Сад для бегонии - Сазанович Елена Ивановна - Страница 17
- Предыдущая
- 17/27
- Следующая
Мое сердце бешено заколотилось. Казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Мои руки похолодели. И я не могла унять дрожь, прикасаясь к конвертам. На которых сразу же узнала почерк.
Нет, это не Марта. Это только не Марта. Я не могла не узнать этот почерк. Красивый и почти детский. Я всегда старалась ему подражать. И у меня ничего не получалось. Мои буквы выходили корявыми и смешными. Так красиво умела писать только моя мама. Мама… Пришла моя очередь плакать. Я по-прежнему сидела на корточках. Скрючившись. Сжимая в ладонях охапку схваченных резинкой писем.
– Ну же, девочка, – торопил меня Локарев. – Ты что, кроме шоколада нашла коробку бриллиантов. Сомневаюсь, чтобы Роб был так небрежен. Он-то знает цену вещам. А особенно знает место для них.
И все-таки он небрежен. Вот они, письма. Он не нашел им подходящего места. Он их не сжег и не уничтожил. Он не нашел им подходящего места. Я встрепенулась. И не поворачиваясь, глухо спросила.
– Как ты сказал, зовут твоего дружка?
– Роберт. Дурацкое имя, правда. По-моему он его выдумал. Чтобы соответствовать своему снобистскому имиджу. Я подозреваю, что его зовут проще…
Да. На конверте написано четко и ясно: «Роберту». На свете не так уж много Робертов. Это несомненно дружок Локарева. Мне нужно сейчас же расспросить его об этом. Только не надо плакать. Нужно взять себя в руки. Я уже у цели. Мне тоже есть о чем поговорить с этим подонком.
И я вытерла слезы. И медленно, тяжело поднялась. Мне нужно спросить… Но я не успела.
– Девочка, это они, – зашептал Локарев. – Они идут сюда. Видишь? Я сейчас все выясню! О, боже! Они опять целуются.
Я так же медленно, тяжело приблизилась к окну.
– Боже! Как она красива, моя Марта…
Она действительно была красива. Локарев не преувеличивал. Загорелое стройное тело в открытом ажурном купальнике. Черные волосы падают на узкие плечи. Длинные босые ноги легко ступают по песчаной дорожке.
И он. Мускулистый атлет. Высокий. Светловолосый. С ясными голубыми глазами. Бережно обнимает ее за тонкую талию и целует на ходу в губы.
И вновь сжатые кулаки Локарева. И вновь шепот переходящий в истерический крик. Как в бреду.
– Она не может так поступить… Она же любит меня… Это ошибка… Боже, как она красива… Моя Марта.
Она смеется ямочками на румяных щеках. И бросается в объятия атлету. И сама страстно целует его в губы.
Она очень даже может так поступать. И Локарев это уже понимает. Ошибки быть не может. И он поворачивается, чтобы бежать к двери. И я до боли сжимаю его руку.
– Не ходи туда Локарев. Не надо…
– Отстань от меня! Слышишь! Отстань! Я верну ее! Обязательно верну! Любой ценой!
Он отталкивает меня. Но я удерживаюсь на ногах. Он одним прыжком оказывается возле двери кабинета. И мои слова. Удивительно спокойные, удивительно тихие. Заставляют его застыть на месте.
– Это он заказал твое убийство, Локарев. Он оказывается – твой друг…
Локарев по-прежнему неподвижно стоит возле двери. Он еще не понимает. Ему трудно осознать происходящее. Еще один удар по его благополучному миру. И в который слепо верил. И я надеялась, это этот удар не смертельный.
Из гостиной раздавался счастливый смех. Шаги по лестнице. Тихие слова.
Мы не сговариваясь прильнули к двери. Звук шагов уже не слышен. Но слова стали громче. Отчетливее. Видимо, счастливая парочка остановилась на лестнице.
– Боже, как здорово, – глубоко вздохнула умиленная после купания Марта. – Но когда же наконец все это закончится! Когда, наконец, милый, мы будем вместе.
Пауза. Видимо, растроганный нежными словами, милый ее поцеловал.
– Потерпи немного, Марта. Потерпи. Он никуда не денется. В любом случае. Он за помощью придет ко мне. Или к тебе.
– Или в милицию.
– Ну, это нам тоже на руку. Мой дядя сделает все, чтобы он больше не путался под ногами. А теперь тебе лучше уйти, дорогая. Он в любую минуту может появиться. Да и тебе лучше ждать его дома. Ведь круизы тоже когда-нибудь заканчиваются.
