Переменная звезда - Робинсон Спайдер - Страница 60

• Предыдущая
• 60/91
• Следующая

Не знаю. В те дни я, пожалуй, больше склонялся к школе боязливых. В самом начале своей жизни я потерял мать. Я ничего не знал о ней, ничего не помнил, кроме ритмичных глухих звуков – наверное, это было ее сердцебиение, – кроме уютного тепла. Потом, когда я повзрослел достаточно для того, чтобы это осознать, я обнаружил, насколько труднее потерять того из родителей, кого ты знал. Мой мир только-только начал сотрясаться от перемен, пришедших с периодом полового созревания, когда этот ужас обрушился на меня; в тот самый момент, когда мне так нужна была поддержка взрослых, я остался совсем один.

Потом некоторое время моя жизнь была наполнена сплошными переменами, и почти все они оказались неприятными. До тех пор я не до конца осознавал свою необычность, что есть что-то странное в том, чтобы расти рядом с отцом-одиночкой и гением в одном лице. Я думал, что у всех дома шкафы и стены исписаны уравнениями, чистое постельное белье лежит в холодильнике, а размороженные цыплята – в ящике для инструментов. Я думал, что каждый человек прочитывает по книге в день и часами слушает старинную музыку.

Мой папа не растил нытиков. Я взял себя в руки и принялся за дело. Рассмотрел свои возможности, составил план, начал работать над ним и в конце концов стал обретать уверенность в том, что смогу пробиться в этой жизни, как все остальные…

И тут я познакомился с Джинни.

Так что, возможно, вы поймете, что в первые годы полета меня инстинктивно тянуло к тому, чтобы опустить голову, поднять плечи, обхватить себя обеими руками и погрузиться в тоску. Краткое безумие с Дайэн стало моей последней интрижкой, наполненной страстью и романтикой. Потом я больше посвящал себя дружбе, компанейскому общению, интеллектуальным беседам и лишь порой из любопытства позволял себе секс, но чаще не позволял.

Я по-настоящему осознал (по крайней мере понял умом), что участвую в одном из самых грандиозных предприятии в истории человечества. Разве можно остаться консерватором, если уж ты спрыгнул с края Солнечной системы? Разве люди консервативного склада путешествуют с релятивистскими скоростями? К концу первого года полета мы уже летели с третьей частью скорости света – и хотя это никак не ощущалось, мы все это осознавали и верили в это, и, думаю, я могу с уверенностью заявить, что всех нас это более чем радовало. Через девять лет нам предстояло совершить разворот, к этому моменту наша скорость должна была достигнуть 99,794 процента от скорости света – просто волосы дыбом! Разве консерватор может лететь наперегонки с фотонами?

Не то чтобы будущее вызывало у меня бурную радость. Не то чтобы я не хотел радоваться. Просто у меня в этом было мало опыта.

Принципы, морали, традиции, в лоне которых мы были воспитаны, плоды Конвенции продолжали творить невероятное чудо: даже в тесных и замкнутых помещениях мы учились жить друг с другом без насилия и жестокости, почти без злобы и с добротой, какую только могли найти внутри себя.

К концу первого года мы устроили праздничную вечеринку которая стала настолько легендарной, что, думаю, здесь не стоит тратить время на ее описание. Об этом празднике существует несколько подробных отчетов, и по ряду деталей я не согласен со всеми этими отчетами. Согласен, однако, в одном – в самом деле, не было никаких ссор. Не было разорванных отношений, не зародилось вражды. Если кому-то было худо, эти люди каким-то образом ухитрялись скрывать это от одного из лучших рынков сплетен в истории.

Я не хочу сказать, что несчастливых людей на борту корабля не было вовсе. Прогнозируемое число колонистов слишком поздно осознало, что они совершили ужасную ошибку, подписавшись на этот полет. Прогнозируемое число из этих людей превратилось в сеятелей тоски, предсказателей бед, носителей самой опасной на свете болезни – страха. А некоторые настолько задепрессировали, что стали здорово досаждать остальным. Доктор Льюис и трое ее коллег, засучив рукава, принялись работать с нытиками.

