Иллюзии красного - Солнцева Наталья - Страница 36
- Предыдущая
- 36/110
- Следующая
В очередной раз описываю тебе нашу жизнь и то, что она нам преподносит.
Несколько дней назад две горничных явились к барыне и потребовали расчета. Вообрази себе, дорогая, – они заявили, что по дому бродят привидения, что они до смерти боятся и ни за что не останутся.
– Какой вздор! Если вы придумали это, чтобы досадить мне, то способ не самый удачный.
Барыня была вне себя от возмущения.
– Нет, ты подумай, Марго, – жаловалась она мне за ужином, – эти чумички выдумали какие-то привидения! Они меня на всю Москву ославят. Заявили, что боятся ходить по дому. Как тебе это нравится? Ты когда-нибудь слышала такое от прислуги?
От прислуги я такого не слышала, потому что у меня никогда не было прислуги. Но о привидениях я читала. Особенно часто они появляются в огромных и мрачных средневековых замках, бродят там по темным каменным коридорам, звенят цепями…
– Какими цепями? Бог с тобой, Марго! Тоже мне нашла средневековый замок! Да этому дому и ста лет нету! Откуда тут привидениям взяться? Я ничего такого не видела.
– Погодите, матушка Елизавета Андреевна, – вмешалась Порфирьевна, которая как раз принесла свою знаменитую запеченную рыбу со сметаной и грибами, – я тоже видела.
Барыня так и застыла с открытым ртом и недонесенной до него ложкой с омлетом. Она не сразу пришла в себя. От Порфирьевны такого предательства она никак не ожидала.
– Что ж ты, дорогуша, могла такое видеть? И где? Уж не после ли чарочки «зверобоевки»?
Порфирьевна обиделась. Она действительно любила на ночь выпить водочки, настоянной на лимонных корках или на травах, по части приготовления которой была великая мастерица, – уже после того, как все откушают, посуда, вымытая и начищенная, сверкает и сушится над плитой, и наступает в доме тишина и покой после шумного, полного забот и суеты, дня. Это она считала делом необходимым «для сугреву и сна крепкого», и с пьянством никогда не связывала.
– Что вы, барыня, голубушка, такое говорите! Когда это Порфирьевна была пьяная? Да еще, чтобы черти привиделись? По этой части у вас Степан промышляет. Ни свет, ни заря глаза залиты! И как только молодой барин его терпит!..
Степан, дорогая Полина, – это слуга Николая, который действительно почти все время в подпитии, как, впрочем, и его хозяин последнее время.
Барыню, однако, эти объяснения не успокоили, и она потребовала, чтобы Порфирьевна немедленно рассказала все, что она видела и слышала.
– Так ить, что было-то? Спустилась я вчерась за продуктами вниз, в кладовку. Степана хотела попросить, а он уже пьяный, – еще побьет чего, или уронит. Пошла сама. Там темно, а я свечу запамятовала взять с собою. Дак и зачем она мне? Я все там с закрытыми глазами могу найтить. Где лук, где колбасы, где яйцы, где вино – все ведомо. Ну и набираю в корзину-то, сало, окорок, то да се… Вдруг слышу, шаги по сходам, по лестнице то есть. Скрип… скрип…Гляжу – тень какая-то скользит, глаза ить у меня уже к темноте привыкли. Степан, говорю, ты?.. Никто не отозвался. Ах, думаю, непутевый, закуски решился стянуть! И то, водка жжет нутро-то, поесть требует. Ну, думаю, я тебе покажу, окаянный, как хозяйское добро переводить! Корзину поставила, и за ним. А он так споро-споро между мешками, ящиками, вглубь, в темноту-то – шасть!.. И нету. Дверь, видать, сама собой закрылась, или Степка-злодей ее нарочно прикрыл, чтоб, значит, в темноте орудовать… Не видно ни зги… Ладно, думаю, уж я задам тебе! Подхватила я тут корзину – и наверх. Дверь закрыла на замок, а ключи завсегда я себе на шею вешаю. Да вы, барыня, знаете, что я с ними даже ночью не расстаюсь. Теперича-то особенно. Продукты у нас все наперечет. Я за них отвечаю перед господами.
– Так это Степан у нас в привидения записался? – Елизавета Андреевна вздохнула с облегчением и принялась за омлет. Такое объяснение ее вполне устроило.
– В том то и дело, что не Степан!
Барыня начала уже резать рыбу большим позолоченным ножом. На блюдо потек ароматный густой сок. Она положила нож на блюдо и с мученическим, обреченным видом подняла глаза на кухарку.
