Бронзовая птица - Рыбаков Анатолий Наумович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/50
• Следующая

– О, лорд Керзон… Это некарашо – лорд Керзон, отшень некарашо… Фуй, Керзон… Керзон – это плохо…

– Значит, Керзон нехорошо? – насмешливо переспросил Миша. Ему даже стало неприятно, что иностранец так притворяется. Уж если имеешь убеждения, то отстаивай их.

Иностранец отрицательно покачал головой:

– Некарашо, отшень некарашо. Керзон… Ультиматум, Тори… Империализмус…

– А Муссолини хорошо?

– О, – иностранец энергично замотал головой, – Муссолини савсем некарашо. Фашизмус… Коммунист, социалист – убивать… Диктатур… Савсем некарашо…

– А почему у вас есть всякие керзоны и муссолини? – ехидно спросил Миша. И, видя, что иностранец его не понял, он энергично махнул рукой: – Керзон, Муссолини вон! Долой!

Иностранец радостно закивал головой:

– О да… Конешно… Долёй Муссолини, долёй… Керзон – долёй!

«Хитрый!» – подумал Миша и сказал:

– Вот вы их и долой.

Иностранец задумчиво качнул головой и, медленно подбирая слова, сказал:

– Врэмя… Рэволюций не устраивать, рэволюций приходят.

«Какой политически грамотный! – подумал Миша. – Уж такие, как вы, конечно, никакой революции не устроят…»

А иностранец с серьезным и многозначительным выражением лица, несколько напряженным от необходимости вспоминать русские слова, продолжал:

– Кризис, безработний, война… Пролетарият – некарашо… Коммунист – агитация… Капиталист его в тюрьма. – Он вдруг засмеялся и схватил себя за кисти рук: – Кандали, тюрьма! – И смешно сморщился: – Некарашо – тюрьма…

Миша посмотрел на золотое кольцо иностранца, на белые полоски кожи на кистях женщины и подумал, что очень хорошо смеяться, когда сами носят золотые кольца и браслеты.

Иностранец перехватил его взгляд, засмеялся и показал на руки женщины:

– Кандали – три лет… Тюрьма – десять лет.

Женщина в это время перемывала чашки.

Мальчики сразу не сообразили, о чем говорит иностранец. Какие десять лет тюрьмы? Какие три года кандалов?.. И только Славка первым обрел дар речи.

– Вы коммунистка? – спросил он у женщины.

Иностранец, улыбаясь, повторил Славкин вопрос на незнакомом ребятам языке.

Женщина засмеялась, ткнула себя пальцем в грудь и сказала:

– Коммунисьт! – потом показала на мужчину: – Коммунисьт, – потом опять на себя: – Румэн, – потом опять на своего спутника: – Куба, Эмерика…

Мальчики молчали, потрясенные таким неожиданным оборотом дела. Те, кого они приняли за буржуев, оказались коммунистами. Они, наверно, делегаты Коминтерна. Ведь недавно был конгресс. Как же они так опростоволосились, так бессовестно обожрали их! И как они могли принять их за капиталистов? Какие капиталисты будут путешествовать по берегам Утчи? Капиталисты отдыхают во всяких Баден-Баденах… Да и если приглядеться, то сразу видно, что это коммунисты и революционеры. Одеты хотя по-иностранному, но просто, как рабочие. У мужчины доброе, умное лицо, приветливая улыбка, сильный подбородок. У женщины тоже волевое лицо, и седина, и морщинки. И они отдали мальчикам всю свою еду. Разве капиталисты поделились бы с ними? Ах, как нехорошо получилось!..

– Значит, вы с Кубы? – переспросил Миша только для того, чтобы нарушить неловкое молчание.

– Куба, Куба, – засмеялся кубинец.

– Капабланка! – сказал Генка.

– О да, да, Капаблянка, чемпьоне…

– Хорошо на Кубе?

– Карашо, отшень карашо. – Кубинец показал на землю. – Ходить земли карашо. – Потом он обвел рукой вокруг шеи, как бы изображая петлю, показал на дерево: – Висеть на дерев плёх, отшень плёх. – Он засмеялся. – Мне надо висеть, а я удираль…

Мальчики с восхищением смотрели на кубинца. Этот толстый, веселый, такой на вид заурядный человек был приговорен к смертной казни и сумел уйти от палачей, сумел добраться до России! Каким мужеством, какой отвагой надо обладать! А он сидит на берегу Утчи, вскрывает банки с консервами и смеется как ни в чем не бывало! Вот это люди!

