Мышуйские хроники (сборник) - Скаландис Ант - Страница 1

• 1/36
• Следующая

Каждую зиму я хотя бы раз отправляюсь в поход на два-три дня. В одиночку. Такая традиция. Люблю поразмышлять, скользя по снегу, о всяких проблемах – домашних, научных, словом – о жизни. Только в лесу и удается спокойно подумать, чтобы никто не отвлекал.

А лыжи у меня отличные: пластиковые, легкие, с современными безопасными креплениями, никакого смоления и смазки, понятное дело, не требуют. Вообще, к хорошим лыжам я всегда был неравнодушен, вот и теперь решил на этом не экономить. Однажды плюнул на все, сказал: «Могу себе позволить!» И купил настоящие, австрийские, почти профессиональные. Фирму называть не стану, чтобы лишний раз не выпендриваться. Но замечу, что и палки к ним, взял родные: тонкие, прочные, потрясающе удобные.

Зимний поход – дело серьезное. Тут каждая мелочь важна. Одежда, например, должна быть легкой, но теплой. А в маленький рюкзак я прежде всего кладу небольшую палатку – нечто среднее между спальным мешком и стандартной туристической одноместкой, потом – минимальный запас еды на весь срок и огромный серебристый термос (любимый, китайский, лет двадцать ему, наверно) с крепким сладким чаем. Хотите верьте, хотите – нет, но чай и на третий день еще бывает горячим.

На этот раз мне удалось урвать в конторе целых пять дней без серьезных потерь для отношений с начальством. Договорился. Деньги-то платят смешные, а на работу приходи каждый день. Какие уж тут успехи в труде!.. И счастье в личной жизни. Кстати, о личной жизни. Почему я до сих пор не женат? Не знаю. Ведь стукнуло уже тридцать три – возраст Христа. Так вот помрешь ненароком, и на том свете вспомнить нечего будет. В науке – сплошь рутина никому не нужная, в быту – приятели с поразительным упорством уговаривают выпить водки, книжки попадаются одна скучнее другой, и в разных постелях разные девки одинаково глупо хихикают... Да уж, на небе, в день Страшного Суда только и вспомню, что эту прямую, как штык, лыжню, рассекшую надвое белоснежное озеро зимнего луга.

В общем, братцы, от традиции своей я никогда не откажусь. Это – святое. Разве лишь в одном рискнул себе изменить: отправился в новое место. Ребята подсказали, бывшие друзья-спортсмены. От вокзала всего тридцать пять минут, а просторы, говорят, дивные, сказочные: поля, перелески, овраги, пологие подъемы и спуски.

Тридцать пять минут на поверку обернулись добрым часом, если не больше, утомительно противной тряски. В электричке с повсеместно выбитыми окнами удовольствие это было ниже среднего. Жуткая оказалась электричка. Три вагона прошел, и во всех без исключения от сидений одни лишь каркасы торчат. В четвертом начали попадаться сохранившиеся в целости скамейки, но я ж не один в том поезде ехал. Другие, более ушлые граждане, успели сыграть в игру для пассажиров с детьми и инвалидов. А несколько свободных мест, замеченных мною еще издалека, оказались, разукрашены цветистыми лужами заледеневшей блевотины. Ну, понятно, понедельник – день тяжелый.

В итоге я всю дорогу простоял в тамбуре. Когда из города, наконец, выползли, пейзаж за окном начал радовать глаз. День разгуливался. Электричка, скрипевшая, громыхавшая, еле тянувшая, готовая умереть каждую минуту, теперь, словно отогрелась на солнышке и побежала быстрее, быстрее – навстречу зеленым елкам, морозцу и искрящемуся снегу.

Станция, точнее просто платформа называлась странно: Выбор. Конечно, если учесть, что в коллекции экзотическим подмосковных топонимов существуют Правда, Серп и Молот, Красный Слон, Эммаус и даже местечко с дивным названием Льва Толстого (не Лев Толстой, а именно Льва Толстого), то Выбор звучит вполне буднично, не хитрее какого-нибудь там Лося. И когда мне объясняли, что ехать надо до Выбора, я даже не вдумался в смысл названия, но теперь, глядя на перронную табличку, невольно вздрогнул. Какой еще, к чертям собачьим, выбор? Может, тут при советской власти депутатов Верховного Совета СССР выбирали, а потом в перестроечном бардаке просто потеряли букву «Ы»? Ну, да ладно.

