходная работа. Совсем как живой. И никто не знает имя объекта. Ни одна живая душа”.

Сарио произнес имя, затем чуть растянул губы в улыбке.

— Тот, кому я верю, дал мне право действовать, как я сочту нужным, — объяснил он портрету. — А тебе я верить боюсь. Мы с тобой видим будущее по-разному.