Испанские шахматы - Солнцева Наталья - Страница 41
- Предыдущая
- 41/41
– Выходит, все просто, – разочарованно протянула Грёза. – Фигурки были у Виктора, он частенько ко мне захаживал и незаметно оставлял их на этажерке. А последнюю, черную королеву, приберег для особого эффекта.
– Думаю, да. Он хотел приурочить появление ферзя к убийству твоего отца. Виктор тоже ревновал тебя к нему. Дескать, черная королева сделала последний ход: мат королю! Полный и бесповоротный. Только судьба посмеялась над Лопаткиным: вместо Ирбелина приехал я, прицельного выстрела не получилось, ферзь завалился в щель между досками пола… в общем, сплошное невезение.
– Зачем он все это делал?
– Ты сама подала ему идею о мистических свойствах шахмат, – повторил Глинский. – Он ее с готовностью подхватил, развил и так увлекся, что остановила его лишь пуля, выпущенная из трофейного «вальтера», который привез с войны твой прадед. Пистолет выполнил свое предназначение. – Он помолчал. – Знаешь, у психопатов бывают дивные фантазии! Но Виктор – молодец, он мастерски все задумал и осуществил. Я имею в виду – и появление шахматных фигур, и выстрел. Пошел на работу, к вечеру незаметно вернулся, пробрался по пожарной лестнице на третий этаж, выбрал удобную позицию для стрельбы и стал ждать. Он не раз видел вблизи дома машину Ирбелина и не ошибся, рассчитывая на его очередной приезд. Сказалась милицейская закалка и выработанное на службе чутье. Мое появление не сбило его с толку, он успел собраться и выстрелить: ведь он уже пообещал убийство репортерам «Криминальной хроники». Неудача разозлила его, но отступать он не собирался, потому и забрал с собой пистолет, а не бросил на месте преступления. Побродил по городу или где-нибудь отсиделся, а через пару часов сделал вид, что пришел с работы. Позже, ночью, он собирался расправиться с Ольгой. К рассвету вернулся бы как ни в чем не бывало – поди докажи!
– Варвару тоже он… убил?
– Кто же еще? Задушил подушкой, как сам же тебе и сказал. Потом убрал следы – перышки и прочее. Чтобы старушки невзначай не проболтались, куда делись недостающие фигурки, и не выдали его. Как говорил Штирлиц, они «могли испортить всю игру»!
– Они вспомнили, – растерянно произнесла Грёза.
Ей на ум пришло видение, посетившее ее у постели умирающей Полины, и наконец прояснился смысл фразы: «Виктор приходил к Вареньке за спичками». Похоже, одалживание спичек включило в памяти Варвары такой же эпизод с шахматными фигурками. Старушка поделилась догадкой с подругой, только рассказать Грёзе об этом они не успели.
– Фаина не стала бы делать из такой мелочи секрет, – в унисон ее мыслям сказал Глинский. – Сам факт передачи фигур Лопаткину мог происходить при них. За ненадобностью столь незначительная деталь забылась, но могла всплыть в их памяти в любой момент. И всплыла. Виктор решил не рисковать.
Девушка задумчиво посмотрела на сундучок с шахматами – они выполнили оба ее желания. Второе тоже сбудется непременно.
– Письмо надо отдать отцу, – сказала она.
– Поехали, отвезем.
Прошло две недели. Снега в городе не осталось. На стихийных рынках женщины продавали привозную сирень и тепличные тюльпаны. Петербург медленно стряхивал с себя зимнее оцепенение. Фигурные кровли дворцов мерцали в скупых солнечных лучах, на голубой эмали неба бледно золотились маковки соборов и сиял тяжеловесный купол Исаакия. Шпиль Петропавловской крепости терялся во мгле. Часто моросили дожди, по площадям и набережным стелился туман, но погода не могла омрачить счастье Грёзы. Она обрела отца! Глинский сделал ей предложение, и они готовились к свадьбе. В воздухе витали флюиды весны!
