Гениальный дом - Биленкин Дмитрий Александрович - Страница 5
- Предыдущая
- 5/7
- Следующая
— Дело не в этом. — Юрков с треском опустился в кресло. — Я понятия не имею, что произошло с домом, и это меня больше всего тревожит. Что он задумал?
— Задумал?! Вы же сказали, что он не…
— Он разумен не более, чем берёза, не придирайтесь к слову. И все-таки он повёл себя самостоятельно. Нарушена программа, чего быть не может!
— Гм… — Смолин тоже уселся. Оранжевый луч заходящего солнца пересёк его колени. — Я, конечно, не эмбриотехник, но на досуге люблю возиться с цветами. Программа, самостоятельность, она же свобода воли… Тут надо разобраться не торопясь.
— А ничего другого нам просто не остаётся, — жёлчно ответил Юрков. — Не вижу выхода, хотя он должен, обязан быть, и позор нам, если мы его не найдём!
Он стукнул кулаком по подлокотнику.
— Да, глупо, — согласился Смолин. — Просто нелепо! Вы говорите — нарушена программа. Какая? Все, что делает растение, оно делает ради самосохранения. Себя, потомства, вида… Собственно, так поступает любое существо. Эта программа, насколько я понял, присуща и дому.
— Разумеется! Но основная его программа — сохранение обитателей. Нас то есть. И она нарушена.
— Так ли? Поступок дома — ведь то, что он сделал, можно назвать поступком? — по-моему, не противоречит ни той, ни другой программе.
Юрков отчаянно замотал головой:
— Нет, вы не понимаете! Дом вышел из повиновения. Вторая программа исключает это начисто.
— В ней есть чёткая, однозначная на этот счёт команда?
— Ну, не совсем так. Имея дело с генетикой, нельзя регламентировать все до мелочи. Задан общий принцип.
— Ах, общий принцип! — Смолин кисло улыбнулся. — Однажды, роясь в литературе, я наткнулся на древний юридический казус. Двое плечистых мужчин, встречая на тёмной безлюдной улице одиноких женщин, всякий раз очень вежливо просили у них денег взаймы. Мужчины не угрожали, их оружием была сама ситуация того времени, страх перед возможным насилием. Но формально они не нарушали закон, потому что нелепо запрещать кому бы то ни было просить взаймы даже У незнакомых. После поимки этих грабителей пришлось дополнять закон.
— Опять вы уподобляете дом разумному существу, — поморщился Юрков. — Он испытан сотни раз и никогда…
— А дом не мог мутировать?
— Мутировать?!
— Ну да. Или он не подвержен мутациям? Генетика-то ведь схожая.
Юрков непонимающе уставился на Смолина.
— Позвольте! Теоретическая вероятность такой мутации… Да с чего ему, собственно, было мутировать?
— Ну, мало ли что… Космическая радиация, какие-нибудь вещества почвы…
— Не считайте создателей дома олухами, — отрезал Юрков. — Конечно, они учитывали возможность мутаций. Предусмотрены были все известные факторы и…
Юрков замер с открытым ртом.
— Идиот! — взвопил он, подскакивая. — Нет, это надо же быть таким метафизиком! Ах, чтоб нас всех… Слушайте, у вас поразительный ум!
— Так я угадал?!
— Да о том ли речь! — Жестикулируя, Юрков забегал по комнате. — Мгновенная приспособляемость, другое качество эволюции, иной тип, что там наши жалкие мутации, нет, это перевернёт теорию, что там — создаст новую! Вы понимаете, понимаете?! Биологическая эволюция — это мутации и отбор; прогресс техники тоже своего рода мутации — изобретения и открытия, и тоже отбор. А в новом, гибридном типе эволюции должны или нет быть свои, особые случаи мутации и отбора? Ещё как, безмозглые мы диалектики! Какова первая, основная цель дома? Правильно, самосохранение. Наш приказ дому уничтожиться — противоречит он ей? Ещё бы! Однако воспрепятствовать своей гибели дом способен не больше, чем дерево порубке. Но… При каких, спрашивается, условиях “программа смерти” не реализуется, даже если пусковая кнопка нажата? Ага, вы уже догадались! Она не будет выполнена тогда и только тогда, когда в доме находится человек. Вот и все! Дом сотни раз умирал в экспериментах, и ведь это эволюция, это отбор. И дом научился, как обойти запрет, не нарушая его. Заточив нас, он обрёл бессмертие, мы сами его создали вечным, пока сияет солнце!