На платформе пустовато было: не Раздоры вам и не Подрезково, но с другой стороны, для понедельника десятки лыжников-фанатов – это совсем не мало. Впрочем, что такое понедельник в наше время? Люди уже давно работают не по будням, а отдыхают не по праздникам... И о чем это я вообще? Разве мне нужны люди? Я ведь собирался размышлять о жизни и смерти, о судьбе, о вечном. И главное – чтобы не мешали. Хотя, конечно, по целине на моем пижонском пластике... извините! Лыжня – это братцы великая вещь. В ней-то все и удовольствие. А лыжню люди прокладывают. Будь они не ладны. Вот такая диалектика.

Не люблю рвать с самого начала. Разогреваться, раскатываться следует постепенно. Я всегда считал себя стайером, а не спринтером, и в спорте, и вообще – по натуре. А в тот раз и вовсе торопиться не хотел. Запрограммировался на три дня похода, да еще в запасе было два. Какой запас, зачем? Странная мысль, правда? В поселок я, что ли, идти собирался за отсыревшими сухарями и общепитовским чаем? Или предполагал без еды и воды чесать себе дальше? И то и другое – глупость, сопливая романтика. Но я вдруг понял: хочу заблудиться. Заблудиться, замерзнуть и умереть. Как будто я в канадской тундре или сибирской тайге. В наших-то краях только псих заблудится... Во куда мысли о вечном завести могут!

А из-за спины кричали: «Лыжню!» Поначалу весьма часто, потом все реже и реже. Быстроногие спринтеры – ранние пташки, на одной электричке со мною приехали. Схлынула их волна, умчалась в даль, задернутую снеговой пылью, и все – тихо вокруг. Ведь следом только пенсионеры и дети потянулись, но они-то остались далеко позади.

Я медленно, но упорно развивал свой обычный средний темп, от которого и получал максимум удовольствия. А день-то, день-то выдался! Ну, просто по заказу. Снег – точно россыпь бриллиантов, небо – голубое-голубое, как над черным морем в мае, елки сверкают, словно изумрудные, а с ветки на ветку краснопузые снегири перепрыгивают, ни дать ни взять, танцуют, того и гляди соловьями запоют.

Вот в таком настроении и подошел я к тому самому повороту.

А поворот был так – ничего особенного. Ни тебе указателей, ни красот каких-то потрясающих, только лыжня уж больно хороша. Будто по ней не любители бегали, а специалисты высочайшего уровня под олимпийскую трассу накатывали, как это делалось в далекую теперь эпоху традиционного стиля, в те времена, когда великий швед Гунде Сван еще не заразил весь мир своим корявым коньковым шагом.

Ох, как хороша была лыжня! Уж больно хороша. Не мог я на нее не свернуть. Впрочем, на всякий случай огляделся. Спросить у завсегдатаев, куда ведет дорога – никогда не лишнее. Вдруг, например, через полкилометра меня ожидает какая-нибудь ведомственная спортивная база за высоким забором и больше никаких чудес. Скучно возвращаться назад, когда на долгий маршрут настроился.

Однако впереди за густой россыпью пушистых елок ждал меня лишь чудесный спуск в низину, долгий и ровный. Ветер свистел в ушах, мороз пощипывал кожу, разогретые мышцы работали с наслаждением. И когда лыжня снова вышла на горизонталь, даже начался небольшой «тягунок», я как будто и не заметил этого. Все молотил и молотил в прежнем темпе и с прежней не иссякающей радостью, словно заведенный. Давно уже не было мне так хорошо. Разве только в детстве...

К обеду я отмахал весьма приличное расстояние. По самым осторожным прикидкам километров двадцать, не меньше, и за весь путь не встретил ни единой живой души. Ни прямо по курсу, ни за спиной – нигде. И пейзаж практически не менялся. Поля, перелески, снег, елочки. И лыжня – прямая, четкая и такая же гладкая, как фирменный пластик моих лыж. Вертелись, конечно, в голове недоуменные вопросы типа: что это? Полигон артиллерийской части? Заповедник? Президентское охотхозяйство? Стратегический объект спецназначения? Но мысли толкали друг дружку легко, весело. Не хотелось ни о чем думать всерьез. Через шлагбаумы я не прыгал? Не прыгал. Под колючую проволоку тоже не подлезал. И в конце-то концов, я свободный гражданин свободной страны. Реализую свое конституционное право на отдых. Мне было хорошо, и я бежал.

• 1/36
• Следующая