Боевая машина любви - Зорич Александр - Страница 4

Этой жемчужиной была законная жена барона Шоши, Зверда.

Одной-единственной вполне целомудренной минуты, проведенной в ее обществе, Лиду хватало, чтобы забыть о всех тягостях местной военной службы.

Честный войсководитель не мог себе позволить даже в мыслях переспать с этой очаровательной особой, да, может, и не желал. Ибо что-то заставляло его опасаться всегда сосредоточенной, вежливой, сдержанной – и препоясанной мечом – баронессы.

К тому же странности водились и за ней.

Зверда была едва ли не единственной обитательницей замка Маш-Магарт, которую не на шутку злила нескромность местных жителей.

А если бы у Лида кто-то спросил, какими безусловно положительными качествами обладают барон Шоша и его супруга, он бы не задумываясь ответил: смелость.

Хозяева Маш-Магарта были людьми отважными, причем отнюдь не безрассудно отважными, какими делает воинов и кузнецов Мед Поэзии.

Они всегда шли в бой сосредоточенными, собранными, словно бы отсутствующими на этом свете.

Посвистывал в руках Шоши змееживой бич, мертвящим крылом нетопыря хлопотал в руках Зверды клинок, один за другим наземь падали искромсанные «браслетоносцы». А хозяевам Маш-Магарта, казалось, было немного скучно между жерновами Судьбы, которые в тот день перемололи в прах треть объединенных баронских дружин.

И все ради того, чтобы как встарь над угрюмыми замками возвышались страховидные штандарты древних кланов.

Чтобы не торжествовало над ними огненно-золотое знамя Союза и чтобы никто не водружал над баронскими воротами позорных досок: «Ленное владение Такого-Растакого, милостию Харренского Союза подтвержденное».

Бароны желали владеть своими лесами и угодьями, реками и озерами, холопами и небесами милостию клинка, а не чуждого им по крови и обычаям северянина.

Смелость барона Шоши окупилась и на этот раз.

Когда он и его люди были шагах в тридцати от придорожной стелы, случилось одно из тех необъяснимых явлений, которые Лид давно уже научился не замечать. В конце концов мнимые слепота и безразличие были одними из главнейших условий его найма.

Снег, почти неразъезженный на этом непопулярном тракте, поднялся в воздух со звуком, который иначе как «скрипучим хлопком» назвать было нельзя.

Словно бы под снегом вокруг Шоши и его всадников была разложена гигантская простыня, которую вдруг резко дернули за четыре угла горничные-великанши. Фонтаны искристой пыли, тучи и вихри белого тумана поднялись по обеим сторонам тракта, полностью скрывая от взора происходящее близ стелы.

«Гамэри!» – взревела пехота за спиной Лида.

Этот клич он слышал уже не раз. В переводе с местного диалекта – «след зверя».

Или След Зверя – в зависимости от того, какой смысл вкладывать в эти слова. Так при первой же встрече сказала Лиду Зверда, добавив с призрачной улыбкой, что мир полон чудес. К счастью, не всегда «опасных и дивных», но также порою «милых и полезных».

Когда снег осел на тракт и ветви деревьев, барона и его удальцов уже и след простыл. Только к прежним трупам прибавились еще два – пробитые выпущенными наугад стрелами. Но несмотря на то, что трупы изрядно притрусило оседающим снегом, Лид понял, что барона среди них нет: оставшиеся без седоков животные были кобылами. Барон Шоша ездил на жеребце.

– Хвала Гаиллирису! – громко провозвестил Лид, под началом которого остались восемьсот пехотинцев, за которых он головой отвечал перед Шошей. – Первая, вторая, третья, четвертая сотни, в пять шеренг фронтом – передо мной! Пятая, шестая – колонной по пять под левую руку! Седьмая, восьмая – колонной по пять под правую руку!

Дождавшись, когда перестроения будут выполнены, Лид повел дружину ровным шагом вперед.

До заката оставалось полтора часа. Лид все еще не видел перед собой ни одного неприятельского солдата. И на склонах горы Вермаут больше не было заметно ни малейшего движения.