— А как же вторая программа? — воскликнул Смолин. — Хотя…
— Вот именно! — Юрков ликующе потёр ладони. — Его действия вытекают из обеих программ. Ведь заботиться о человеке, как о самом себе, дом может лишь тогда, когда человек находится в нем. Только! Нет, это просто поразительно. Ударьте дерево топором, и порез заплывёт. А чем не рана открытая дверь? Сходится, все сходится! Слушайте, это грандиозно… Мы создали особый тип эволюции и думали, что идеально приспособили её к себе. А она тут же внесла поправку, идеально приспособив нас. Гениальный дом, нет, каково?!
— Замечательно, — сухо сказал Смолин. — Я вне себя от радости, что стал объектом оптимального приспособления своего жилища к своей персоне. А вот что мы будем есть в своём заточении?
— Да-а… — Юрков сник. — В перспективных моделях будущего мы рассчитывали научить дом выращивать любую пищу, но в этой хижине… — Он почесал затылок. — Боюсь, что при всей своей гениальности дом не сообразит нам бифштекс. Ничего, теперь мы выяснили причину, знаем, что дом не обезумел. Подумаем, как перехитрить его, время есть.
Опустив голову, Юрков зашагал по комнате. Смолин растерянно следил за ним. В молчании прошло десять минут. Двадцать. Полчаса. Вечерние тени окончательно затопили луг. Вдали над сизо-дымчатыми холмами медленно розовели снежные пики гор. В пока ещё светлом небе реяли стрижи. Смолин перевёл туда взгляд. Реалет с опущенными крыльями был так близок от окна, что мысль о его недостижимости не укладывалась в сознании. С детства привычная возможность в любое мгновение переместиться куда угодно раньше не замечалась Смолиным, как дыхание, и то, что случилось теперь, все ещё казалось ему нереальным. Он пробовал избавиться от этого ощущения, но не получалось.
Заперты! Чувствовал ли что-нибудь дом? Нет, конечно. Если бы он чувствовал, то всякий уход человека причинял бы ему страдание, как потеря самого дорогого, ради чего он живёт на земле. Его бы, верно, корчило от боли. Но как-то он все это ощущал, все-таки ощущал.
— Нельзя ли с ним как-нибудь вступить в переговоры? — не выдержал Смолин. — Есть же контакт на уровне мыслемебели.
— Глупо, но я уже пробовал ему кое-что внушить, — отозвался Юрков. — Нет, способности дома воспринимать остались сродни способностям грибницы под воздействием тепла выращивать шампиньоны. Здесь сложней, но уровень общения тот же.
— Стоит пожалеть, что дом безмозгл.
— Пожалуй. Прогресс эволюции — это ещё и прогресс сознания, и, мысленно обращаясь к дому, я кое на что надеялся. Пустое! Вот в перспективе…
— Вы ещё можете думать о перспективе? После такого урока?
— А как же! Новые свойства — это новые возможности. Урок? Что ж, огонь жжётся, радиация умерщвляет, но без них не было бы цивилизации. Ничего, справимся. Не знаком ли вам какой-нибудь сигнальный код?
— Увы!
— Я тоже его не знаю. Жаль. В темноте мы могли бы сигналить окнами.
— Можно просто включать и выключать свет.
— Безусловно. Место, однако, глухое, а если кто и заметит… Я бы лично решил, что это какая-то забава. Бедствие? Нелепо. Видеофона у них нет, что ли? И реалет под окном. А праздно любопытствовать, соваться, когда не просят, — не в прошлом веке живём.
— На вторую или третью ночь мигания, положим, кое-кто, надеюсь, отбросит деликатность.
Не оборачиваясь, Юрков досадливо махнул рукой. Его профиль сновал на фоне сереющих окон, и эти метания были невольным укором. Смолин тихонько вздохнул. Ему что, ответственность не на нем. Сколько дней человек может голодать? Эх, знать бы эмбрионотехнику… Чем такой, как он, профан может помочь? Чем?
— Подать сигнал, подать сигнал… — бормотал Юрков. — Что-то должно вырваться из дома… Допустим: свет — с ним ясно; звук… отпадает. Вода? Открыть все краны, заткнуть отверстия слива, затопить дом. Тогда, тогда… А, как вы думаете?
— Не понимаю, что это нам даст.
— Нарушится оптимум, дом будет вынужден… Вероятно, он сделает новые отверстия.
- Предыдущая
- 5/7
- Следующая
