Батый - Ян Василий Григорьевич - Страница 70

• Предыдущая
• 70/96
• Следующая

Батый, хрипя, взмахнул мечом.

Гонцы бросились к своим коням, вскочили на них. Через несколько мгновений ни одного из них не осталось.

– Ты слышал, Субудай-багатур?

– Да, ослепительный. В твоих словах я узнал голос твоего деда!

– Я покажу урусутам, что значит убить сына величайшего из людей – Чингисхана!.. Я залью кровью всю урусутскую землю… Я перебью все живое, всех живущих, последнюю собаку и последнего ребенка. Страшным пожаром пронесется монгольское войско и обратит урусутскую землю в молчаливое кладбище, где будут слышны только крик ворон и вой волка. Скорее подавайте мне коня!..

Глаза Бату-хана стали круглыми. На губах выступила пена. Он топал ногой и кричал в бешенстве:

– Коня мне! Скорее коня!

Зазвенели медные гонги, сзывающие нукеров. Задребезжали рожки, извещавшие о походе. Только Субудай-багатур и Арапша оставались спокойными и неподвижными.

– Позволь, ослепительный, тебе напомнить, – тихо сказал Субудай, – что гонцов ты отослал, а преемника погибшему хану не назначил.

– Пока будет начальствовать, по обычаю, старший темник Бурундай. Он воин опытный, а через день я сам буду на месте и покажу, как надо брать приступом крепости!..

Через день передовые отряды Бату-хана и Субудай-багатура были перед Коломной. Бой был в полном разгаре. Монголы непрерывной лавиной старались взобраться на стены, откуда их сбивали защитники города. Но силы русских воинов слабели, помощи ниоткуда не приходило. Татары ворвались в город.

С великим мужеством бился среди рязанских дружинников и пал доблестной смертью князь Роман Ингваревич Рязанский. Рядом с ним сложил седую голову воевода Еремей Глебович.

Татары резали всех без милости. Немногие оставшиеся в живых попали в тяжелый плен. На дымящихся развалинах Коломны татары гуляли и пировали три дня. В середине города, на площади, где стояла сгоревшая церковь Воскресения, Бату-хан приказал сложить большую кладку бревен, на которую положили тело молодого хана Кюлькана. Вместе с ним монголы сожгли сорок самых красивых коломенских девушек. Два любимых коня в нарядной золотой сбруе были убиты в ногах хана Кюлькана. И девушки, и кони должны были последовать в заоблачный мир, чтобы там верно служить своему юному погибшему господину.

На той же площади был устроен второй костер для павших монгольских воинов. Костры запылали одновременно. Бату-хан, на вороном коне, мрачно наблюдал за погребальным торжеством. Иногда кричал вместе с другими воинами прощальный привет:

– Байартай, байартай!

Княгиня Агафья, супруга великого князя владимирского, переживала тревожные дни. Она старалась забыть о надвигавшейся грозе. Проводила время в заботах о семье, о дворцовом хозяйстве, утешала всех, убеждая быть мужественными. Молодые снохи ее, княгини Мария и Христина, и многие боярские жены плакали навзрыд, твердя, что пришел конец миру. Дети убегали из княжьего двора за стены.

– Не хотим учиться в школе! – кричали они. – Теперь и нам нужно воевать. Мы будем помогать дружинникам, пускать стрелы в татар, бросать в них камни.

Днем и ночью молилась княгиня Агафья. По утрам она посещала соборную церковь Успения Богородицы, где вела беседу с мрачным и угрюмым епископом Митрофаном.

– Молись, – говорил ей владыка, – чтоб Всевышний помог войску и отогнал безбожных татар. Молись за мужа твоего князя Георгия Всеволодовича и за сыновей, чтоб Господь сохранил их от злого врага!

Княгиня Агафья непоколебимо верила обещанию мужа скоро вернуться с большой ратью и освободить землю русскую от татар. Молясь горячо, со слезами, она закрывала глаза и видела мужа перед собой, как живого: высокого, сильного, с уверенной речью, с могучей рукой… Он знает ратное дело, быстро соберет полки, разгонит татар. Он въедет на своем верном белом коне в Золотые ворота Владимира, где княгиня вместе со снохами будет встречать его. Она сама возьмет повод коня и поведет его на княжеский двор…

Князь Всеволод с малой дружиной внезапно примчался из Коломны. Княгиня Агафья сейчас же устроила совещание ближних бояр. Присутствовали воевода Петр Ослядукович, некоторые тысяцкие и обе княжеские снохи.

