Прекрасная мельничиха - Сазанович Елена Ивановна - Страница 8
- Предыдущая
- 8/9
- Следующая
– Уйди, мать. Тот, кто посмел сказать грубое слово о моей любимой. Не увидит больше меня.
По берегу идут молодые люди. Они громко смеются. Бросают в море пустые бутылки. И непогашенные сигареты.
– Идем с нами, старик, – говорят друзья моему возлюбленному.
– Это моя женщина.
– Не глупи. Мы тебя познакомим с тысячами женщин. И ты поймешь, что любить можно каждый день. Другую.
– Я хочу любить всю жизнь. Одну.
– У нее порочные глаза. Они излучают предательство. Как ты не видишь!
– Вы больше мне не друзья. Вы посмели обидеть мою любимую.
По берегу идет человек в галстуке. В его руках – дипломат. Заполненный исписанными бумагами.
– Идем со мной. Это самый верный путь.
– Самый верный путь – к этой женщине.
– Тебя ждут большие деньги. И большая слава. Ты все это можешь бросить к ногам этой женщины. Но для этого ты должен на время забыть ее.
– Я не забуду ее ни на миг. Мне не нужны деньги. И слава. Мне нужна она.
– Нищего она тебя бросит.
– Уходите.
Я прижимаю его голову к своей груди. И плачу. Мои слезы падают на его волосы. Запутываются в них. Волосы блестят. Словно их посыпали конфетти.
– Почему ты плачешь?
– Я не плачу. Я осыпаю твои волосы конфетти. Потому что сегодня – праздник.
Над морем своими белыми зубами смеется ангелочек.
– Он похож на чайку.
– Мне с тобой ничего не страшно.
– Неужели это когда-нибудь кончится?
– Хочешь, я стану самой красивой? И тебе все позавидуют?
Здесь действительно много света. Утром. Он ослепляет меня. Я щурюсь. И смотрю на солнце. Мой возлюбленный обхватывает ноги руками. И прячет голову в свои колени. Наверно, ему больно смотреть на солнце. Он в этот момент похож на страуса. И мне почему-то становится неприятно. Я встаю. И иду к морю.
– Почему ты уходишь?
Я пожимаю плечами. И иду дальше.
– Я тебя обидел? Так быстро случилось утро. Я не виноват. Что так быстро прошла ночь. Разве этим можно обидеть? Если любишь?
Я иду, не оборачиваясь.
– Подожди. Ну. Ну, скажи что-нибудь. Так нельзя. Это нечестно. Пойми. Молча нельзя уходить.
Он подбегает ко мне. Трясет за плечи. Я прячу свои глаза.
– Ты пойми. Как тебе сказать. Да пойми ты! Ну, в общем. В общем, ты зря от всего отказался. Ну, как ты не понимаешь. И мать свою прогнал. И друзей. И что нам с тобой теперь делать. Ночи всегда кончаются. И всегда наступает утро. А я люблю бывать в обществе. Ты же знаешь. Ты мог бы неплохо заработать. Конечно, я плохо разбираюсь в деньгах. Но я знаю, что на них можно купить вещи. А я люблю вещи. И, как бы тебе сказать. Ну… Постоянство – это что-то застывшее. Холодец напоминает. Съедаешь. А чувство голода остается. Я не люблю постоянства.
Он размахивается. Со всей силы. И бьет меня по лицу. И уходит. Я смотрю ему вслед. Худой. Загорелый. Белозубый. И мне кажется, что я любила его по-настоящему. И никого так не любила. Я облегченно вздыхаю. Под моими ногами валяется тельце умирающего ангелочка.
– Почему? – спрашиваю я у него.
– Самая большая любовь – неосуществленная. Но этим она обрекает себя на смерть. Это замкнутый круг. Неосуществленное желание – самое сильное. Но и самое короткое.
Ангелочек покорно закрывает глаза. Совсем ребенок. Я бережно беру его за крылышки. Как бабочку. И несу перед собой. Старуха открывает дверь. Крестится. Вздыхает.
– Синяк на щеке. Откуда?
– Он меня ударил. Представляешь? Посмел поднять руку на женщину!
Старуха не отвечает. Несет ангелочка на кладбище. Сквозь стену я слышу, как она что-то бормочет про себя. Молится, наверно. Всхлипывает. Ей искренне жаль этого розовощекого крепыша.
Старуха возвращается. И смотрит на меня с ненавистью.
– Ты его…?
– Что ты! Как можно! Он сам! Честное слово, сам… Я детей не обижаю. Дети – цветы жизни…
– Цветы, цветы, – передразнивает меня старуха. – Не пойму, что тебе надо?
– Посмотри. Вон идет он. – Я подзываю старуху к окну. – Тебе он нравится?
