Место Снов - Веркин Эдуард - Страница 2
- Предыдущая
- 2/86
- Следующая
Зимин вспомнил, что в передаче про то, как Александр Македонский взял да и завоевал весь мир, говорилось, что Бахыт на каком-то их там языке означает «счастливый».
Монголец не выглядел счастливым, Монголец ругался и волок на веревке здоровенного лохматого пса неясной породы. Зимин пригляделся и увидел, что это тот самый пес, который не так давно устроил погром на детской площадке, произвел опрокидывание мусорных баков и организовал другие безобразия.
А Монголец соответственно тот самый человек, которого таскали по асфальту и неоднократно били головой. Об этом свидетельствовали несколько шишек на лбу Монгольца, расцарапанная рожа и изодранная по фасаду туловища рубашка. Пес постарался.
Впрочем, сейчас он был вполне образумлен, несильно упирался, но по его морде было видно, что он уже смирился со своей участью и стал непротивленцем злу насилием. Совсем как граф Л. Толстой, про которого Зимину как раз недавно рассказывали в школе. Вид у пса был капитулянтский и жалкий.
Сам Монголец был невысок, сутул и неопасен. Неопасен, почти всегда неопасен. Зимин это знал, но, чтобы придать себе уверенности, посмотрел на часы и зевнул. Монголец увидел Зимина и сделал объяснительное лицо.
– Вот, – сказал он. – Собачку нашел…
– Повезло, – кивнул Зимин. – Повезло. Хотели детскую площадку из железа строить, потом решили сэкономить. А то бы голова бо-бо…
Монголец потрогал лоб.
– Да уж…
– Надо бы зеленкой смазать. – Зимин подкинул в голос сочувственности. – Может обострение случиться… Хорошая собачка у тебя…
– Хорошая… Породистая собака.
– Вэйянский дог? – спросил Зимин. – Реликтовый чау-чау – первая собака-космонавт?
– У… – просительно сказал пес и посмотрел на Зимина.
– Сидеть, Шашлык! – Монголец ткнул собаку ботинком. – А то по ушам! Тоже мне, друг человека…
– Мучить будешь? – спросил равнодушно Зимин.
– Не знаю, – Монголец пожал плечами. – Может, и помучаю чуть-чуть, так, для интереса. Как настроение пойдет…
– Понятно, – снова зевнул Зимин.
– А ты что, увлекаешься? – в глазах Монгольца проскочил интерес. – Любитель собак? Может, это твоя собака?
– Не, – сказал Зимин. – Не моя. Она, наверное, ничейная. Бомжара.
– А то я продам, – Монголец ощерился ломаными зубами. – Стольник всего. Бери – не пожалеешь. Унты сошьешь.
– У меня на собак аллергия, – сказал Зимин. – А унты мне не нужны, у меня валенки есть финские.
– Все равно купи, – сказал Монголец. – Погляди, какой он жирный.
Монголец подергал собаку за шкуру, продемонстрировав степень упитанности.
– У… – жалобно промычал Шашлык. – У…
– Килограмм тридцать в нем чистого мяса, – подмигнул Монголец. – Замаринуешь с луком – такие шашлыки получатся! Или с кефиром. Отдам за семьдесят.
– Я не поклонник корейской кухни, – покачал головой Зимин.
– А мне по барабану, – Монголец потрепал собаку за ухо. – Корейская, французская… Уже давно по барабану. Не знаешь, может, кому надо?
Зимин почесал багетом затылок, сказал:
– В сто восьмую сходи. Там шкурник живет.
– Кто? – не расслышал Монголец.
– Кто-кто, шкурник. Фотограф Живодеров. Шапки делает. Из такого вот друга целых две получатся. Вона шерсти сколько. Можно валенки валять…
Монголец согласно закивал.
– Вообще-то это Шашлык, – сказал он. – Шашлык добрый. Я его с детства знаю… А сейчас, ну, сам понимаешь, не могу больше… Бабки нужны, хоть вешайся, плохо… А он от меня утром убежал, его Ляжка поймал. Я пошел искать, смотрю, он его волочет, я ему говорю, отдай собаку, а он мне типа: я его в «Шаурму» только так продам. Ну, я его за полтинник выкупил, а сейчас все, не могу…
– Полтинник… – задумчиво сказал Зимин. – Это ты переплатил, рынок обваливаешь… Ну да твое дело, мне пора.
Зимин сделал лицо как у Чингачгука, поглядел на часы и двинул домой.
– Ну и как хочешь, – сказал в спину Монголец. – А я тоже пошел отсюда.