– Ты хочешь меня вывести из терпения, Порфирьевна! Говори же, что дальше!
– А дальше, – Порфирьевна сложила руки и спрятала их под фартук. Она всегда так делала, когда волновалась. – Побегла я за Макаркой, садовником. Он как раз кусты обкапывал, прямиком под окнами, за домом. Идем, говорю, со мною, злодея ловить. Он лопату взял, и пошли мы. Я свечу толстую прихватила, чтоб, значит, при свете Степку быстрее уличить. Открываю дверь, спускаемся. Все вокруг обыскали – нет никого. Так мне отчего-то жутко стало… Аж волосы на голове все дыбом поднялись. Гляжу – Макарка-то побелел весь, и зубы у него застучали. Вдруг он, ни слова не говоря, бросился вверх по лестнице, – и был таков. Ну, а я закрыла все, и ушла. Иду за дом, Макаркину лопату несу: он ее с перепугу в кладовке бросил. А навстречу мне Степан. Наше вам, Порфирьевна, – говорит, – с кисточкой! Это он так непотребно здоровается. Научился у господ, что с молодым барином Николаем Алексеевичем якшаются. У меня прямо язык присох, силюсь сказать ему, чего он заслуживает, да не могу никак рта раскрыть.
– Ты бы спросила у него, он это в кладовке был, или не он.
– Дак ведь если то он был, окаянный, – никак выйти ему из подвала невозможно было. Я ведь его там закрыла. Нечистая сила попутала! – Порфирьевна закатила глаза и истово перекрестилась. – Я его все же пытать стала, что, мол, в кладовке делал? А он ржет, как жеребец, прости Господи! Тьфу! Нигде я, говорит, не был, ни в какой такой кладовке. Я с барином в кабак ездил, за водкой. Мы там блинов, огурчиков солененьких заказывали, селедочки. Хорошо посидели. А ты чего тут шастаешь, как баба Яга? Представляете? Это он мне! Нехристь окаянный!
Тут Порфирьевна принялась ругаться и честить по-всякому этого Степана. Барыня все это терпеливо выслушивала, а сама как будто все о чем-то думала. Потом спрашивает:
– Это все, что ты видела?
– Все, барыня. Нечистый попутал, право слово. Я сегодня, перед тем, как в кладовку за продуктами идти, «Отче наш» три раза прочитала, перекрестилась, и… все равно мне там боязно было.
– Чего ж ты боялась? – Елизавета Андреевна продолжала думать о своем, расспрашивая кухарку скорее для виду, чем вникая в ее пространные объяснения.
– Дак… кто ж его знает? Нечистая сила…
– Что ты заладила, «нечистая сила» да «нечистая сила»?! Ты хоть знаешь, что это такое? – не на шутку рассердилась барыня.
Порфирьевна не нашлась, что сказать на это и только хлопала глазами.
– А горничные эти бестолковые что говорят? Ведь они, в людской, поди, всем уши прогудели про привидения.
Елизавета Андреевна смягчилась. Кухарку она любила, а особенно любила ее стряпню. Таких обедов и ужинов ей ни у кого отведывать не приходилось, и гости всегда кушанья хвалили. Она не хотела обижать старуху, и голос повысила только оттого, что сильно разволновалась и не понимала, что происходит.
Порфирьевна рассказала, что «вертихвостки» ночью часто готовят грелки или лекарства для барина, носят наверх по черной лестнице. И несколько раз натыкались там на кого-то, в темноте невидимого.
– Так может, это Николай в потемках бродит? Неспокойный он стал нынче. – Барыня тяжело вздохнула.
– Нет, матушка. Они говорят, что как будто в монашеском одеянии кто-то, и капюшон на лицо надвинут низко. И что будто ледяной холод все тело сковывает, так что ни пикнуть, ни с места стронуться. Ту, что помоложе, Марьяшку, я сама валерианой отпаивала. Ворвалась она на кухню, глаза бешеные, сама белая, как стенка, так и повалилась замертво на топчан. Еле я ее в себя привела. Зубами-то так и стучала по стакану, когда пила. И слова не могла вымолвить, заикалась от страха. Она тогда мне про монаха-то и поведала.
– Что ж, это и в самом деле монах?
– Ну, монах, не монах, кто его знает? Нехорошо что-то.
– Что нехорошо?
Порфирьевна поджала губы и промолчала. Всем своим видом она выражала благородное негодование. Она чувствовала, что неладное что-то происходит в доме, но не могла выразить это словами. Господа гораздо умнее ее и образованнее, пусть они и разбираются.
- Предыдущая
- 36/110
- Следующая
