Переменная звезда - Робинсон Спайдер - Страница 54

• Предыдущая
• 54/91
• Следующая

– …Поэтому там дуют серьезные ветры.

– Иногда. А иногда – ураганы. Чаще всего – в тропических областях океанов. Но также над возвышенными плоскогорьями… где леса имеют склонность высыхать.

– О, вот это нехорошо!

Теперь я окончательно понял, насколько подходящее название выбрал Мэтти. Передо мной предстала яркая картина лесного пожара, бушующего на территории, по площади, скажем, равной центральной части Британской Колумбии… Огонь мечется и скачет повсюду с ураганной скоростью и поглощает биомассу, будто пьяный матрос жратву на пирушке. Языки пламени взмывают на высоту, на которой прежде только собирались грозовые тучи и летали метеозонды. И вправду – Голодный Призрак! Совсем как те голодные призраки, о которых я читал, поверхностно знакомясь с тибетской буддистской мифологией: духи алчно поглощали все, что попадется, но не могли насытиться, их голод и жажда не могли быть утолены. Проклятые души, обреченные на то, чтобы вечно жаждать желаемого и разрушать все, к чему они прикасались, и понимавшие, что это бессмысленно. Я задумался о том, есть ли у Голодного Призрака око, какое бывает у урагана, и долго ли проживешь, если окажешься внутри его. Можно ли хотя бы теоретически двигаться достаточно быстро и правильно, чтобы уцелеть внутри этого ока до тех пор, пока не истощится жуткий Голод Призрака?

– Но все это будет сильно волновать только таких безумных исследователей, как я, которых хлебом не корми, а дай поискать приключений на свою голову, – с усмешкой проговорил Мэтти. – А вот фермеры, которые станут тихо и умно вести своё хозяйство, с другой стороны, видимо, окажутся очень счастливыми людьми в Саудаде.

– Сау… как?

– Так будет называться первый основанный нами город. Ты первый, кто услышал это название.

– Как же вы можете быть в этом так уверены загодя?

– Потому что у меня сильнейшее чувство, что город должен называться именно так, а на борту этого корабля нет более упрямого барана, чем я.

– Невежливо спорить с хозяином. Повторите название еще раз и скажите мне, что оно означает.

– Саудаде. "Сау" – это звучит как английское "sow" – "свиноматка". "Да" – это слово, по-русски выражающее согласие. "Де" – это почти "day" – "день". "День настал, я хочу домой"[43].

– Вряд ли вы знаете эту песню.

– Ты ее тоже не можешь знать, сынок. Если бы знал, ты бы знал и слово "саудаде". Оно португальское, а самая лучшая португальская музыка называется "фадо". И для фадо это такое же важное слово, как слово "соул" для блюза, или "кул" для джаза. И такое же трудное для интерпретации.

Меня осенило.

– Я знаю это слово. По крайней мере видел его на писанным. Я просто не знал, что оно так произносится. Оно означает… что-то вроде…

– Самый лучший перевод на бейсик, какой я когда-либо слышал, – сказал Мэтти, – звучит так: "наличие отсутствия".

– То, о чем знаешь, потому что его нет.

Он кивнул.

– И если задуматься, "таким словом можно очень хорошо описать то, благодаря чему движется наш корабль.

– Вы понимаете принцип действия релятивистского двигателя, Мэтт?

Он улыбнулся:

– Ты мне льстишь. Я считаю так: есть причина верить, что там буквально ничего нет.

Я пожал плечами:

– Ну, вы даете. Прямо-таки ничего?

Мэтти вежливо улыбнулся.

– Я как-то раз спросил у Джорджа Р.: "Скажи мне честно и откровенно, чем вы там, братцы, в своей Дыре, занимаетесь?" Он огляделся по сторонам, наклонился ко мне и шепотом открыл секрет. Они привязывают к спине кошки тост и подбрасывают ее в воздух.

Он замолчал. Ждал реакции. Я понимал, что в этом кроется шутка, и если я ее не почувствую, Мэтти выиграет в нашей веселой пикировке. Ну, ладно. Надо было как-то выкручиваться.

– И как же это помогает нашему кораблю двигаться, уважаемый собеседник? – осведомился я, не желая смиряться с поражением.

– А они, понимаешь ли, тост намазывают маслом.

Свет забрезжил с опозданием.