В аварийном особнячке начался ремонт. Курочкины переселились в общежитие, а Грё– за – к отцу. Теперь ее фамилия будет не Субботина, а Ирбелина. И она не станет брать фамилию мужа. В память о матери, о ее любви к Фэду.
Из старой квартиры, доставшейся ей в наследство от Фаины Спиридоновны, она взяла с собой только кота Никона и сундучок с шахматами.
Таинственные и странные события, которые Грёза связывала с этими шахматами, объяснились самым обыкновенным образом. Но кто осмелится утверждать, что он знает истинную подоплеку происходящего?
«В чем же наивысшая правда? – спрашивал себя Федор Петрович, глядя на Грёзу. – Ольга дала мне то, чего не сумела дать ни одна из моих жен, ни одна из женщин. Она любила меня больше всего на свете, а я не сумел этого оценить. Я оказался тупым и упрямым ослом, и теперь уже ничего невозможно вернуть. Я все искал неуловимую, пленительную незнакомку, пытался запечатлеть ее на своих полотнах. А когда встретил, прошел мимо. Оленька! Она сто, тысячу раз права! Ее чувство выдержало все испытания и выкристаллизовалось в чистый, сверкающий бриллиант. А мое? Я жалок, да, да, жалок и недостоин ее любви. Я ничтожен перед ней, перед ее исповедью, в которой каждое слово – боль и кровь. Я ничтожен перед ее смертью…»
Он вдруг осознал, что даже ее ненависть и чудовищное желание убить собственное дитя, плод их любви, не ужасают его. В страстной, неукротимой натуре Ольги было нечто величественное, как ни кощунственно это звучит. Так дышит смертоносной мощью бушующая стихия – жуть берет, а глаз не отведешь. Стихия упоительна, даже если она несет гибель. Этого величия Ирбелин так и не сумел обрести.
«Когда я понял, что Грёза – моя дочь, я же мог разыскать Оленьку, увидеться с ней, поговорить! – запоздало сожалел он. – А я этого не сделал. Я зашел в своем цинизме так далеко, что заподозрил в шантаже единственную искренне любящую меня женщину. Я подлый, низкий человек – бухгалтер, который только притворялся поэтом».
Вечерами он выходил на балкон и пытался рассмотреть звезды сквозь пелену облаков. Где-то там, в недоступной его пониманию небесной глубине, теперь была Ольга…
А может быть, она всегда была там, а он стоял на земле, и оттого они не понимали друг друга? Он забыл, какими они оба были несовершенными и как любовь своим великим резцом отсекала от них все лишнее, наносное, превращая громоздкую и угловатую глыбу в дивное, восхитительное творение.
И вообще, что движет жизнью? Кто ведет сию нескончаемую грандиозную партию? Кто тот незримый властелин шахматной доски и фигур на ней? Виртуозный гроссмейстер-невидимка… или каждый из нас?
Первое, что увидела Фернанда, открыв глаза, было голубое небо без единого облачка. Цыганская кибитка стояла в тени оливковой рощи. Пели птицы.
– Где я? – спросила она, ощущая дрожь во всем теле.
Ей казалось – только что она жила в совершенно другом мире, непохожем на этот. Она и сама была другой.
– Собирайся, – не глядя на нее, хрипло велела усатая старуха. – Тебе пора идти.
Она была одета в яркую юбку и кофту, на ее черной от загара морщинистой шее висели блестящие мониста и бусы. Из кучи тряпок на повозке торчали головки двух маленьких чернявых мальчиков – вероятно, ее внуков.
– Куда? – испугалась девушка. – Не гоните меня!
– Скоро здесь проедет карета молодого сеньора, – цыганка показала костлявой рукой в сторону дороги. – Она подберет тебя. Иди смело, не бойся.
– Но…
– Иди! – повысила голос старуха, и Фернанда поспешно вскочила на ноги, пригладила волосы и пустилась прочь.
– Стой, – донеслось до нее. – Ты кое-что забыла.
Цыганка догнала девушку и подала ей узелок с одеждой и резной деревянный сундучок.
- Предыдущая
- 41/41
