Мастер снов - Желязны Роджер Джозеф - Страница 7

• Предыдущая
• 7/31
• Следующая

Она задумчиво смотрела на него.

— Не беспокойтесь, — хохотнул он, — я чертовски доволен жизнью.

— Но сегодня вы несколько унылы.

— Пит звонил. Он сломал лодыжку на уроке гимнастики. Они должны были внимательнее смотреть за такими вещами. Я думаю найти ему другую школу.

— Опять?

— Может быть. Посмотрим. Директор собирается позвонить мне вечером. Мне вовсе не нравится переводить мальчика, но я хочу, чтобы он окончил школу целым и невредимым.

— Мальчики не вырастают без одного-двух происшествий. Такова статистика.

— Статистика не судьба, Бинни. Каждый делает свою.

— Статистику или судьбу?

— То и другое, я думаю.

— Я думаю, если что-то должно случиться, то оно и случится.

— А я нет. Я думаю, что человеческая воля при поддержке здравого смысла в какой-то мере управляет событиями. Если бы я так не думал, то не занимался бы своими авантюрами.

— В механистическом мире известны причины и их последствия. Статистика — это проверка.

— Человеческий мозг не машина, и я не знаю причин и последствий. И никто не знает.

— У вас звание химика. Вы ученый, док.

— Однако я троцкистский уклонист, — улыбнулся он, — а вы когда-то были преподавательницей танцев. — Он встал и взял свое пальто.

— Кстати, мисс ДеВилл звонила, просила передать: "Как насчет Сент-Морица?"

— Слишком церемониально, — сказал он. — Лучше Давос.

Самоубийство расстроило Рендера больше, чем следовало бы, поэтому он закрыл дверь своего кабинета, закрыл окна, включил фонограф и только одну настольную лампу.

"Какие качественные изменения в человеческой жизни, — записал он, — произошли после промышленной революции?"

Он перечитал фразу. С такой темой его просили выступить в субботу. Как обычно в таких случаях, он не знал, что говорить, потому что сказать он мог многое, а ему давался только час.

Он встал и начал ходить по кабинету, наполненному теперь звуками Восьмой симфонии Бетховена.

— Способность причинять вред, — сказал он, щелкнув по микрофону и включив записывающий аппарат, — росла в прямой связи с развитием технологии. — Его воображаемая аудитория притихла. Он улыбнулся. — Потенциал человека в нанесении физических повреждений усиливался с развитием массового производства; его способность вредить психике через личные контакты возрастала в точной пропорции с ростом легкости общения. Но все это — общеизвестное, не об этом я хотел бы говорить сегодня. Мне хотелось бы обсудить то, что я называю аутопсихомимикрией — самогенерирующиеся комплексы тревоги, которые на первый взгляд кажутся подобными классическим образцам, но в действительности представляют собой выбросы психической энергии… — Он сделал паузу, чтобы положить сигару и сформулировать следующую фразу. — Аутопсихомимикрия — самоподдерживающийся комплекс имитации — почти всегда дело, привлекающее внимание. Например, один джазист полжизни играл в состоянии возбуждения, хотя никогда не пользовался сильными наркотиками и вряд ли знает кого-либо из тех, кто ими пользовался — потому что сегодня все стимуляторы и транквилизаторы очень слабые. Как Дон Кихот, он шел за легендой, и самой музыки было бы достаточно, чтобы вызывать особое состояние. Или один корейский военный сирота, который жив и сейчас благодаря Красному Кресту, ЮНИСЕФ и приемным родителям — которых у него никогда не было. Он так отчаянно хотел иметь семью, что выдумал ее. И что в результате? Он ненавидел воображаемого отца и нежно любил воображаемую мать, потому что он был высокоинтеллигентным парнем и слишком сильно стремился к частично истинным традиционным комплексам. Почему?

Сегодня каждый достаточно искушен, чтобы знать про освященные веками образцы психического расстройства. Сегодня многие причины для этих расстройств устранены — не радикально, как у моего взрослого теперь сироты, но с заметным эффектом. Но все же мы живем в невротическом прошлом. Почему? Потому что наше настоящее направлено на физическое здоровье, безопасность и благополучие. Мы уничтожили голод, но сирота из глуши охотнее примет пачку пищевых концентратов от людей, которые о нем заботятся, чем горячую еду из автоматического устройства.

