Старьёвщик - Биссон Терри Бэллантин - Страница 1

• 1/46
• Следующая

У каждого есть нечто дорогое сердцу, что-то самое важное на свете. Жизнь – только бесконечные поиски, определение этого нечто. Вы можете обнаружить, в чем его смысл, как раз перед концом, в тот момент, когда потеряете все. Если повезет.

Так случилось, что тот день, когда, как мне сейчас кажется, я начал понимать смысл жизни, оказался понедельником, и начался он как любой другой, только наоборот. Как правило, Гомер меня будит, а не я ее. Я расслышал бибиканье компа и обнаружил, что верещит он уже довольно давно. Может, мне только снилось, что я до сих пор сплю?

Хотелось писать, а во сне этого делать не стоит. Потом я подумал: «Куда же запропастилась собака?».

– Гомер?

Обычно комп поднимает ее как по тревоге. Я каждый день получаю что-нибудь от Бюро, пусть даже просто отбой. Я уже собирался снова позвать ее, когда услышал цоканье огромных когтистых лап по голому деревянному полу, и вот она, лижет мое лицо. Изо рта у нее пахнет немного хуже, чем обычно, но черный глаз-бусинка блестит. Я поднялся приготовить Гомер завтрак, (мой кофе готовится сам собой), а заодно и в туалет, и увидел, что уже семь часов.

Впрочем, какая разница? По понедельникам у меня разгрузочный день.

Я выгулял Гомер, потом кинул сумку и комп в лектро и пустился в путь. Первое на сегодня изъятие требовало моего присутствия в милой местности на задворках Тодд-Хилл. С верхушки холма открывается вид на Манхэттен и Бруклин: один высокий, второй низкий, один далекий, второй близкий, оба – чистые и ухоженные. А к востоку – Атлантический океан, ровный и бесформенный, как воображаемая прерия. В те дни я часто мечтал о Западе. Я еще не знал, что мои мечты осуществятся.

Дом стоял на полпути к подножию холма, на извивающейся заросшей улочке; нам, конечно, запрещено разглашать имена и адреса. Я припарковался у ограды. На крыльце лежал пес на вид опасный, но сонный. Дверь открыл толстый белый парень в футболке и джинсах, не такой приятный, как дом. Его футболка вопрошала: «Ну, и?».

– Ну, и?

– Наверное, вы знаете, зачем я здесь.

– Ну-ка, ну-ка, постойте, – сказал он. – БИН? Бюро индейских национальностей?

– БИИ, – уточнил я. – Искусство и информация.

– Ах, да. Вы, парни, собираете старье.

– Верно, – согласился я, хотя Бюро занимается отнюдь не только собиранием старья. – Не могли бы вы пригласить меня внутрь? Тут немного холодновато.

Немного: сейчас середина октября. Первое правило, которому нас учат в Академии, гласит: дело пойдет легче, если вам удастся ступить на порог. Мистер Ну-и немного поворчал и дал мне пройти. Мы сели на единственный жесткий диван рядом с единственным загроможденным столиком. Нелепо, но я привык. Мы ведь работаем не просто со старьем, а с памятью, мечтами и, естественно, деньгами.

– Имя Миллер, Уолтер М. Миллер-младший о чем-нибудь вам говорит? – спросил я.

Дело в том, что нужно дать клиенту возможность оказать содействие.

– Миллер? Младший? Конечно. Научная фантастика, писатель, «Страсти по Лейбовицу», не так ли? Середина века, когда книги еще… минуточку! Вы хотите сказать, что Миллера вычеркнули?

– Шесть недель назад, – подтвердил я.

– Я и не знал, что его отправили на свалку. Я больше не слежу за научной фантастикой. Да и за наукой вообще.

– Понимаю вас, – сказал я.

Если он такой покладистый, то и мне спорить ни к чему.

– Ну, и? А-а, понятно. У меня, наверное, завалялась одна из его книжек. Думал, они все еще законны. По правде говоря, я не заглядывал в них уже более года. Вроде и не коллекция. Так, всякий хлам. Наверное, сегодня мой счастливый день.

– Точно, – согласился я.

Мы платим за каждую сдачу по 125. Даже не подозревающие о нашем существовании люди знают о награде.

– И неудачный день для Артура.

– Уолтера, – поправил я. Потом выдал свой фирменный академический ответ: – Он свое отжил. Теперь очередь других.

– Конечно, – кисло кивнул мистер Ну-и.