Пауза. Наверняка нежное расставание. Горячие поцелуи.
Я бросила незаметный взгляд на Локарева. Удивительное спокойствие. Даже кулаки уже не сжимает. Только по-прежнему бледное лицо. Наступил предел. Когда уже нет сил ни высказываться, ни драться, ни кричать. Предел критической ситуации. Когда четко и трезво принимается за работу мозг.
И вновь мы не сговариваясь приближаемся. Почти синхронно. К окну. Вглядываемся через узкие полосочки жалюзи.
Благочестивая Марта. Уже в узко обтянутых светлых брючках и крохотном топе. Открывающем полоску ее загорелого тела. Положила свою голову на грудь этому атлету. И он все крепче и крепче прижимает ее к себе.
Локарев уже не мечиться. Уже не пытается оправдать. И как мне показалось – уже не любит.
– Как трогательно, – его единственная реакция на увиденную идиллию. – Они удивительно подходят дуг другу. И как я только раньше этого не замечал.
– Что ты будешь делать, Локарев? – вторя его тихому спокойному голосу, спрашиваю я.
– Что? – он недоуменно захлопал ресницами, словно удивляясь, как я не понимаю таких очевидных вещей. – Что я буду делать? Я его убью, девочка.
Фу! Этого еще не хватало. Локарев пребывал в каком-то полубреду. Во сне. Которое мне так хорошо было известно.
– Это глупо, Локарев. Выслушай меня. Я прошу тебя. У нас мало времени на объяснения. Но прошу тебя. Не делай этого. Ну и что из того, что ты его убьешь? Но сколько еще останется людей. Заинтересованных в твоей смерти? Ты что, тоже собираешься умереть? Но это же глупо!
– А зачем мне жить? Может быть, ты скажешь, зачем? И как?
– А как я живу, Локарев? И раньше… Я тоже думала – главное отомстить! А потом и самой можно отправиться на тот свет. Но теперь… Нет, я не собираюсь этого делать. Я собираюсь жить, Локарев. И очень долго. Я ничего дурного в жизни не сделала. И я имею право жить. И если я отомщу, то не ценой своей головы. Моя голова еще пригодиться в этой жизни. И я не собираюсь ее терять из-за какого-то подонка.
– Отомстить? Кому, девочка? Я что-то не понимаю кому ты собираешься мстить.
Я молча протянула ему стопку писем моей матери. Он недоуменно повертел его в своих руках. Так ничего и не понимая. Ему эти письма ничего не сказали.
– Это письма моей матери к твоему дружку. Она погибла из-за него. И мне не менее тяжелее твоего…
И вновь шаги по лестнице. Уверенные, размашистые шаги. Они приближаются к кабинету. Их звук все явственнее. Отчетливее. Нужно что-то решать. Впрочем, не так уж много вариантов для принятия решения. Я успеваю схватить тяжелую бронзовую пепельницу в виде кленового листа, которая стоит на столе. И мы с Локаревым прячемся в угол кабинета. За дверь. Мы не знаем. Что будем делать потом. Но мы знаем. Что нужно делать сейчас.
И когда открывается дверь. И хозяин. Беззаботно посвистывая и ничего не подозревая, переступает порог. Я со всей силы ударяю его пепельницей по голове. Он так ничего и не сообразив. Мгновенно теряет сознание. И медленно, с моей помощью, опускается вдоль стены. На пол.
Я перевожу дух. И опускаюсь на мягкий диван. Локарев так же машинально. Следует моему примеру и садится рядом. И неподвижным взглядом смотрит на обмякшее тело своего бывшего друга. И наконец, не выдержав, глухо всхлипывает. И опускает голову на мои колени. И его плечи вздрагивают от беззвучных рыданий.
Я глажу его спутанные темные волосы. Я молчу. Я понимаю. Что ему наконец-то нужно дать волю чувствам. Только так он сможет выйти из оцепенения. Смириться с действительностью. И воспринимать ее как должное… Только так он сможет рассуждать и принимать решения. Как бы больно ему ни было.
Наконец он успокаивается. И поднимает на меня мокрое. Постаревшее лицо.
Я приношу мартини и шоколад. Разливаю по бокалам. Мы молча выпиваем. Локарев вздыхает. И вытирает потный лоб носовым платком.
– Но я не понимаю. За что? – спрашивает он у меня.
- Предыдущая
- 17/27
- Следующая