Физическое благополучие доступно теперь каждому человеку. Реакция на это происходит в области ментального здоровья. Благодаря развитию технологии, причины многих прежних социальных проблем исчезли, и с ними ушли многие причины психических бедствий. Но между черным вчера и светлым завтра огромное серое сегодня, полное ностальгии и страха перед будущим, что не выражается в чисто материальном плане, а представлено старательным подражанием устаревшим беспокойствам.

Коротко прожужжал телефон. Рендер не услышал его за звуками Восьмой.

— Мы боимся того, чего не знаем, — продолжал он, — а завтрашний день полностью неизвестен. Область моей специализации в психиатрии тридцать лет назад еще не существовала. Наука способна так быстро развиваться, что становится подлинным неудобством, я бы даже сказал — бедствием для общества, и логически следует, что полная механизация всего в мире…

Он проходил мимо стола, когда телефон снова зажужжал. Рендер выключил микрофон и приглушил Восьмую.

— Алло!

— Сент-Мориц, — произнес женский голос.

— Давос, — решительно сказал он.

— Чарли, ты страшно упрям!

— Как и ты, дорогая Джил.

— Будем спорить об этом вечером?

— Не о чем спорить.

— Надеюсь, заедешь за мной в пять?

Он поколебался.

— Ладно, в пять.

— Я сделала прическу. Хочу снова удивить тебя.

Подавив смешок, он сказал:

— Надеюсь, приятно удивить? Хорошо, до встречи. — Дождавшись ее "до свидания", он отключил связь.

Он сделал окна прозрачными, погасил свет и посмотрел на улицу.

Небо серое, медленно падают хлопья снега, опускаются вниз и теряются в беспорядке…

Открыв окно и перегнувшись через подоконник, он увидел место, где Иризари оставил на земле свою последнюю отметину.

Рендер закрыл окно и дослушал симфонию. Прошла неделя с тех пор, как он совершил "слепой виток" с Эйлин. Встреча назначена через час.

Он вспомнил, как ее пальцы прошлись по его лицу, легко, как листья или как лапки насекомых, изучая его внешность по древнему методу слепых. Воспоминание было не очень приятным — непонятно почему.

Пятно на мостовой далеко внизу было хорошо заметным: будучи вымытым, оно заледенело и стало скользким, как стекло. Сторож при здании поспешно вышел и стал набрасывать на пятно соль, чтобы кто-нибудь не поскользнулся и не покалечился.

Зигмунд был ожившим мифическим Фенрисом. После того как Рендер отдал миссис Хиджс распоряжение впустить гостей, дверь стала открываться, потом вдруг распахнулась, и пара дымчато-желтых глаз уставилась на Рендера. Глаза располагались на странно уродливой собачьей голове.

У Зигмунда был не обычный низкий собачий лоб, идущий слегка покато от морды, а высокий лохматый череп, отчего глаза казались посаженными даже глубже, чем сидели на самом деле. Рендер слегка вздрогнул от вида и размера этой головы. Все мутанты, которых он видел, были щенятами, а Зигмунд был вполне взрослым, и его серо-черная шерсть топоршилась, из-за чего он казался больше, чем средний представитель его породы.

Он посмотрел на Рендера совсем не по-собачьи и проворчал нечто очень похожее на "Привет, доктор".

Рендер кивнул и встал.

— Привет, Зигмунд. Входи.

Пес повернул голову, понюхал воздух в комнате, как бы решая, вверить или нет опекаемую этому пространству. Затем утвердительно наклонил голову и прошел в открытую дверь. Весь его анализ длился не более секунды.

Следом за ним вошла Эйлин, держа двойной поводок ненатянутым. Собака бесшумно шла по толстому ковру, опустив голову, словно подкрадывалась к чему-то. При этом глаза ее все время смотрели на Рендера.

— Значит, это и есть Зигмунд? Ну, как вы, Эйлин?

— Прекрасно… Да, он ужасно хотел пойти со мной, и я тоже хотела, чтобы вы с ним встретились.

• Предыдущая
• 7/31
• Следующая