По этой причине мне захотелось поскорее избавиться от занудства, чтобы не отнимать у доктора Льюис ее драгоценное время. В общем я стал над собой работать.

К концу первого года полета у меня хотя бы возник более или менее достойный ответ из двух частей на вопрос: "Кто такой Джоэль Джонстон?"

Во-первых, я был парнем, который намерен пропеть песнь звездам.

Я решил пропеть эту песнь с помощью моего саксофона и всех прочих орудий мужчины, звезде, о самом существовании которой большую часть истории никто не догадывался. Я был готов без слов – потому что слова тут не годились – спеть о людях звездной системе, которая ничего не знала о таких, как мы. Я был готов спеть о моих собратьях-колонистах на языке, который с надеждой считал универсальным, вселенским, планете, которая, как мы надеялись, прокормит и даст жизнь всем нам. Я был готов спеть о себе – возможно, о другом себе – двум странным новым лунам в ночном небе и немного искаженным созвездиям.

Во-вторых, я был парнем, который собирался поговорить по душам с незнакомой землей.

За время долгого путешествия я готовился нежно и тихо разговаривать с незнакомой землей, стараясь научиться ее языку, пытаясь как можно любезнее просить ее принять земные растения, которые прокормят мою колонию. Я собирался вступить в переговоры с экосистемой Браво и внимательно слушать ее ответы. Мы с Зогом и все остальные люди с "Шеффилда" истратим годы, до боли в глазах вглядываясь в снимки поверхности Новой Бразилии, стараясь предугадать эту планету, бесконечно рассуждая о том, каких мы там встретим незнакомых хищников, паразитов и прочих гадов, бесконечно пытаясь решить, как нам с ними обходиться. Трудно строить планы относительно неизвестности – ладно, не то что трудно, это попросту невозможно – и все же мы старались изо всех сил.

Это было неплохой точкой опоры. Спеть звездам, поговорить с новой землей. Я мог крепко упереться обеими ногами, чтобы выстоять в ближайшие двадцать лет. Сначала мы любим музыку. Потом мы любим еду. Много лет спустя мы дорастаем до того, чтобы полюбить другого человека – если повезет.

Второй год полета на звездолете "Шеффилд" был богат событиями только по меркам корабля.

Незнакомые тебе люди влюблялись и расставались, рожали и не рожали детей, работали и дурачились, достигали успехов и терпели поражения, развлекая себя и друг друга, делали скучную работу, творили маленькие чудеса и переживали полный крах, были счастливы и несчастны.

Аль Мульгерин, считавшийся лучшим физиком на борту "Шеффилда", и Линда Джейкобс, редактор корабельной газеты "Шеффилд Стал" стали первой супружеской парой, у которой родился ребенок – мальчик. Они назвали его Койотом. До конца года колонию пополнило еще двенадцать детей.

Механик по имени К. Платт был неосторожен с горелкой и стал первым, кто умер в пути. Его оплакивали не слишком горестно. Даже его соседи по каюте не знали, как звучит его полное имя.

Одна из жилых палуб победила все остальные в чемпионате по футболу, и если бы вы поинтересовались и узнали, какая именно, вы были бы потрясены до глубины души.

У релятивиста Кайндреда случился нешуточный нервный срыв, и пару недель его коллеги были вынуждены работать за него, но это не стало неожиданностью и не вызвало особых сложностей. Такие срывы у Кайндреда потом случались раз в год регулярно. Думаю, большинство колонистов наполовину верили, что Питер Кайндред в конце концов "сгорит на работе" по дороге, – но его товарищи, релятивисты, так не думали. Его смены взял на себя Дугалд Бидер, единственный из релятивистов, о котором я еще не упоминал, потому что сам с ним познакомился далеко на сразу. Дугалд в каком-то смысле являл собой полный антипод вспыльчивого эксцентрика Кайндреда. Он был спокойным, рассудительным и бесстрастным человеком, с дьявольски высушенным чувством юмора. Говорили, что он как-то причастен к дизайну "Шеффилда", но сам он об этом не распространялся.

• Предыдущая
• 60/91
• Следующая