Мой возлюбленный шагал мимо старухиного окна. Размахивал весело дипломатом. И что-то мурлыкал себе под нос. Можно предположить, что сегодня у него дела на службе идут как нельзя лучше.
– Так себе, – морщится старуха.
– Он идет на службу. Со службы он придет домой.
И станет есть жареные котлеты.
– А тебе какое дело?
– Мне? Вовсе никакого. И жена у него будет маленькая. И пухленькая. Он изредка умудрится напиться. И она безропотно снимет его ботинки. А наутро сбегает за пивом. И котлеты поджарит.
– Но тебе-то? Тебе-то какое дело?
– Пусть ест. Мне не жалко. – Я отхожу от окна. Растираю свою опухшую щеку. Ложусь спать.
– Ты вообще довольна?
– Почему ты об этом спрашиваешь?
– Да так себе. Вид у тебя бледный.
– При таком освещении ты еще можешь судить о моем виде?
– Может, ты и права. Может…
– Мне снятся приятные сны. Иногда. Такие приятные… Что хочется плакать, когда просыпаешься. Иногда плачу. Хочется что-то уловить. Но чаще – забываю. Но на целый день – какое-то приятное ощущение полета. Я слушаю прекрасную музыку. Такую прекрасную, что забываюсь. Где я. Что со мной. Как меня зовут. В каком городе я родилась. Я где-то летаю. Где-то плаваю. Где-то прыгаю. Я не знаю, где я. Что со мной. Но я знаю, что мне хорошо. Очень. Я смотрю на картины. И хочу туда. Ненадолго. Там покой. Там другое освещение. Там не бывает неприятностей. Суеты. И дележки жизни на годы. Там можно все взять сразу. И без труда.
Я открываю шкаф. И нахожу свое детское платье. В ромашках. Которое сшила мне моя мама на десятилетие. Я его надеваю. Прижимаюсь щекой к старушечьему лицу. Лицо почему-то очень холодное. Меня передергивает. Я открываю дверь. И вхожу в березовую рощу Куинджи. Ложусь на неестественно яркую траву. Около меня на колени опускается моя мама. В ее ладонях блестит вода из криницы. Вода сочится между мамиными пальцами. И капает на мое лицо.
– Пей, доченька, – просит моя мама. – Пей. Это очень вкусная вода. Она даст тебе силу. Я приподнимаю голову. Пью. И целую мамину руку.
– Мама. Я так рада. Ты даже себе не представляешь. Ты только никуда не уходи от меня. Мама.
– Ты ничего не бойся. Здесь хорошо. И не страшно. Ты только не бойся.
– О чем ты?
– Среди мертвых не бывает врагов. Смерть мирит. И делает братьями. Мертвых нельзя бояться.
– О чем ты, мама?
Мама целует меня в лоб. Крестит.
– Сколько тебе лет, мама?
– Двадцать пять.
– Мне совсем скоро тоже. Двадцать пять. Совсем скоро. Мы ровесницы?
– Да.
– Ты такая красивая. Мама. Я так боюсь тебя потерять. Ты спой мне песню. Ты возьмешь меня за руку. И будешь держать – крепко-крепко. Чтобы я не упала. Я с тобой никогда не падала. Мама. Не разжимай своей руки. И я никогда не упаду.
Моя мама машет мне рукой. И скрывается в куинджевой роще.
Я сажусь. Вытягиваю ноги. Вокруг меня водят хоровод люди. Они красивые. Эти люди. С прозрачной кожей. Голубыми глазами. В белых нарядах. В руках белые лилии. Они не ступают по земле. Двигаются плавно по воздуху. Я всю жизнь мечтала двигаться по воздуху. И у меня это иногда получалось. Но меня одергивали. И наступали на ноги.
– Тебе хорошо? – спрашивают они.
– Мне так хорошо никогда не было.
– Оставайся. Здесь никогда не плачут. Никогда не обрызгивают грязью. Никого не хоронят. Здесь красота. И гармония. Оставайся.
– А можно?
Из рук в руки люди замедленными движениями передают младенца. Наконец – ребенок на моих руках.
– Чей это малыш?
– Ты не узнаешь? Это твой не рожденный ребенок.
– Мальчик, – улыбаюсь я. – Я так и знала, что это мальчик. – Я расстегиваю передние пуговицы ромашкового платья. И прижимаю ребенка к груди. Ребенок сосет мою грудь. В ней нет молока. Она пуста и безжизненна. Но ребенок все равно сосет. И даже при этом улыбается, – Какой славный малыш, – говорю я. – Как хорошо, что он так и не родился. Он бы вырос самовлюбленным глупцом. Как его отец. Или испорченным мучеником. Как его мать. Он перехитрил всех. Он навсегда останется невинным божьим созданием.
- Предыдущая
- 8/9
- Следующая
