Локон Медузы - Лавкрафт Говард Филлипс - Страница 8
- Предыдущая
- 8/12
- Следующая
Я в ужасе слушал его; Дени на секунду поперхнулся от волнения, остановился, и снова продолжил.
«Ты не знал… ее письма стали странными, и я понял, что она влюбилась в Марша. Потом она почти прекратила писать. Он никогда не упоминал о ней, и я чувствовал, что что-то не так. Я подумал, что должен возвратиться и выяснить, в чем дело. Я не стал предупреждать тебя, поскольку ты вряд ли согласился бы со мной. Я хотел удивить их. Приехав сегодня около полудня, я зашел в дом и отослал всех слуг, оставив только полевых рабочих, поскольку их хижины находятся вне пределов слышимости. Я сказал Мак-Кэйбу, чтобы тот получил для меня кое-какие вещи на мысе Жирардо и не особо старался вернуться завтрашнего дня. Я велел Мэри отвезти всех негров на старом автомобиле в деревню Бенд-Виллэдж на отдых, сообщив им, что мы собираемся отъехать на что-то вроде пикника и не будем нуждаться в их услугах. Затем я сказал тем, кто остался охранять негритянские домики, что им лучше остаться на всю ночь у двоюродного брата дяди Сципа».
Речь Дени стала совершенно бессвязной, и мне пришлось напрягать слух, чтобы разбирать каждое слово. Мне вновь показалось, что я слышу отдаленный дикий вопль, но Дени продолжил свой рассказ.
«Я увидел, что ты спишь нижней комнате и вряд ли вскоре проснешься. Затем я стал тихо красться наверх, чтобы застать врасплох Марша и… ту женщину!»
Мой сын вздрогнул, не решившись произнести имя Марселин. В тот же момент я увидел, что его глаза расширились одновременно с разорвавшим тишину криком, который теперь производил впечатление все более знакомого.
«Ее не было в своей комнате, поэтому я поднялся в студию. Дверь была закрыта, и я услышал голоса внутри. Я не стал стучать – просто ворвался в помещение и увидел ее позирующей для картины. Обнаженную, но всю обвитую адскими волосами. И всеми возможными способами строящую глазки Маршу. Мольберт стоял довольно далеко от двери, так что я не мог видеть изображение. Их обоих очень потрясло мое вторжение, и Марш опустил свою кисть. Я был в гневе и сказал ему, что он должен показать мне портрет, но он постепенно успокоился и заявил мне, что работа еще не закончена. Осталось день или два – а затем я увижу картину, в то время как она ее еще не видела.
Но это не удовлетворило меня. Я принялся настаивать, но он покрыл портрет бархатной завесой прежде, чем я смог разглядеть его. Он был готов сопротивляться, дабы не позволить мне увидеть полотно, но она… она поднялась со своего места и подошла ко мне. Сказала, что мы должны увидеть это. Фрэнк ужасно разозлился и ударил меня кулаком, когда я, в свою очередь, попытался ударить его и сдернуть завесу. Я отразил удар и буквально нокаутировал его. Затем я был практически оглушен тем воплем, что издало это… существо. Она сама сняла покрывало и бросила взгляд на то, что нарисовал Марш. Я оглянулся и увидел, что она, как сумасшедшая, выбежала из студии – а затем я увидел изображение».
Безумие вновь вспыхнуло в глазах моего сына, когда он дошел до этого места в рассказе, и на секунду мне показалось, что он готов наброситься на меня с мачете. Но после паузы он немного успокоился.
«О, Боже – этот портрет! Никогда не смотри на него! Сожги его вместе с драпировкой и брось пепел в реку! Марш знал – и предупреждал меня. Он знал, что на самом деле представляла собой эта женщина… или леопард, или горгона, или ламия, чем бы она ни была. Он пытался намекать мне на это еще с тех пор, как я встретил ее в парижской студии Марша, но это нельзя было выразить словами. Я полагал, что люди клеветали на нее, когда шептали ужасные вещи – она загипнотизировала меня так, что я не мог верить простым фактам – но это изображение выдало ее тайну целиком – всю ее чудовищную сущность!
Боже, ведь Фрэнк – великий художник! Этот портрет – самое грандиозное произведение, которое создала живая душа с эпохи Рембрандта! Было бы преступлением сжечь его – но гораздо большим преступлением будет позволить ему существовать; точно так же было бы отвратительным грехом позволить этой женщине-демону продолжать жить. В ту минуту, когда я разглядывал картину, я понял, кем она была и какую роль она играла в кошмарной тайне, пришедшей к нам со времени Ктулху и Старцев – тайне, которая была почти стерта, когда погрузилась в океан Атлантида, но сохранилась в скрытых традициях, аллегорических мифах и запретных полуночных ритуалах. Ты должен знать, что ее культ был настоящим, ни намека на подделку. Было бы великим благом, если бы ее культ оказался имитацией. Но это было старая, отвратительная тень того, что философы никогда не смели упоминать – то, на что намекает Некрономикон и отображается в символической форме в колоссах острова Пасхи.
