Переменная звезда - Робинсон Спайдер - Страница 18

• Предыдущая
• 18/91
• Следующая

Когда я проморгался, то разглядел собственную руку от локтя до кисти. Пальцы все еще сжимали бутылку. Я переместил свое сознание, стал бутылкой и ухитрился отыскать то, что еще недавно было моим ртом. "У меня есть рот, – решительно сказал я себе, – и я не должен орать". Я поднес бутылку к губам. Однако это заставило меня снова попытаться стать самим собой, дабы в полной мере оценить второй глоток. При этой попытке я как-то вдруг потерялся. Какое-то время я обшаривал ноосферу в поисках себя, но потом решил послать эти старания к чертям собачьим и просто обнял темноту. Темноту очень здорово обнимать. Можно рассчитывать, что она останется темнотой.

За этим следует серия бессвязных отрывочных воспоминаний о событиях, настолько невероятных, и действиях, столь для меня не свойственных, что, честно говоря, я не уверен в том, что все это на самом деле происходило, возможно, это были галлюцинации или какая-то комбинация реальности с бредом.

Я вполне готов, к примеру, поверить в то, что в какой-то момент я опрометью мчался по движущемуся тротуару на Грэнвилл-стрит, расшвыривая пешеходов, как окурки, и при этом вопя: "Я – Прорад из клана Прорадов! Что бы с вами ни случилось, я не виноват!" Но разве можно хоть капельку поверить в то, что я (как на том настаивает память) в это самое время пожимал руку обезьяне? Откуда она взялась, эта обезьяна? И куда девалась?

Точно так же представляется невероятным и то, что я вызвал на поединок полдюжины славных ребят за то, что они посмеялись надо мной в Чайнатауне. Движущаяся дорожка на Грэнвилл-стрит ведет в ту сторону, а я был в убийственном настроении. Но как я мог уцелеть… без синячка, без царапинки – вот этого я никак не могу ни вспомнить, ни представить себе. У меня не было ни оружия, ни опыта в единоборствах, и при этом я, выходец с Ганимеда, никак не могу похвастаться мощной мускулатурой. (Кстати говоря, я никак не мог понять, почему Чайнатаун до сих пор так называется, если учесть, что уже намного дольше столетия население Большого Ванкувера не меньше чем на шестьдесят процентов состоит из китайцев. Не знаю – может быть, деление города на гетто становится забавным после того, как гетто фактически исчезают. А может быть, в этом названии кроется что-то вроде: "Не забывай!")

И если я попал в Чайнатаун пешком – у меня не было денег на такси и на прочий общественный транспорт, – то спрашивается, как в мгновение ока я мог очутиться на другом конце города, на пляже Спэниш-Бэнкс, и смотреть на целый корабельный город, Литтл-Конг, стоящий там на якорях и сияющий на солнце? Там кипела и бурлила необузданная индустрия обреченных. Насколько я мог судить, там люди продавали друг дружке морскую воду, но вкладывали в это все свои силы, и каждый из них мечтал в один прекрасный день окучить рынок. Когда на берег сошло несколько вьетнамцев, я перегнулся через парапет и попытался извиниться перед ними за то, что у меня не хватило духу стать Конрадом и тем самым разрешить политико-экономические проблемы, из-за которых они угодили в эту ловушку. Но помешал языковой барьер. Они не разговаривали на бейсике[12], я не знал ни слова по-вьетнамски, и в итоге я каким-то образом купил у них баллончик со спреем без этикетки – с каким-то пойлом еще более дьявольского свойства, чем "Метакса". Может быть, они все-таки поняли, что я им хо тел сказать.

Я помню первый удар. Это трудно забыть даже человеку в моем состоянии – и после этого остался только крошечный обрывок воспоминаний. В реальность этого верится с большим трудом.

Я почувствовал, что меня знобит. Из-за этого мое сознание прочистилось настолько, что я заметил, что нахожусь на западной окраине Стэнли-парка, на полпути к верхушке очень и очень высокого дерева. Как я добрался до парка от Спэниш-Бэнкс пешком? Уговорил кого-то подвезти меня? Проехал "зайцем" на автобусе? Телепортировался? Не имею ни малейшего представления.