– А-а-а. Ну конечно! Бутерброд обязан падать маслом вниз…

– …но кошка обязана приземляться на все четыре лапы. – Мэтти развел руками. – Что и требовалось доказать. Короче, там у них все время все крутится и вырабатывает энергию.

Шутка была отличная. Я смиренно улыбнулся.

– Все так просто, когда кто-то объяснит.

Он ответил на мой укол:

– Если отвечать на твой вопрос серьезно, то я признаюсь, что слово, которое наилучшим образом описывает мое понимание релятивизма, – это "саудаде".

– Загадка веков, – сказал я, решив с ним согласиться.

– Нет, – проговорил он с неожиданной, удивившей меня серьезностью. – Это не так. Это даже не загадка этого века…

– А-а-а… Ну ладно, допустим. А что же тогда загадка веков, включая нынешний? – спросил я, не желая слишком обострять ситуацию.

Мэтти нахмурился, отвел взгляд.

– Парадокс Ферми[44], – ответил он.

Я на секунду задумался.

– О. Это, в смысле: "Куда все подевались?"

Мэтти кивнул.

– Теперь об этом больше никто не говорит. Мы знаем, что во вселенной способна зародиться жизнь, потому что она зародилась однажды – о чем мы знаем. Мы знаем, что жизнь способна эволюционировать, что разум живых существ может развиться до такой степени, что это позволит им покинуть свою звезду, потому что мы это сделали. Но, по определению, получается, что такое может случаться только раз в двенадцать миллиардов лет, если не реже. – Он скорчил такую гримасу, будто съел кусок лимона. – Но на мой вкус миф о сотворении мира в Книге Бытия выглядит более симпатично.

– Но разве кое-кто не поставил точку в этом вопросе еще до наступления Темных Веков? – спросил я. – Уэбб[45], кажется? Он написал книгу, в которой были перечислены сорок девять возможных решений парадокса Ферми – и отверг эти решения одно за другим, оставив только пятидесятое, а именно – "мы одиноки".

У Мэтти стал такой вид, будто он запил лимон молоком.

– Уэбб был законченным идиотом. Его анализ основывался на том, что, если бы другая жизнь существовала, она не могла быть умнее его. Это было характерной ошибкой всего докризисного тысячелетия: люди считали, что им известно гораздо больше, чем они знали на самом деле. – Он закрыл глаза и потер веки. – То и дело, как волны эпидемий гриппа, возникала дебильная идея о том, что теперь-то уж известно почти все обо всем до мельчайших подробностей. При этом, однако, люди понятия не имели о том, что собой представляет молния, каким образом она работает. Не мог ли объяснить, почему влага поднимается внутри ствола дерева выше, чем на десять метров, – по идее, действие капилляров не способно протолкнуть ее дальше этой отметки. Через пятьдесят лет после расщепления атома люди вдруг впервые обратили внимание на то, что ураганы испускают гамма-лучи. Существовало несколько крупных, значительных явлений, которые они могли объяснить, и зачастую – весьма элегантно… снова и снова… им приходилось это делать, поскольку объяснения разваливались при первой же серьезной проверке данных. Явления вроде Тунгусского взрыва, вспышек гамма-лучей, или то, почему крыло самолета обладает подъемной силой, чем занимается девяносто процентов нашей ДНК… и тем не менее все были совершенно серьезно уверены в том, что в общих чертах они понимают вселенную, за исключением ряда мелочей порядка десятого знака после запятой.

Порой им удавалось убедить себя в том, что компьютерные модели создают данные. Что жутко сложные догадки становятся фактами. Они заставляли себя поверить в то, что у них есть возможность точно смоделировать не просто нечто немыслимо сложное, вроде, скажем, отдельной зиготы… а, допустим, национальную экономику, системы погоды, планетарную экосферу, многопланетное общество – даже вселенную. Они делали пафосные заявления насчет условий, существовавших через триллионную долю секунды после Большого Взрыва, на основании компьютерных моделей, которые строили с помощью компьютеров настолько тупых, что те даже не умели разговаривать, не говоря уже о понимании речи. Эти люди отличались от представителей предыдущих поколений во многом, но в основном в том, что они не имели ни малейшего понятия о том, насколько они невежественны. В прежние века в этом хотя бы признавались.

• Предыдущая
• 54/91
• Следующая