Маринисты - Сазанович Елена Ивановна - Страница 17
- Предыдущая
- 17/27
- Следующая
Солнце уже заходило. Но я пытался его перегнать. Мои глаза уже хуже видели. Но я со всей силы напрягал зрение. И не давал возможности солнцу заглушить мое разгулявшееся воображение.
Немой не шелохнувшись стоял за моей спиной. И не отрываясь следил за кистью моей руки. И я знал, что он плачет. Но я никак не мог знать, о чем он плачет. И его слезы тоже являлись частью моей картины, моего мира, который придумывал я. Слезы немого человека говорили за него. И слезы моей безмолвной картины говорили о страданиях, о необъяснимой печали всего человечества. И море плакало вместе с нами. Возможно, оно своими слезами просило прощения за свои непоправимые ошибки, за мою горькую потерю. И слезы моря я рисовал тоже. И в глазах ангела– чертовки Марины независимо от меня появлялись слезы. Вся природа, весь мир, все человечество проливало слезы. Возможно потому, что они были есть и будут основной часть совести…
Голова внезапно обрушился на мою голову, на мои фантазии, на мои мысли. И я сразу же отложил кисть. Стало совсем темно. И писать я уже больше не мог.
Немой даже не заметил появление Головы. Он так же, съежившись, сквозь слезы пожирал взглядом картину.
– Так вот, слушай меня, Тим, – наконец обратился ко мне Голова, когда мы зашли в дом. – Доктор никуда не отлучался в эти дни. А вот немой…
Я вопросительно поднял брови и невольно взглянул в окно. Немой по-прежнему, не шелохнувшись сидел на песке. И его странный взгляд был устремлен куда-то в бесконечную морскую даль.
– Что – немой? – машинально переспросил я.
– А немого почему-то в эти дни никто не видел. Хотя он всегда шатается по деревне. Он как бы составная часть интерьера крестьян. Он всегда под рукой. Но в последние дни его почему-то никто не видел.
Я пожал плечами.
– Это еще ничего не доказывает, Голова. Мало ли что взбредет в голову больному человеку. Мало ли почему он может исчезнуть на пару дней.
– Возможно. Но все-таки… – тут Голова бросился к окну.
– Тим, он уходит! И мы должны немедленно за ним проследить!
Я махнул рукой.
– Он идет в деревню. Куда ему еще идти?
– Мы обязаны, Тим, проследить за ним. Я не утверждаю, что он в чем-то виновен. Но что он что-то знает – ты отрицать не можешь.
Я это и не отрицал. И выскочил из дому вслед за Головой.
Мы, соблюдая всю осторожность, на которую был способен опытный Голова, шли за немым. Но особенной осторожности и не требовалось. Слон так ни разу и не оглянулся. В его бедной голове не могло и возникнуть мысли, что за ним могут следить.
– Бедный Слон, – прошептал я. – Он бы, наверно, чокнулся, если бы узнал, что его разуму оказывают такую честь.
– Такой возможности, как чокнуться, ему уже не предоставится, – прошептал мне в ответ Голова. – Запомни это на будущее. Чокаются один раз.
– Запомню, Голова. И спасибо, что ты не сомневаешься в моем нормальном будущем.
Так мы, перебрасываясь незначительными репликами и особо не веря в свою затею, добрались до дорожное развилины. Две дороги разбегались в разные стороны. Одна вела прямиком в деревню. другая – вглубь чащи. И Слон неожиданно остановился.
– О, Тим, оказывается он еще умеет раздумывать. Оказывается он еще понимает, что на свете существует выбор. Значит, его дела не так уж и плохи.
Только я собирался ответить, как Голова схватил меня за локоть.
– Быстрее, Тим. Он может улизнуть.
Слон резко ускорил шаг. Он почти бежал. Бежал по дороге, ведущей в обратную сторону от деревни. Бежал вглубь чащи.