Оценивая все эти события ретроспективно, можно четко заключить, что я намеревался свести счеты с жизнью. По идее, ганимедцу больше незачем лезть на высоченное дерево на Земле. Поразительно, как мне только удалось забраться на такую высоту – ведь я в жизни не лазил по деревьям. Должно быть, меня отвлек потрясающий вид на пролив Джорджия и далекий остров Ванкувер, едва заметный на горизонте, а за ним – пролив Хуана де Фука, Тихий океан, а уж дальше – Владивосток.

Я не должен был замерзнуть – у меня одежда с подогревом, вот только, наверное, я забыл подзарядить ее. По идее, холоднее всего должно было быть лицу… но почему же холод двигался, опускался к шее? Только я успел догадаться, что это слезы, ручьи слез, как зазвонил мой мобильник. Я понял, кто это, но все же посмотрел на дисплей – так, на всякий случай. Вдруг бы это оказался представитель какого-нибудь крупного университета, где бы мне предложили стипендию и полный пансион.

Звонила, конечно же, Джинни.

Я прибавил громкость, чтобы лучше услышать ее голосовое сообщение.

– …пыталась дать тебе место и время, чтобы ты пришел в се… приспособился к ситуации. Я понимаю, из-за меня тебе о многом надо подумать… Я понимаю, почему ты убежал. Но я не могу больше ждать, я с ума сойду. Возьми трубку, Джоэль, нам нужно поговорить. Пожалуйста, возьми трубку. Возможно, я не смогу позвонить тебе еще раз, а если ты попытаешься позвонить мне, у тебя не… О господи! Я люблю тебя, Джоэль. Правда, люблю. Ты это знаешь. Просто дай мне…

Я вытащил из ушей наушники и отодвинул их от себя на вытянутой руке. Голос Джинни превратился в еле слышное стрекотание сверчка. Стало полегче. Если мне вообще тогда могло стать легче. Я с такой силой швырнул наушники, что они упали в море и утонули в проливе Джорджия. Ответ мой таков: больше никаких сверчков.

– "Убежал"? – пробормотал я. – Я вам покажу, как убегают, дамочка. Посмотрите.

И как я умудрился спуститься с этого дерева, ничего себе не сломав? Помнится, будто мне помогала стая лебедей, но эти воспоминания я категорически отвергаю. Однако лучшего объяснения у меня нет.

Как я уже сказал, после этого есть еще несколько обрывков воспоминаний, но не думаю, что, к примеру, возможно сделать это даже с самой покладистой козой. Невозможно – предварительно не заплатив.

А потом, с шокирующей внезапностью, с какой на летаешь на невидимую стену, я вдруг стал на все сто процентов трезвым и увидел какого-то урода, от которого разило лимоном и который смотрел мне в глаза, находясь всего-то сантиметрах в десяти от меня. Он смотрел мне в глаза так пристально и пытливо, что я почувствовал: он их оценивает по каким-то неведомым критериям.

Помешать ему я не мог, поэтому решил оценить его глаза. Сначала они показались мне глазами человека, настолько усталого, будто его долго и невыносимо мучили. Но, присмотревшись получше, я понял, что он всегда такой злой и что усталость просто приоткрывает его истинное обличье. Приглядевшись еще более внимательно, я открыл нечто новое. До того момента я думал, что злость – это всегда замаскированный страх. Однажды мне об этом сказал отец в обстоятельствах, которые трудно забыть, и я ни разу не имел возможности доказать, что это не так. Но вот теперь я видел, что злость этого человека хотя бы отчасти проистекает не из страха, а из стыда. Каким-то образом он бесповоротно провалился – настолько бесповоротно, что ему уже было нечего бояться. Его лицо говорило о том, что это моя вина, а еще больше об этом говорили его губы, но по глазам было отлично видно, что на самом деле это не так.

– Я наконец обращаюсь к разумному существу? – спросил он.

Едва за пятьдесят. Обветренное лицо. Изо рта – сильный запах лимона. Прокисшего лимона.

– Сомневаюсь, – ответил я. – Но я уже близок к тому, чтобы баллотироваться в парламент.

Он проворчал что-то невразумительное и отодвинулся. Я попытался последовать за его удаляющимся лицом, свалился со стула и, как следствие, выяснил, что до того сидел на стуле. Где же стул, mein herr[13]? Да вот он, mon cher[14]. Ой, мамочки.

• Предыдущая
• 18/91
• Следующая