Толстяк исчез в соседней комнате, и я слышал, как он выдвигает и задвигает ящики. Просто на всякий случай я приглядывал за дверью. Парень вернулся с ящиком, наполовину заполненным бумажными книгами.

Ему пришлось перерыть всю коробку, книги валялись без всякого порядка.

– Может, здесь еще что-то есть? – предположил он.

– Не знаю, – покачал я головой. – Проверьте по сайту Бюро. За то, что вы принесете сами, вам набавят пятьдесят.

– Или пятьсот у бутлегера. Или пять тысяч. Я слышал ту историю о… как там его, Сэлинджере.

– Я не в курсе, – ответил я. – И именем закона должен вам напомнить, что даже в шутку упоминать о бутлегерстве запрещено.

Температура в комнате понизилась на несколько градусов. И пусть. Нельзя становиться слишком дружелюбным. Следует постоянно напоминать людям, что мы работаем на правительство.

– В любом случае, – проговорил мистер Ну-и, – вот. Пока, Артур. Уолтер.

Он кинул мне книжку. На обложке был нарисован монах в капюшоне. Страницы зашелестели, и книга ударилась об пол. Я поднял ее с грязного ковра и опустил в сумку.

– Неужели вы даже не посмотрите на нее? Не прочтете ни слова, прежде чем уничтожить? Могли бы узнать что-нибудь новое о жизни.

– Никто никого не уничтожает, – сказал я, ногтем соскреб его с экрана компа и отбил 125.

– Вы стираете не просто книгу. Человеческую жизнь!

Парень становился воинственным. Пора сматываться. Я встал.

– Меня все это не касается. Я просто собираю их и отсылаю на Достойную улицу.

– А потом?

– Кто знает? – Я протянул ему руку. – Спасибо за сотрудничество.

Он не собирался жать мне руку.

– Пока, Уолтер, – сказал он моей сумке.

Глаза его блестели.

Я попятился к двери. Сентиментальность и насилие ходят рука об руку. Так нас учили в Академии. Мы любим шутить, что наша работа – наполовину дипломатия, наполовину психология, наполовину математика.

– Как насчет денег? – прорычал парень, когда я открыл дверь.

На крыльце заворчал пес.

– Я уже положил их на ваш счет. Ваше сотрудничество неоценимо.

– Ну, – вздохнул он, – ладно, вы просто выполняете свою работу. Наверное, молодым писателям не хватило бы духу взяться за книгу, если бы их вечно преследовали образы старых мастеров.

Сарказм или внезапное понимание? И так, и так плохой признак.

– Во всяком случае «вечно» – не то слово, – сказал я, закрывая за собой стеклянную дверь и медленно пятясь с крыльца, не спуская глаз с собаки. Они обычно чувствуют настроение хозяев.

– Не повезло бедному Миллеру, что он не чертова кинозвезда! А?

Я оставил его кричать сквозь стекло. Спустился по ступенькам, вышел на улицу, сел в лектро и уехал. Следующее изъятие – в квартире у Южного Пляжа, в одном из таких районов с крошечными деревянными домиками и рассыпающимися тротуарами, где слишком много песка.

Так случилось, что на сей раз мне попалась-таки кинозвезда или по крайней мере само кино. Мы выслушиваем множество нареканий по поводу фильмов. Некоторые считают, что нечестно уничтожать фильмы (а не звезд), так как писателей вычеркивают индивидуально. Мне кажется, они не правы. Однако я не могу с ними спорить. И не буду. Спорить мне не полагается.

К двери подошла женщина. Около шестидесяти, но одета как двадцатилетняя, плавно переходящая в сорокалетнюю. Комната оказалась темной, только мерцал телевизор, одно из дневных ток-шоу, где половина гостей – карикатурные персонажи из рейтинговых программ, не задевающие чувств обитателей диванов.

Миссис 20/40 сделала телевизор потише и пригласила меня войти, как только я показал ей свой значок. Сдача – видеокассета, предшественница «Ди-Ви-Ди», все еще в своей черной коробочке, украшенной яркой картинкой. Стетсон, револьвер и лошадь выдавали вестерн.

– Я собиралась отнести его. Собиралась отнести его неделю назад, но машина сломалась.

Она не тянула на владелицу машины или даже лектро, если на то пошло. По мне, так она просто слышала, что мы предлагаем особые условия. Мне плевать, деньги-то не мои, а оказывать людям услуги по мере возможности всегда приятно (особенно после последнего изъятия).

• 1/46
• Следующая