Плата по старым долгам - Ростовцев Эдуард Исаакович - Страница 27

Олег положил на выступ башенки гвоздики и несколько минут постоял со склоненной головой.

Николай Егорович был удивительным человеком. Экономист, дипломат, свободно изъясняющийся на четырех европейских языках, он слыл завзятым меломаном - водил дружбу с музыкантами, оперными знаменитостями, сам прекрасно играл на виолончели, увлекался шахматами, плавал, ходил на лыжах, был нежным мужем, заботливым отцом. Это при том, что работа торгпреда занимала большую часть его времени. Но он умудрялся все совмещать, с поразительной легкостью переключаясь с одного на другое, и никогда не ссылался на занятость, усталость.

Олег вспомнил отца, каким видел его последний раз осенью семьдесят шестого года, когда Николай Егорович был проездом в Сосновске. Выглядел он отлично: был, как всегда, энергичен, жизнерадостен, моложав - ему только минуло сорок пять и ни у него, ни у Олега не было предчувствия, что они видятся последний раз. Олег подумал о своей невольной вине, но как ни напрягал память, ничего такого не мог вспомнить - он никогда не огорчал отца.

Зато у массивного надгробья из черного мрамора на могиле Петра Егоровича он должен был повиниться во многом, хотя совесть не понуждала его к этому. Да, в отличие от Ленички Закалюка, он не оправдал надежд Петра Егоровича - не стал ни его зятем, ни помощником в многотрудных административно-управленческих делах, что особенно огорчило дядю. Хуже того: в начале восемьдесят второго племянник обманул его, уговорив Петра Егоровича использовать свои связи с тем, чтобы отстраненного от должности следователя Олега Савицкого взяли в армию, приняв во внимание полученную им в университете военную подготовку и закрыв глаза на перебитое плечо. Имелась в виду двухгодичная служба при крупном войсковом штабе, где армейский лейтенант с дипломом юриста и знаниями иностранных языков не будет лишним. За это время его неприятная история забудется, и он вернется под дядюшкино крыло. Но он не вернулся, а крупному штабу предпочел десантный полк в составе "ограниченного контингента" советских войск в Афганистане, где очень скоро расстался со многими иллюзиями и едва не расстался с жизнью. Но в этом он был виноват только перед собой...

И у двух скромных могилок в среднем квартале, на которые Олег положил гвоздики и розы, ему было в чем повиниться. Ни дедушка Егор Макарович, ни бабушка Стефания Владиславовна, будь они живы, не простили бы ему единственному внуку - забвения их наказа о продолжении рода Савицких.

Мысли, владевшие Олегом, были невеселыми, но не тяжкими - то, что пережито однажды не гнетет в дальнейшем. Подумал лишь о том, что в самом деле хватит валять дурака - пора обзаводиться семьей. Но как только эти мысли улеглись, снова навалились те, что донимали его накануне.

Могилу капитана Тысячного отыскал с трудом в дальнем кладбищенском квартале. Четыре года назад, после похорон Петра Егоровича, Роман водил его к этой могиле, и Олег запомнил две молодые березки подле нее. Но в дальних кварталах было немало березок, и Олег уже отчаялся найти могилу Тысячного, когда словно по волшебству, увидел ее перед собой. Надгробье было стандартным - из гранитной крошки с небольшой свежевымытой плитой из молочно-белого с коричневыми прожилками мрамора. Если ему не изменяла память, четыре года назад этой плиты не было, на гранитном пенале в изголовье была укреплена металлическая табличка с фамилией, инициалами, датами рождения и смерти. Теперь эти сведения значились на мраморной плите, у нижнего края которой была высечена какая-то эпитафия.

Олег подошел ближе, чтобы разобрать витееватые позолоченные буквы, а когда разобрал, невольно поежился.

"Мы все виноваты перед тобой. Прости нас..."

Подписи не было, и каждый, прочитавший эпитафию, должен был согласиться или отмежеваться от нее. Олег отмежеваться не мог - он был повинен в том, что произошло, уже после того, как тело Игоря Тысячного было предано земле, но его имя стало предметом досужих пересудов, бесчестного торга...

- Я знала, что вы придете, - раздался за его спиной негромкий голос.