– Я прорвался к вам чудом, архангел уберег меня. Татары обложили город Коломну со всех концов. Войска у них очень много. Правил ими молодой хан, сын ихнего самого главного хана Чагониза. Третьего дня вдруг поднялся в татарском стане звериный вой и барабанный перестук. Пленные сказали, будто их вождя, хана Кюлькана, убило русской стрелой. Оттого они завыли, своему богу жаловались. В этой суматохе я и проскочил. Татары придут сюда огромной силой, разольются по полям, как вода весной в половодье, и не будет нам тогда выхода… Кто из женщин может, пусть бегут на север, в Новгород, Кострому, Галич или на Бело-озеро. Надо прятаться в лесах, пустошах. Во Владимире будет резня, и вряд ли мы удержимся до прихода князя-батюшки.

Княгиня Агафья твердо заявила:

– Мы вас не покинем. Вместе будем пить горькую чашу!

Обе снохи заплакали и сказали:

– Никуда мы от вас не уйдем! Зачем нам ехать в холодные леса и пустоши? Там все едино пропадать с малыми детьми! Лучше мы здесь на стене будем биться рядом с вами!

– Не женское это дело! – заметил воевода Петр Ослядукович.

Сидевшая между снохами приемная дочь-сирота юная княжна Прокуда вмешалась:

– А я вот слышала, что у татар женщины на конях бьются рядом с мужьями и братьями.

– Молчи, Прокуда! – строго заметила княгиня Агафья. – Совсем ты от рук отбилась. Вместо того, чтобы в терему сидеть, на стену бегаешь да с простыми смердами речи ведешь!

– Все одно убегу я от вас и проберусь в заволжские леса к батюшке крестному. Чего нам сидеть да вздыхать? Лучше биться в лесу или в поле. Все одно: когда смерть захочет, то нас поймает.

– Запру тебя в терему! – закричала княгиня Агафья.

– Придут сюда татары, и терема не будет, и нас с тобой не будет!

– Что за охальная девка! – застонала княгиня. – Эй, нянюшка! Отведи-ка Прокуду в теремок!

– Сегодня урок в школе. Позволь сходить проститься с учителем! – И Прокуда убежала.

В небольшой каменной пристройке при соборной церкви собирались мальчики. В сенях они отряхивали и веником обметали лапотки. Входили в избу, скидывали шубейки и бросали в угол, затем, достав с полки деревянный гребень, расчесывали волосы, остриженные в скобку. Выходили на середину светлицы, медленно и чинно крестились на икону с горящей лампадкой и подходили к учителю, сидевшему в резном деревянном кресле. Громко говорили:

– Здравствуй на многие лета, Максим Далматович.

Учитель, смуглый, чернобородый, с большим острым носом, строго посматривал на ребят и отвечал сухо:

– Садись за стол, расправь книжицу!

Мальчиков было двенадцать. Они чинно усаживались на скамьях по обе стороны длинного узкого березового стола и раскладывали перед собой рукописные книги из сшитых пергаментных листов, замусоленные, засаленные, по которым уже учились до них.

– Встать! – сказал учитель и, сняв меховой колпак, повесил его на стенке на деревянном гвозде возле полочки с книгами.

Мальчики встали. Один из них прочел молитву.

– Сядьте.

Ребята сели. В это время дверь распахнулась и в избу вбежала Прокуда. За ней вошла пожилая нянюшка. Сняла с Прокуды шубейку, оправила сарафанчик и села в углу на ларец.

Прокуда поклонилась в пояс учителю, сказала приветствие и уселась рядом с другими учениками, отодвинув локтем крайнего.

Учитель провел темной, смуглой рукой по черной бороде, откашлялся и начал:

– Сегодня я должен сказать вам особое поучительное слово. Булатко, смотри на меня, Верещага, перестань толкать Чапыгу. Глядите мне в глаза.

Учитель сильно кашлянул.

– Я чернец Максим, мое дело писать книги и учить таких младых детей, как вы, грамотной хитрости. Вы изучили все буквицы, и я уже намеревался, яко по лестнице, подымать вас на изучение часовника, псалтыри и прочих божественных премудростей.

• Предыдущая
• 70/96
• Следующая