Монголец притянул к ноге пса, пнул его коленом, после чего дурным рэпперским голосом прочитал:
– Лис улыбнулся, а Принц загрустил, в ответе за тех ты, кого приручил…
Зимину показалось, что про Принца, Лиса и тотальное приручение он где-то уже слыхал, кажется, на внеклассном чтении, но задумываться об этом Зимину не хотелось. Он прибавил ходу, улица Промышленной Индустрии осталась позади. Монголец с собакой и идиотской песенкой остались позади тоже.
Зимин сломал багет, половину спрятал, другую стал объедать с более пропеченного края. Делал он это не из-за голода, а так, просто. Батон приятно хрустел, к тому же это была традиция. Возле бесконечных лент кооперативных гаражей он батон спрятал и стал по привычке читать давно читанные надписи про Россию и ее великое будущее, про разную любовь и считать двери гаражей. На тридцать седьмой двери из прохода между гаражами высунулась бритая круглая голова горшкообразной формы. Голова осмотрелась, увидела Зимина и сказала:
– Зимин, это ты, что ли?
Голова принадлежала Ляжке, и был этот Ляжка действительно отнюдь не защекоченным. Зимин не спешил отвечать голове, поскольку опасался, что едкий Ляжка тут же скажет: «А я думал, куча просто навалена»…
Но Ляжка этого не сказал. А сказал он следующее:
– Ладно, Зимин, не почкуйся, у меня к тебе дело есть.
Ляжка был прозван так отнюдь не случайно.
Из-за фамилии. Фамилия у Ляжки была довольно обычная – Ляшко. Однако едва он оказался в школе, как буйная фантазия сверстников почти мгновенно переделала его эту довольно обычную фамилию Ляшко в не очень благозвучную кличку – Ляжка. Кличка Ляжке, честно говоря, шла: ляжки у него были на самом деле выдающиеся – большие и круглые, как и весь остальной Ляжка. У всех, кто их видел, сразу возникало желание треснуть по этим ляжкам линейкой или уколоть их циркулем…
Впрочем, помимо ляжек, Ляжка обладал и другими выдающимися достоинствами. Ляжка мог достать настоящие американские сигареты. Мог достать диск с базой данных УВД или редкий австралийский журнал про разведение кенгуру в домашних условиях. Мог приобрести через завхоза Петрушку пиво. Одним словом, в определенных жизненных моментах Ляжка был просто незаменим. Зимин однажды имел дело с Ляжкой – ему была нужна одна программка, а найти ее ни в Интернете, ни у знакомых не получалось. Ляжка достал ее за пять дней. Комиссионные и уровень ляжкинского сервиса Зимина вполне удовлетворили.
Ляжка.
Как ни странно это может показаться, но Ляжка был вполне доволен своим неблагозвучным прозвищем, поскольку на самом деле родители имя дали ему еще более загогульное – Владипер, а почему, неизвестно. Может быть, это была даже и ошибка работников ЗАГСа, но кто сейчас разберет? А разве можно жить в обществе с именем Владипер? Лучше сразу отравиться настоем китайских спичек, чем жить с именем Владипер. Возможные варианты прозвищ ужасающи. А если обладатель подобного благородного имени невысок, толст и угреват, если на стенах его подъезда одноклассники написали «Балладу о Владипере» – сочинение, в котором рассказывалось про то, как однажды Ляжка пошел в лес по грибы, а попал в плен к лесным нимфам…
Короче, если все эти факторы скрещиваются на человеке, то жить этому человеку нелегко и безрадостно.
У некоторых изначальная ущербность компенсируется денежным достатком и возможностью приобретать приятные вещи. Когда ты в состоянии позволить себе японский мопед – прыщи твоей души не так болезненны, не так заметны. У Ляжки денежного достатка не имелось, и все его прыщи были наружу. И зудели.
Мать Ляжки работала на железной дороге и любила играть в лото, отец бросил их пять лет назад, у него был чеченский синдром. Что он любил, Ляжка не знал, потому что все время, что Ляжка его помнил, отец лежал на диване и рисовал на потолке узоры лазерной указкой.
Сам же Ляжка любил дынный мармелад, коллекционировал постеры с симпатичными певицами, копил на поездку в Болгарию, потому что свято верил, что в прибрежных водах Болгарии водится столько лобстеров, что их можно ловить голыми руками. И ногами. Ничем, короче, Ляжка не отличался от миллионов своих сверстников. Было Ляжке тринадцать лет.
- Предыдущая
- 2/86
- Следующая
