Улица вечерних услад - Сазанович Елена Ивановна - Страница 20
- Предыдущая
- 20/24
- Следующая
– Ах, Вера, – не выдержал я. – Только не набивай себе цену. Я твою цену знав, поверь.
– Ну так оцени, – и Вера вновь приблизилась ко мне. И в сумерках комнаты был заметен ее лихорадочный блеск глаз. Она положила руки на мои плечи. И я почувствовал ее горячее дыхание. Мне страшно хотелось обнять ее до боли. Зацеловать до смерти. Непонятная дьявольская сила влекла меня к этой женщине. И только сегодня я нашел мужество сознаться себе. Что влекла очень давно. И я всю жизнь заглушал это влечение, Своими книгами. Своими поездками. Чужими женщинами. И сейчас. Сегодня. Когда судьба через двадцать лет исполняет свое обещание. Я вновь отказываюсь от него. И сам не понимаю, чем вызвано мое ослиное упрямство. Скорее всего я хотел получить все сполна. Я ждал той же искренности чувств. И гордость моя не позволяла мне быть обманутым. И я, стиснув зубы. Аккуратно убрал Верины руки со своих плеч.
– Не понимаю, что ты боишься, Лобов, – обиделась Вера.
Я поднял руки перец собой. И попытался пошутить, как можно естественнее.
– Только твоего мужа, Вера. Я не хочу раньше времени улететь к звездам…
– Мужа никакого нет, Костя. И ты не дурак, чтобы этого не понять. Остались его вещи. Остались звезды за окном, которые он, действительно, любит. Но его нет, Лобов. И, если ты кого и боишься. То только меня. Ты боишься влюбиться, Костя. Разве не так?
Я промолчал. Я хотел ей заметить, что бояться мне нечего. Что я уже давным-давно влюблен. Но я промолчал. Я хотел, чтобы меня тоже любили.
Вера распахнула окно. И сладкий пьянящий запах ворвался в комнату. И сбил меня с ног. И я покачнулся.
– Не привычно? – рассмеялась Вера. – Эти цветы никого не щадят. Даже таких сильных, как ты, Лоб.
Я пристально вглядывался в темноту. И увидел много-много цветов. Они светились в ночи, словно изумрудные камни. Словно отражение звезд. Мне захотелось прикоснуться к ним. Я никак не мог поверить в существование этих драгоценных цветов.
– Давай прогуляемся, Вера.
Мы вышли за порог, держась за руки, как дети. Как тогда, двадцать лет назад. Я вновь почувствовал себя ребенком. И мне хотелось слушать и слушать эту женщину. И верить каждому ее слову. И подчиняться каждому ее желанию.
Вера вырвала руку. И побежала. Босиком, в залатанных джинсах, с растрепанной каштановой стрижкой.
– Ко-о-о-стя! – кричали сил мне уже издали. – Иди сюда, Ко-о-о-о-стя! Ну быстрее же!
Она стояла на пригорке, усыпанном изумрудными цветами. И, забросив голову вверх, смотрела на звезды.
– Отсюда лучше всего можно рассмотреть звезды, – сказала она мне, не оглядываясь.
А у меня промелькнула мысль, не с мужем ли она их тут успела рассмотреть. Но эту мысль я мудро решил оставить при себе.
– А днем, – продолжала Вера, не прочитав моей мысли. – А днем отсюда видны солнечные человечки. В которые ты никогда не верил, Лоб.
– Ты такой же ребенок, Вера, – усмехнулся я.
– А ты так же скептически смотришь на мир, Костя. Какая красота, Костя. Хотя бы один разочек, только один подержать в руках звездочку. Ну, самую маленькую.
– Вера – звезды – это плазменные шары, подобные солнцу. Их никак… – и я осекся.
Вера не слушала меня. Она зачарованно вглядывались в ночное небо. И часто вздыхала.
– Ну почему мы не там, Костя?
Меня она совсем не замечала. И мне стало даже обидно. И чтобы обратить на себя внимание. Я сорвал цветок. И пощекотал им шею Веры.
Вера поморщилась. И оглянулась. И взяла цветок из моих рук.
– Это твое сочинение, Вера?
– Почти. Эти цветы были, конечно, и до меня. Но назвала их усладами я. Красиво?
– Все красиво. И цветы. И звезды. И мир. И ты, Вера.
– Леша тоже так говорил. Только в рифму. Но я никогда ему ничего не рассказывала.
– Почему?
