Переменная звезда - Робинсон Спайдер - Страница 31

• Предыдущая
• 31/91
• Следующая

Он молчал о том, каким образом релятивисты добиваются того, чтобы двигатель не превратился в звезду… пока человечество не вложилось на всю катушку в полеты к звездам – как с экономической, так и с эмоциональной стороны. К счастью, вскоре стало ясно, чтo единственным большим недостатком характера Роши было нежелание держать шутки при себе. (И очень жаль: она в конце концов убила его – та самая шутка, которая ему, наверное, очень нравилась.)

Кто-то мог бы утверждать, что с технической точки зрения релятивистов было бы правильнее называть релятивистскими инженерами. Без них никакого двигателя не было бы – res ipsa loquitur[23]. Но так уж получается, что термин "инженер" уже используется – используется людьми, которые считают, что та наука, в которой нуждается релятивизм, является колдовством, псевдонаукой, мумбо-юмбо, а может быть, даже фокусом-покусом. Для них релятивизм – едва ли не самый презираемый из всех видов мышления, то есть – религия. Самые первые слова в техническом описании релятивизма разрушают все надежды на разговор, заставляют инженеров скрипеть зубами, и волосы у них на макушке встают дыбом.

Квантовый воздушно-реактивный двигатель.

Работа квантового воздушно-реактивного двигателя основана на хорошо известной теории квантовых флуктуации в энергии вакуума. Эти флуктуации происходят во всей вселенной в крайне малых масштабах времени и расстояния. Они длятся порядка десятой-пятнадцатой доли секунды в пределах от десятой – пятьдесят пятой доли сантиметра, при массе от десятой до пятой доли грамма и энергии, равной 10 эргам, и возникают и гаснут эти флуктуации бесконечно. Стандартная физика поддерживает эту картину, но совсем другое дело – использование квантовых флуктуации в вакууме для того, чтобы придать движение звездолету. Квантовый воздушный реактивный двигатель, впервые предложенный Г. Дэвидом Фроунингом (инженером!) до Кризиса, должен был работать, "поглощая" энергию квантовых флуктуации и превращая ее в движущую силу. Если бы корабль с квантовым двигателем смог потреблять всего лишь крошечную фракцию теоретически доступной массы-энергии вакуума, он бы получил возможность быстро разгоняться до релятивистских скоростей. Но до тех пор, пока Икимоно Роши не попытался визуально выразить то, что было у него на уме, когда он сидел и медитировал в своем корабле где-то в районе пояса астероидов, а затем вдруг оказался в половине светового года от дома и только потом перестал удаляться, никто не имел понятия о том, как это можно сделать. Почти наверняка раньше никому не приходило в голову, что внимание человека может стать необходимым условием этого феномена. Величайшая удача заключалась в том, что Хоицу Икимоно на самом деле был Роши – большим мастером дзен-буддизма, для которого сосредоточенное внимание являлось данностью – иначе он бы мог никогда не вернуться к Солнцу, чтобы рассказать о своем открытии.

Философская сторона работы квантового воздушного реактивного двигателя поразительна. Если, как утверждает космологическая теория расширения, вселенная произошла вследствие квантовой флуктуации и в итоге разрослась до нынешних гигантских масштабов, то же самое вполне может произойти внутри квантового реактивного двигателя. Но разве каждый квантовый реактивный двигатель создает и разрушает бесчисленные вселенные, странствуя по нашему космосу, и разве персонал, обслуживающий эти двигатели, – это боги для бесчисленных существ во вселенной, поддерживающих их полеты?

Инженеры уже отправились поблевать. И не могу сказать, что я их прямо-таки виню. Но кто знает? Может быть, вы?

Для инженера все просто. Если ты можешь объяснить инженеру, что ты делаешь с числами и докажешь справедливость своих вычислений, – это наука. Не сможешь доказать – не наука. И все тут. Многое говорит в пользу этой точки зрения: именно с ее помощью можно объяснить, почему черное сердце Пророка гниет в перепачканном гробу, где ему и место. И любой релятивист с радостью признается в том, что не понимает, как делает то, что делает. Никто не понимает. И вряд ли когда-нибудь поймет.

