Чрезвычайное происшествие - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 4

• Предыдущая
• 4/9
• Следующая

– Будет дождь, – сказал Валя.

Мы сидели на диване перед балконом и глядели в низкое небо над матовыми крышами города.

– Дождь, – повторил он. – Я очень давно не видел дождя. Там не было дождей.

– Почему? – спросила я.

– Не знаю. Не было…

Быстро темнело, и мы сидели, не зажигая света. Я обняла его за плечи.

– Не надо, Руженка, – сказал он тихо.

Я почувствовала под пальцами его пустой рукав.

– Не говори глупостей!

– Но это, наверное, очень неприятно.

– Не говори глупостей, – повторила я. – Лучше помолчи.

– Мы и так все время молчим…

Ветер колыхнул поднятую штору, и было слышно, как сзади в комнате зашуршала бумага.

– Как здорово – ветер! – сказал Валя и закрыл глаза.

– Ветра там тоже не было? – спросила я. Я прижалась лицом к его плечу.

– Тебя там не было, – услышала я.

В городе зажглись огни, тучи стали красноватыми и опустились еще ниже. Сразу хлынул дождь и забарабанил по стеклам.

– Хочешь, я закрою балкон?

– Ой, не надо! Сиди! – сказал он и очень больно стиснул мои пальцы.

– Валька! – прикрикнула я.

Он отпустил мою руку.

– Прости, Руженка, я не хотел…

Я посмотрела ему в глаза.

– Ты стал какой-то железный, – сказала я. – Твердый, как полено. И ужасно сильный.

– Так и должно быть, – усмехнулся он. – Я стал невозможно сильный. Все калеки сильные.

– Какая чепуха! Это не оттого…

– Да, не оттого, – согласился он. – Это от перегрузок.

– Не надо, – попросила я. – Не надо рассказывать. Подожди…

Я снова прижалась лицом к его плечу. Дождь все шел. У балконных дверей скопилась лужица, и струйка черной воды медленно поползла в комнату. Я снизу вверх поглядела на Валю. Он смотрел на черную струйку остановившимися глазами.

– Не надо, – прошептала я. – Не надо вспоминать. Постарайся сегодня ничего не вспоминать. Не будем сегодня вспоминать.

– Очень жалко Сергея, – медленно сказал он.

– Очень. Он был такой славный…

– Он был замечательный, – сказал Валя.

Я вспомнила Сергея, как всего год назад он приходил к нам, и другие межпланетники приходили к нам и ночи напролет кричали друг на друга на ужасном русско-французско-китайско-английском жаргоне, говорили о теории тяготения, о тау-механике, о каких-то специальных разделах математики. Я и не пыталась понять что-либо, а ведь они тогда обсуждали планы этого необыкновенного опыта.

Нет, ничего нельзя забыть. Не забыть, как тот отвратительный толстяк сказал: «Петров просто испугался. Это бывает в Пространстве». Как приходил Саня Кудряшов и сидел вечерами, согнувшись у стола, жалкий и страшный. Я знала, что он так любит, что страшно сидеть с ним рядом, и думала, что это судьба. А Саня однажды сказал: «Ведь он мог просто погибнуть, Ружена. Просто погибнуть в самом обычном рейсе». Он сказал так, потому что хотел утешить меня, но я его до сих пор не могу простить. Я все время хотела быть одна. Рядом со мной кипела огромная прекрасная жизнь, мои родные люди учились, любили, строили, а я не могла быть с ними. Я перестала петь, никуда не выходила, ни с кем не разговаривала. Я завидовала. Или, может быть, я надеялась. Вероятно, с самого начала в глубине души я надеялась, что Валя может совершить невозможное. Разве это можно забыть? И вот он вернулся.

Валя встал, подошел к балкону и закрыл дверь. Я сказала:

– Будем пить чай. Хочешь?

– Угу… Еще как!

Он прошел через комнату и включил свет.

– Ничего не изменилось, – сказал он оглядываясь. – Будто и не было этих семнадцати лет.

– Только сто восемьдесят семь дней, – поправила я. – И семь часов в придачу.

– Да, конечно…

Глаза у него заблестели, и он стал похож на прежнего Валентина Петрова. Он был таким же много лет назад, в Дао-Рао, где мы познакомились во время подводной охоты. Никакой рыбы не было, мы просто постреляли из электрических ружей по водорослям, а потом долго сидели на песке и разговаривали. Он был веселый, стремительный и все время острил. Видно было, что он очень хочет понравиться, но понравился он не сразу. Он понравился, когда перестал острить.

Я принесла чайник, накрыла на стол и налила ему в его любимую чашку черного фарфора. Я села напротив и стала смотреть, как он пьет.

– Замечательный чай, – похвалил он. – Только ты умеешь делать такой.

– Я совершенно не умею делать чай, – сказала я. – Я в этом ничего не понимаю.

– Порта варил удивительный кофе, – сказал Валя.

И он стал рассказывать, как Порта варил кофе и они вшестером пили кофе из маленьких чашечек, которые Порта возил с собой во все свои экспедиции. Кофе был горячий и черный, и было удивительно вкусно отхлебывать его маленькими глотками и заедать сливовым вареньем, и Порта сокрушался, что на корабле нельзя курить. Он говорил, что кофе состоит из кофе, варенья и табачного дыма, но никто ему не сочувствовал, потому что из всех шестерых курил он один. Вахтенный загонял его в ванную и ставил под вентилятор, и Порта сидел там в мрачном одиночестве и злился. Но он ничего не мог поделать – таковы были правила.

– Он ужасно сердился, – повторил Валя. – А потом, когда начались перегрузки…

Он замолчал и уткнулся в чашку.

– Ну? – сказала я.

– Потом он уже не сердился… – проговорил Валя. – Налей мне еще.

– Нет уж, – сказала я, – теперь ты рассказывай. Ты ведь еще ничего не рассказывал. Рассказывай про перегрузки.

Валя уставился на мои руки, пока я наливала ему чай.

– Слушай, ты сто лет не поила меня чаем.

– Рассказывай про перегрузки, – потребовала я. – Очень были большие?

– Перегрузки были ой-ей-ей, – сказал он. – Как об этом расскажешь? Это надо испытать.

– Очень интересная и исчерпывающая информация. Ой-ей-ей – это значит раза в три-четыре?

– Угу, – подтвердил он. Он сидел ссутулившись, глядя в скатерть.

– Валя! – окликнула я.

Он очнулся не сразу. Вероятно, он глядел на то, что мне никогда не увидеть. В раскрытом вороте рубашки темнела его сухая коричневая грудь с выступающими ключицами.

– Мы большие молодцы, – медленно проговорил он. – Мы настоящие звездолетчики.

• Предыдущая
• 4/9
• Следующая