Близко-далеко - Майский Иван Михайлович - Страница 47
- Предыдущая
- 47/90
- Следующая
Чтобы успокоить добрых людей, Тане пришлось вновь вернуться в паланкин.
«В общем, хорошие, простодушные парни эти африканцы, – думал Потапов. – Но как еще темны и суеверны!..»
Тут мысли Потапова переключились на Киви. «Прекрасный юноша! – вспомнил он о Киви. – Сильный, смелый, правдивый и, несомненно, с большими способностями. Хорошо, что учится… Наверное, со временем он станет вождем своего племени, но вождем нового типа – не таким, как его отец. Он, конечно, встанет в ряды борцов народа банту за национальное освобождение и независимость».
И Потапов с грустью вспомнил о минуте расставания с Киви. Стоя на перроне маленькой железнодорожной станции, куда их привели негры, Киви, сильно волнуясь, сказал Петрову:
– Ты мне спас жизнь, ты – мой брат, и я тебя никогда не забуду!
Потом, порывисто повернувшись к Потапову, прибавил:
– И ты – тоже мой брат, хотя и не спасал мне жизни… И миссис Танья…
Подумав намного и, видимо, не сразу найдя нужные слова, Киви продолжал:
– Теперь я узнал, что есть белые, которые совсем не похожи на белых… Они любят черных…
И Киви крепко пожал руки трем советским друзьям.
Через купе от Петровых разместились бурский полковник, генерал Гордон, его адъютант Лесли и сэр Рональд Бингхэм. Они шумно радовались тому, что тяжелые блуждания по африканским лесам кончились и что они снова вернулись в привычную обстановку европейской цивилизации. Мягкие диваны вагона, закуски и напитки, разносимые стюардом, папиросы и сигары, купленные на станции, покачивание вагона на эластичных рессорах… Хорошо! Они словно оттаивали, приходили в себя и опять становились самими собой. Вернулось к ним то приятное, самодовольное чувство «господ жизни», которое временно было подавлено исключительностью обстановки и вихрем налетевших событий.
Генералу теперь казалось странным и непонятным, как он мог там, в лесу, уступить фактическую власть большевику и почему стал считаться с мнением этой «черной обезьяны» Киви. Генерал старался поскорее забыть свою временную «слабость» и поэтому принял теперь подчеркнуто гордый и непреклонный вид.
Бурский полковник, негодуя на себя, вспоминал, что и он мирился с «большевистскими порядками», введенными этими «советскими агентами», и даже тащил на своих плечах – наряду с черными! – багаж… Вся кровь вскипала в жилах Менца при мысли об этом, и теперь он с особенно свирепой ненавистью смотрел на всякого негра, который попадался на глаза за окном вагона. А капитан Лесли поеживался, вспоминая, как в лесу он иногда позволял себе не соглашаться со своим генералом, и теперь стремился загладить эту легкомысленную непочтительность усиленным заискиванием перед начальником.
Несколько сложнее были ощущения сэра Рональда Бингхэма. Постепенно возвращаясь к самому себе, снова обретя осанку и повадки крупного сановника колониального ведомства, Бингхэм тоже корил себя тем, что допускал в лесу излишний либерализм в отношении черных и излишнюю податливость перед «красными». Но все-таки… эта русская спасла его сломанную руку – перелом теперь быстро заживал. К тому же она так очаровательна! И Бингхэм никак не мог решить, каковы же должны быть его дальнейшие отношения с советскими людьми.
Выйдя в коридор, он столкнулся с Петровым и, лишь бы что-нибудь сказать, любезно заметил:
– Вот и кончились наши мучения…
– Надеюсь, – отозвался Петров. – Мне только искренне жаль, что с нами нет Киви. Я очень привязался к нему. Пожалуй, не выбрались бы мы, не будь его помощи…
Бингхэм подумал: «Большевистский выпад!», но вслух равнодушным тоном сказал:
– Киви вернулся домой. Лучшее, что можно пожелать таким людям, – это вернуться к своему племени, к привычному для них образу жизни. То же самое, в сущности, относится к Бенсону, но он как будто отправился на север заготовлять что-то для каирского интендантства…
– На север уехали и Браун с Гассаном, – заметил Петров, – они должны вернуться в Египет.
– Да-да, – впадая в философский тон, продолжал Бингхэм, – люди случайно сходятся и расходятся в этой жизни. А потом забывают друг друга… Нет ли во всем этом чего-то, предопределенного провидением?..