– Мне трудно это объяснить. Просто доверять можно только одному человеку. И делиться с одним человеком. Даже если он оказывается совсем другим. Намного хуже. Намного холоднее. Даже если в нем ошибаешься. Сердце все равно хочется раскрыть только ему. А остальным… А остальным можно раскрыть свою тайну. Свою судьбу. Но не сердце. Так случилось и с Китом…
– И с многими другими, – продолжил я за Веру.
– Да, – быстро согласилась она. И просто добавила: – Со многими другими. Но не с тобой.
Я не знал, что ей ответить. Я ей еще не верил. Я присел на траву. Она села рядом. И вытянула свои ноги. И уперлась руками о землю.
– Как только не называли эти цветы! И цветком зеленое печали. И цветком змеиной страсти. И цветком вечной любви.
– Оригинально, – не выдержал я.
Вера покрутила пальцем у виска.
– Идиот, – разозлились она, – разве может быть банальным то, что случается раз в сто лет? Представляешь, ты умрешь, а твоя любовь нет.
Я отрицательно покачал головой.
– Не представляю.
– Ты умрешь, а твоя любовь останется жить. Если ты, конечно, любил по-настоящему. Она останется жить в море. В звездах. В цветах. Сила твоих чувств переполняет маце. Искренность твоих чувств заискрится в звездах. Красота твоих чувств распустится в цветах. Она не умрет, твоя любовь. Если ты, конечно, любил, – и Вера на меня выжидающе посмотрела.
Но я сделал вид, что не понял ее вопроса. Она вздохнула. И продолжала.
– Мне мама рассказывала эту историю. Ведь этот дом… Это дом еще моего деда, потом – моих родителей. Теперь мой. Я раньше думала, что никогда сюда не вернусь. Но потом… Мне некуда больше возвращаться, Костя. И незачем… Моя бабка. Мне мама говорила, что она была очень доброй. Но… Но деда своего она не любила. Хотя дед был и богат, и красив. Она влюбилась в нищего. И к тому же в страшно некрасивого. Ну что ж. Это ее право. А, может быть, она могла любить только жалея. А деда моего жалеть было не за что. Она влюбилась в этого нищего музыканта. И любовь ее была слепой, безрассудной. И добром, конечно, не могла закончиться эта любовь. А дальше… Дальше никто не знает, что произошло на самом деле. Только догадки, слухи. Бабка моя умерла, оставив мою маму совсем маленькой. Поговаривали, что ее смерть была далеко не случайной. И на следующее же утро после ее смерти возле нашего дома вырос изумрудный цветок. И каждый вечер возле нашего дома слышалась печальная музыка. Вскоре исчез и этот нищий музыкант. Поговаривали, что он утонул. Но никто толком ничего не знал. Дед мой поседел, хотя был еще совсем молодым. Но вина смерти этих двоих несчастных влюбленных всегда тянулась за ним. Хотя эта вина была бездоказательна. И люди говорили, что очень долго каждый вечер слышали эту печальную музыку в нашем городке. И была эта музыка ниоткуда. И была эта музыка сама по себе. И возле нашего дома с этих пор каждое лето распускались цветы изумрудного цвета. И по вечерам они удивительно пахли. И только я им придумала достойное название. Вечерние услады. Вот так, Лобов. И не смейся, пожалуйста.
– Я не смеюсь, Вера.
– Ну почему вы все так боитесь простых, банальных вещей?
– Я не смеюсь, Вера.
– Твои глаза смеются. Я вижу, Лобов. Ты же считаешь себя великим писателем. Но разве ты способен написать о такой любви?
– Я не смеюсь, Вера.
– Они умерли. Эти двое несчастных влюбленных. Но разве можно убить музыку? Разве можно уничтожить цветы? Разве можно убить любовь? Если она была настоящей?
Можно сойти с ума! И этой женщине за сорок! Дрожащее от волнения губы. Застывшие слезы в каштановых глазах. И вера. Удивительная вера в сказку. И как никогда, мне стала дорога Вера. Этот взрослый ребенок. Прижимающий к груди изумрудный цветок. И я не выдержал. И в порыве страсти, жалости, понимания. Крепко обнял эту женщину.
– Вера, – прошептал я. – Моя девочка. По-моему я полный идиот. Но мне не надо ставить памятник за стойкость. Я тоже в тебя влюблен, Вера.
Вера обвила мою шею руками. И я почувствовал на своем лице ее обжигающее дыхание. И цветок выпал из ее рук. И потерялся в ночи. И я посмотрел на небо. С этого пригорка, действительно, можно было рассмотреть звезды. Они были крупными. Яркими. Дорогими алмазами. И если бы я был волшебник. Я бы несомненно содрал одну для Веры. И эта мысль мне уже не казалась банальной. Потому что я был влюблен.
- Предыдущая
- 20/24
- Следующая