Она думала, что мы не могли распознать ее, что ложная внешность будет удерживать нас до тех пор, пока мы за бесценок не продадим свои бессмертные души. И была отчасти права – мою душу она, в конце концов, получила. Ей нужно было всего лишь ждать. Но Фрэнк – добрый старина Фрэнк – был намного умнее и проницательнее меня. Он знал, что все это значило, и решил нарисовать ее. Я не сомневаюсь в том, что пронзительно взвизгнула и убежала именно тогда, когда увидела картину. Портрет еще не был полностью готов, но, видит Бог, и этого было достаточно.
Затем я понял, что должен убить ее – уничтожить ее и все, что связано с ней. Это была инфекция, которую не могла вынести здоровая человеческая кровь. Было также еще кое-что – но ты никогда не узнаешь, если сожжешь изображение, не взглянув на него. Я ворвался в ее комнату с этим мачете, что снял со стены, оставив все еще оглушенного Фрэнка лежащим на полу. Он, однако, дышал, и я знал и благодарил небеса за то, что не убил его.
Я застал ее перед зеркалом, заплетающую свои проклятые волосы. Она обернулась ко мне, как дикий зверь, и начала буквально выплевывать наружу свою ненависть к Маршу. Тот факт, что она была влюблена в него – и я знал об этом – только усугублял ее злобу. В течение минуты я не мог двигаться, и она едва не гипнотизирования меня. Затем я подумал об изображении, и это нарушило короткий период ее очарования. Она поняла это по моим глазам и, должно быть, также заметила и мачете. Я никогда не видел такого дикого взгляда даже у зверей из джунглей, какой она бросила на меня. Она прыгнула на меня, подобно леопарду, растопырив когтями, но я оказался быстрее. Я взмахнул мачете, и этим все кончилось».
Дени снова был вынужден остановиться, и я наблюдал, как пот стекает по его лбу через брызги крови. Но через мгновение он продолжил хриплым голосом.
«Я сказал, что этим все кончилось – но, Господи! Борьба еще только началась! Я чувствовал, что сражался с легионами Сатаны, и под конец оставил след своей ноги на спине той твари, которую уничтожил. Затем я видел, что богохульная прядь густых черных волос начинает скручиваться и извиваться сама по себе.
Я мог бы догадаться об этом. Об этом говорилось в древних легендах. Эти проклятые волосы имели собственную жизнь, которую нельзя было прекратить, уничтожив лишь само существо. Я знал, что должен сжечь их и начал рубить волосы мачете. Боже, это была дьявольская работа! Они были жесткие – как будто железные провода, – но я сумел сделать это. Но самым отвратительным было смотреть на то, как корчится и сопротивляется этот большой моток волос.
В тот момент, когда мне оставалось разрубить или раздавить последнюю прядь, я услышал какой-то жуткий крик, раздавшийся позади дома. Тебе он знаком – он все еще периодически продолжается. Я не знаю, что чей это был крик, но он, должно быть, как-то связан с этим адским делом. Он едва ли похож на что-либо, слышанное мною раньше, но явно не к добру. В первый раз, когда я услышал этот крик, он очень больно ударил по моим нервам, и я упустил несколько волос. Но затем мне пришлось вести еще более трудную битву
– в следующую секунду локон повернулся ко мне, и из одного из его концов, самостоятельно связавшегося в узел, подобный какой-то гротескной голове, высунулся ядовитый язык. Я ударил его мачете, и он отвернулся. Затем, когда я снова смог вздохнуть, оправившись от шока, вызванного криком и необычным превращением волос, я увидел, что чудовищный предмет пополз по полу, как большая черная змея. На некоторое время я застыл в бессилье, но когда эта тварь исчезла под дверью, я смог сдвинуться с места и, спотыкаясь, побрел вдогонку. Я держался широкого кровавого следа, который вел наверх. Он привел меня сюда – и пусть небеса проклянут меня, если я не видел через дверной проем, как тварь, подобно взбесившейся гремучей змее, и с той же яростью, с какой она кидалась на меня, набросилась на бедного, лишенного сознания Марша, а затем, наконец, обвилась вокруг него, как питон. Он начал приходить в сознание, но эта гнусная змея обхватила его прежде, чем он встал на ноги. Я знал, что вся ненависть женщины-демона была в этой змее, но я не мог добить ее. Я пытался спасти Фрэнка, но это было выше моих сил. Даже мачете оказалось бесполезным – я не мог свободно размахнуться им, не рискуя рассечь Фрэнка на куски. Я видел, как напряглись эти чудовищные кольца, видел несчастного Фрэнка, умирающего на моих глазах – и все время откуда-то издали доносился этот ужасный призрачный вой.
- Предыдущая
- 8/12
- Следующая