Так как Петров не обнаруживал желания продолжить разговор на столь глубокомысленную тему, то Бингхэм, пожелав ему спокойного отдыха, вернулся в свое купе.
На смену появился бурский полковник. С толстой сигарой в зубах он прошел по коридору, не обращая на Петрова ни малейшего внимания. Выйдя в тамбур, полковник стал смотреть в окно.
Поезд быстро шел по очень высокой, узкой каменной насыпи. По обе стороны пути круто обрывались вниз поросшие кустарником откосы. Место было дикое и мрачное.
Выпуская кольца синеватого сигарного дыма, полковник Менц высунулся в окно. И вдруг лицо его исказилось бешенством, а пальцы судорожно вцепились в ручку двери: снаружи, на подножке вагона, сжавшись в комочек и стараясь быть незамеченным, висел безбилетный «заяц», полуобнаженный худой негр. В глазах его застыли ужас и мольба.
Полковник рванул дверь тамбура на себя и со всего размаха ударил «зайца» ногой в лицо. Африканец сорвался с подножки и покатился вниз. Хватаясь широко расставленными руками за камни и сухую траву, он пытался задержаться, но тщетно. Мгновение спустя черная фигура исчезла в глубине пропасти.
Все это Петров отчетливо видел, высунувшись в открытое окно. Взрыв бешеного возмущения внезапно захлестнул сознание, глаза налились кровью, руки сжались в кулаки. На него «накатил» тот приступ безудержной ярости, которым он изредка был подвержен.
Закрыв за собою дверь тамбура, полковник Менц спокойно возвращался в свое купе. Но он не дошел до места. Схватив бура за шиворот, Степан потащил его назад, к тамбуру, с явным намерением выбросить из поезда.
Бурский полковник неожиданно тонким, бабьим голосом отчаянно завизжал. Таня выскочила из своего купе и, увидев лицо Степана, сразу поняла, что с ним происходит. Она не знала причины, вызвавшей приступ ярости, но в том, что на Степана «накатило», не было никаких сомнений. Бросившись к мужу и обвив руками его шею, она стала молить:
– Степа! Степа! Успокойся!..
Потапов схватил Степана за руки. Выскочили из своего купе генерал Гордон, Бингхэм и Лесли. Все бросились освобождать полковника из железных объятий разъяренного Петрова. Сознание стало медленно возвращаться к нему, но он все еще не выпускал из рук свою жертву. Со страшной силой Степан поднял мистера Менца в воздух и бросил на пол вагона. По лбу полковника потекла струйка крови…
…Час спустя Петров сидел на своем месте, хмурый и молчаливый. Когда волна ярости схлынула и к Степану вернулось его обычное спокойствие, он не мог не осудить своей вспышки.
Да, конечно, этот бурский крепостник в полковничьем мундире совершил гнусное, подлое убийство. Было от чего прийти в негодование любому честному человеку! Но вправе ли он, Степан, позволять себе такую несдержанность? Нет, нет!.. Ведь он путешествовал по Африке не просто как Петров. Он представлял собою Советское государство! И Степан с горечью вспомнил слова контр-адмирала Карпова, его напутствия и советы, его доверие к нему, молодому советскому дипломату. Ведь из-за этого инцидента могут возникнуть серьезные осложнения. Что тогда? Получится, что Петров не только не облегчил в тяжелое время положение своей страны, а, наоборот, усугубил его.
Степан был подавлен всем происшедшим. В бессильном гневе на себя, на свой характер он невольно сжал кулаки. Досада его усиливалась еще тем, что Таня и Александр Ильич молчали. В их молчании Степан чувствовал осуждение, укор.
Наконец Александр Ильич мрачно сказал: – Ну, брат, и натворил же ты дел… Петров почувствовал себя еще более виноватым. Он отвернулся и стал угрюмо смотреть в окно.
Когда полковник Менц поднялся на ноги с большой шишкой на лбу, он с возмущением заявил, что ни минуты больше не останется в одном вагоне с «этими людьми», и сразу же перебрался в соседний вагон. За ним последовали генерал Гордон и Лесли. Но Бингхэм остался на старом месте и, закурив сигару, погрузился в глубокие размышления. Потом он встал и направился к своим друзьям. С бесстрастным, холодным лицом он уселся на месте против взъерошенного полковника и сказал ему:
- Предыдущая
- 47/90
- Следующая