Передние ряды пикинеров и арбалетчиков равнодушно прошли по телам убитых лошадей и воинов. Они должны были держать строй – вот и держали.

Лид был защищен с трех сторон незамкнутым каре пехоты, а спину его прикрывал санный обоз. И все равно он напрягся: от шальной стрелы никто застрахован не был.

В центре боевого порядка Лида можно было поразить стрелой, выпущенной «навесом». А вот как раз пикинеры были почти неуязвимы за своими высокими щитами.

Однако ни одна стрела не нарушила больше дневного безветрия.

На правом фланге между солдатами пронесся легкий ропот. Но спешенный Лид не видел того, что видят они.

Наконец сквозь ряды солдат к нему протолкался один из сотников.

– На северном тракте вдалеке видна засека. Много деревьев, навалены чуть не в два человеческих роста, все лежат вершинами к нам. Отменная засека, чин чином. Думается, зажечь ее нет возможности – ее всю сплошь водой залили, вода замерзла и стала как панцирь. На такой засеке можно половину всех людей растерять…

Как и всякий профессионал, сотник по достоинству оценил чужой профессионализм. Добротная засека на лесной дороге может превратиться в препятствие похлеще иной каменной крепости.

Прорваться через засеку можно только с большим кровопролитием, а закладывать крюк через лес по глубокому снегу значит смириться с мыслью, что весь обоз останется здесь, на полпути к вожделенному замку Гинсавер.

– О потерях забудьте, сотник. Это война, а не Новый год, – раздраженно оборвал его Лид.

Несмотря на свою показную непреклонность, военный советник был растерян.

Положим, до того как они получат сигнал с горы, дружина может не думать о засеке и отдыхать. Однако потом раздастся условленный крик, означающий лютый бой с людьми Вэль-Виры, бессмысленные потери, не исключено – утрату обоза. Это совсем не то же самое, в чем Лида задушевно уверял барон Шоша!

На Лида внезапно нахлынула злость. А, будь что будет! Он тоже может себе позволить маленькое безумие в духе барона Шоши.

– Помогите мне, сотник, – приказал Лид.

Вновь оказавшись в седле, Лид воочию убедился, что сотник не ошибается.

Засека была даже внушительней, чем он поначалу вообразил. Уходящие в лес отсечные бревна, закрепленные вбитыми со стороны неприятеля рогатинами, свидетельствовали о том, что засека имеет поперечную перевязь и способна выдержать даже натиск харренских осадных катков.

У Лида промелькнула диковатая мысль, что с таким расчетом засеку и строили, словно бы здесь, на Фальме, была некая сила, способная развить мощь осадного катка…

Внимательно приглядевшись, Лид различил и защитников засеки. То здесь, то там в лесу среди сугробов можно было заметить едва уловимое движение белых охотничьих шапочек из кожи, снятой с козьей головы. Это были пресловутые пластуны Вэль-Виры. Именно они скорее всего разделались с конными разведчиками.

Однако пластуны – это полбеды. Их совсем мало, не больше сотни, они не могут быть достаточным гарнизоном для такого капитального сооружения, как эта засека. Скорее всего где-то за непроницаемым плетением обледеневших еловых ветвей и стволов стоит сейчас готовая к бою колонна тяжелой пехоты барона.

– Ла-аге-рем становись! – приказал Лид, снимая шубу и препоручая ее сотнику. – Десять пикинеров из восьмой сотни ко мне!

Зрелище было невеселым, хотя Шошу, наверное, смогло бы рассмешить.

К засеке, не смущаясь нацеленными на него неприятельскими стрелами, направлялся Лид верхом на коне. Грудь коня, его бока, а также ноги Лида прикрывали приподнятыми щитами пикинеры. В руке Лид держал вертикально восставленную совну, к которой был прикреплен за неимением лучшего длинный кусок серого холста из обоза.

На Севере, в отличие от княжества Варан, парламентерским цветом был белый.

Лид очень надеялся, что серая холстина сможет выразить его основную мысль: «Стрелять не надо, хочу переговорить».

Пока что в него действительно не стреляли. На расстоянии тридцати саженей от засеки Лид остановил коня.