Но с одним согласны все: человеком, который пока что ближе всех подошел к объяснению, который, по меньшей мере, разработал хоть какой-то математический инструментарии для подхода к проблеме и указал на многообещающий теоретический путь, позволяющий пройти через то, что прежде считалось непроходимыми дебрями, был лауреат Нобелевской премии, физик с Ганимеда по имени Бен Джонстон.

Мой отец.

Неудивительно, что Кайндред так меня испугался. Кайндред не желал, чтобы хотя бы крошка понимания того процесса, благодаря которому он стал одним из самых состоятельных людей на свете, проникла в его со знание. Большинство релятивистов сильнее всего боятся "выгореть" – полностью лишиться личности. Но не Кайндред. Он, пожалуй, частью свой личности даже был бы готов пожертвовать. Как верно заметила Ландон, боялся он "дилеммы сороконожки". Стоило сороконожке задуматься о том, как это она умудряется двигать таким числом ног, как бедное создание сразу же разучилось ходить. Наверное, он решил, что мой отец мог перед смертью сообщить мне какие-то важные данные, поделился со мной какими-то необычайно значительными выводами, которые я по глупости мог сболтнуть, как что-то соображая в этой области, так и не соображая в ней ровным счетом ничего. Риск был крошечный, но для релятивиста Кайндреда на кон было поставлено абсолютно все; Поэтому он отвернулся и убежал.

Инженер называл бы такое поведение чистой воды суеверием, примитивной ерундой, детской верой в чудеса. Но всем безразлично, что на эту тему думает инженер, до тех пор, пока он не сумеет заставить гигантскую консервную банку, набитую людьми, лететь почти со скоростью света – и при этом без всякого топлива для главного двигателя. И ясное дело, инженеры трудятся над этой проблемой как скаженные, и флаг им, как говорится, в руки.

А я не мог вообразить, с кем бы из инженеров мне так хотелось поговорить за чашкой послеобеденного кофе, как с теми тремя релятивистами, которые остались за столом.

Практически сразу, без предупреждения, я помчался, как на скейтборде, вниз с трамплина разговора.

Первую минуту я наслаждался стремительным спуском. В следующую минуту я опустил глаза и увидел внизу, на глубине в несколько километров, скалистое подножие вершины, которую только что оставил позади.

Почему меня это изумило, я не могу объяснить. Признаю: потом я понял, что выглядел глупо. Много ли надо ума, чтобы догадаться, что одним из первых вежливых вопросов, адресованных мне, будет вопрос:

– А чем занимаешься ты, Джоэль?

Ой, куда же я задевал парашют?

Этот вопрос мне задала Ландон. Честный и откровенный ответ должен был прозвучать примерно так: "Понятия не имею". У меня даже не было времени – пока я шел сюда от каюты – составить перечень моих желаний, рассортировать их, а уж тем более остановиться на чем-то конкретном. Все эти дни я по большей части напивался и оплакивал свою потерянную любовь. Практически только этим я в последнее время и занимался.

Мне не очень хотелось признаваться троим из самых интересных людей на борту корабля в том, что я такой идиот. Но у меня не было для них другого ответа.

В принципе я мог бы сказать: "Я – фермер", и это не стало бы клятвопреступлением. Согласно контракту, дабы отчасти отработать стоимость билета, я обязан был двадцать один час в неделю трудиться на сельскохозяйственных палубах "Шеффилда" и делиться с другими своим бесценным опытом в области гидропоники. Но и так отвечать мне почему-то не хотелось.

Теперь я в этом уже не очень уверен, но, кажется, я решил, что лучше всего ответить загадочной улыбкой. Однако за меня ответил Сол.

– Ты будешь в восторге. Джоэль играет на саксе.

– И сочиняет музыку, – добавил Герб.

Я раскрыл рот…

– Как замечательно, – проговорил маленький монах Хидео.

Я закрыл рот…

– На саксофоне? О, я точно буду в восторге, – обрадовалась Ландон. – И хорошо играешь, Джоэль?

• Предыдущая
• 31/91
• Следующая