Олег оглянулся и увидел Мирославу. Она успела переодеться, очевидно, заезжала домой - на ней было свободного покроя платье с напуском на перехватывающий талию пояс. Голова повязана черной косынкой. В одной руке девушка держала полиэтиленовое ведерце с водой, в другой - мокрую тряпку. Она показалась Олегу другой, чем была в конференц-зале. Ничего вызывающего, настырного ни во взгляде, ни в манере держаться, даже ростом будто стала ниже.

- Подождите меня у ворот, - не глядя на него сказала Мирослава. Закончу уборку, это уже недолго, и догоню вас.

Он ждал минут пять, не больше, но успел выкурить две сигареты.

Когда Мирослава подошла, сказал как можно неопределеннее:

- Кажется, раньше был другой памятник?

- Памятник тот же, - снимая с головы косынку и встряхивая густой копной волос, возразила девушка. - Только положена мраморная плита и сделана надпись.

Она изучающе посмотрела на Олега, словно хотела понять к чему это он спросил, а затем добавила, казалось бы, без особой заинтересованности:

- Если у вас есть еще вопросы, перейдемте через дорогу, напротив инфекционной клиники есть скверик, а в нем скамейки, вы угостите меня сигаретой, а я постараюсь удовлетворить ваше любопытство.

19

В сквере, напротив решетчатой ограды клиники, они присели на свободную скамейку. Олег угостил Мирославу сигаретой, предупредительно щелкнул зажигалкой, собирался и сам закурить, но девушка решительно отобрала у него сигарету.

- С вас хватит! У ворот, пока ждали меня, верно полпачки выкурили, от вас табачной фабрикой пахнет.

- Всего две.

- И достаточно. Поберегите здоровье, вы уже не мальчик.

Это было сказано без тени вызова, тоном уверенного в своем житейском опыте человека, равно как в праве поучать других.

Олег растерялся - разговор начался не так, как он ожидал. Возможно, Мирослава еще не определила своего отношения к нему. Вчерашний разговор по телефону велся в сдержанном тоне, в конференц-зале она не отметила его своим расположением, хотя тут надо учесть, что он противостоял ее кумиру. А вот у заводской проходной ее предупреждающее хмыкание удержало респектабельного вице-президента от некорректного выпада. Это отнюдь неосуждающее предупреждение и сверкнувшие веселыми искорками глаза, казалось бы, говорили: "Да ты, оказывается, свой человек". Однако переоценивать этот мимолетный эпизод не следовало. И сейчас Олег не знал, что подумать. Отметил только, что Мирослава не производит впечатление кокетки, легкомысленной особы - минимум косметики, из украшений только сережки, соблазны тела скрыты мешковатым платьем. Хотя при желании, можно их угадать. Но такого желания он не испытывал.

- Я слушаю вас, Олег Николаевич, - безуспешно пытаясь пускать дым колечками, прервала молчание Мирослава.

У Олега было, о чем спросить ее, но он не знал, как и с чего начать очень уж деликатной была тема, потому сказал выжидательно:

- Мне надо еще кое-что обдумать. Может, поступим так: вначале я отвечу на ваши вопросы, как мы договорились вчера.

- Хитренький, - искоса посмотрела на него девушка, - мне инициативу передаете. Хотите, чтобы я сразу явила свою дурость?

- Почему же дурость?

- Потому что самый идиотский ответ можно оправдать заданным вопросом. Так вот, должна огорчить вас: свои вопросы я уже задала в конференц-зале, не претендуя на оригинальность! Не я, так другие спросили бы о том же.

- Ответы удовлетворили вас?

- У проходной вы были более убедительны.

Чувства юмора ей было не занимать. Но именно поэтому не следовало расслабляться, особой доброжелательности к себе Олег пока не чувствовал.

- Вам импонирует грубость?

- Мне импонирует искренность, и в этой части можете рассчитывать на взаимность. Но это не значит, что я разделяю вашу позицию.

- С чем вы не согласны?

- С вашим главным тезисом: вы пытаетесь убедить высококвалифицированных рабочих, что их мастерство никому уже не надо и самое большее, на что они еще могут рассчитывать, - это клепание музыкальных шарманок.