Солнце уже зашло. И темнота мешала нам следить за бесшумной фигурой, напоминающей привидение. Но по скрипу неуклюжих шагов, по ломающимся веткам, по хрусту опавшей листвы мы быстро ориентировались, куда он держит свой путь. Я мельком взглянул на небо. Луна нависла над нами. Огромная, яркая, полная луна, режущая своим неземным светом глаза. Я уже понял, куда мы сейчас придем. Вот так же, словно и не было этих бесконечных хмурых четырех лет, нависла полная луна надо мной. И колючки также раздирали кожу до крови, так же кусалась до волдырей крапива, так же высокая режущая трава хлестала по щекам. И так же, как и четыре бесконечных года назад, возник перед нами вид неприступной старой усадьбы. И вновь ночь скрывала ее раны. Ее разваленные стены, ее пошарпанную краску. И вновь луна подчеркивала ее красоту и величие. И вновь слышался звон фарфоровой посуды, шорох шелковых платьев, шум игральных карт и печальная мелодия рояля. Вновь виделся слабый свет от свечи и даже чувствовался горький запах лампады. Словно мираж. Словно фантазия. Словно чей-то придуманный миф.
– Какая красота, – выдохнул я.
– Не среди ли этой красоты тебя когда-то шарахнули по голове? – перебил мой восторженный возглас Голова, недовольно отряхиваясь от пыли, травы, колючек. – Да, путь к прекрасному, не так уж легок. Хотя немой, в отличие от нас, полных идиотов, легко сумел его преодолеть и ловко от нас улизнуть. Кто теперь посмеет утверждать что придурок он, а не мы?
Да, след немого мы потеряли. Но мы отлично поняли, несмотря на свею оплошность, что искать его надо не иначе как в усадьбе.
– Смотри! – Голова дернул меня за рукав. – Тим, смотри же! Свет!
Голова не ошибся. Слабый свет свечи пробивал одно из окон усадьбы.
– Ты слышишь, Тим? – Голова даже присел, словно от этого у него улучшался слух.
Я все прекрасно слышал. Печальная мелодия рояля. Оказывается не такая уж фантазия, же такой уж мираж, не такой уж миф. Хотя и не слышался звон фарфоровой посуды и шорох шелковых платьев, но печальная мелодия рояля и свет в окне оставались тем не менее фактом.
– Вперед, Тим!
И вновь по моей спине пробежал неприятный холодок. Все-таки за четыре года я не смог забыть боль внезапного удара.
– Ничего, Тим, – успокоил меня Голова, словно прочитав мысли. – Больнее уже не будет. К тому же, опыт у тебя есть.
Но мне было не до шуток. Я чувствовал, что в этой старой заброшенной усадьбе, где когда-то творил Самойлов, где пропала его талантливая картина, где он принял свою внезапную смерть, нас ждут далеко не с распростертыми объятиями.
Мы сняли обувь и на цыпочках, очень осторожно стали подниматься по полуразрушенной лестнице, на второй этаж, к комнате, где горела свеча и доносились звуки рояля.
– Голова, – зашептал взволнованно я, – я вспомнил, Голова! Доктор когда-то рассказывал мне, что в мастерской Самойлова был старый рояль, еще оставшийся от его предков. Это в его мастерской горит свет, Голова…
Голова слегка зажал ладонью мой рот.
– Тихо, Тим. Тихо. Мы сейчас все узнаем.
Лестница выдавала нас. Она скрипела под нами и мы изредка спотыкались об ее высокие выступы. Но нас спасали звуки рояля, заглушая наши шаги. И внезапно… Внезапно я услышал за своей спиной отчетливый скрип старой лестницы.
– Боже! Голова, ты слышал!
Он молча кивнул и приостановился. Скрип больше не повторялся. Но меня не покидало ощущение, что за нами идут по пятам. Но время на раздумье у нас не было. Мы вплотную приблизились к мастерской Самойлова. Дверь была приоткрыта и слабый свет пробивался из узкой щели. И мелодия были слышна настолько громко, что резала слух. И ноты ударялись об оглушительную тишину, о пустые мрачные стены и уплывали в глухую лунную ночь.
Голова первый заглянул в мастерскую. И его бледное лицо, освещенное слабым светом, стало совсем белым.
– Тим! Ты только взгляни, Тим! – как можно спокойнее попытался сказать он. Но его дрогнувшие губы выдавали волнение.
Несмотря на страх, сковывающий меня, любопытство взяло верх. И я последовал примеру Головы и заглянул в щель. Голова не ошибся. Это было невероятно. И я чувствовал, как мое лицо становится белым, как мел.
В полуосвещенной комнате сидел за роялем немой. Его руки ловко бегали по клавишам, рождая прекрасные гармоничные звуки. И он, в своих грязных рваных тряпках, лопоухий и большеносый, так напоминающий слона, казался чудовищем по сравнению с этим божественным инструментом.
- Предыдущая
- 17/27
- Следующая