Хорошо бы с ними поговорить, порасспросить, узнать, как обстоит дело с мировой революцией. Но надо ехать за Игорем и Севой. Да и после этого недоразумения мальчики чувствовали себя неудобно. Они встали и начали прощаться.

– До свидания, – говорили они, пожимая руки кубинцу.

А Генка добавил:

– Если будете идти все берегом и берегом, то обязательно к нам в лагерь попадете.

Кубинец не понял Генку и только весело улыбнулся в ответ.

Румынке мальчики пожали руку особенно почтительно: на этих руках были кандалы!

Потом они спустились к лодке.

Собственно, никто не говорил, что им надо сделать, но каждый понимал это. Они сложили все свои продукты в один мешок, только хлеб мальчики оставили себе: ведь иностранцы его почти не едят.

Кубинец и румынка стояли на берегу, поглядывая на сборы и не понимая их назначения. Миша торопился: может быть, кубинец улыбается тому, что у мальчиков столько продуктов, а их они оставили безо всего.

Наконец мешок был уложен. Миша вынес его из лодки и положил у ног кубинца и румынки. Они сначала не поняли, но потом, когда сообразили, замахали руками:

– Не надьо, не надьо, возьмийть, не надьо…

Но Миша уже оттолкнул лодку и прыгнул в нее.

Кубинец поднял мешок и, протягивая его мальчикам, пошел по берегу вслед за лодкой. Но Генка и Славка налегли на весла. Лодка быстро удалялась.

На берегу стоял кубинец с мешком в руках. Он растерянно улыбался и качал головой. А маленькая рыженькая румынка стояла неподвижно, внимательно и серьезно глядя вслед мальчикам. Косая тень белой березы падала на ее худенькие плечи.

И тогда Миша поднял руку и крикнул:

– Рот фронт!

Женщина молча подняла сжатый кулак.

Кубинец засмеялся, опустил мешок и тоже поднял сжатый кулак:

– Рот фронт! До свиданьия! Рот фронт!

Скрылись из виду и кубинец, и румынка, и их маленький шалаш из веток. Опять потянулись леса, поля, луга, перелески, овраги, мельницы.

– Некрасиво получилось, – сказал Славка, работая веслами, – приняли за буржуев, набросились на еду.

– Все Генка! – не оборачиваясь, ответил Миша. – «Нэпманы», «буржуи»! Всегда лезет со своими дурацкими идеями!..

– Меня брюки гольф подвели, – оправдывался Генка. – Вижу, гольф, ну и подумал, что буржуи.

Миша пожал плечами:

– Разве можно по штанам судить о человеке? И меня сбил с толку. Я сразу подумал, что это иностранные коммунисты.

– А если ты подумал, то и продолжал бы думать! – огрызнулся Генка. – Каждый имеет свое мнение.

– А кто на бутерброды накинулся? – заметил Славка.

– Как будто из голодной губернии приехал! – усмехнулся Миша. – Стыдно было смотреть!

Генка собирался опять огрызнуться, но Миша приподнялся и крикнул:

– Плот!

На небольшой песчаной отмели лежал плот – ветхое сооружение из коротких, тонких бревен, скрепленных лыком, рваной веревкой и ржавой проволокой. Крепления разорвались, и бревна плота разошлись в разные стороны. В таком виде он был непригоден к употреблению.

– Сенькин плот, – сказал Жердяй.

– Точно. Вот эта проволока моя. А кол Акимка притащил, из ограды вынул. Сенькин плот.

Мальчики вышли на берег. Справа тянулся лес, слева виднелась деревня. За полями, на расстоянии километра, высилась насыпь железной дороги. По ней тащился товарный состав. За ним волочился длинный хвост дыма.

Мальчики обсудили положение.

Здесь Игорь и Сева оставили плот. Куда же они ушли?

– Они ушли на станцию, – сказал Генка.

– А может быть, в деревню? – предложил Славка.

– Зачем?

– За веревками. Хотят починить плот и плыть дальше.

– На такой развалине!..

– Вот что, – сказал Миша. – Генка со Славкой отправятся на станцию, а мы с Жердяем поплывем в деревню. Как она называется, Жердяй?

– Грачьи Выселки.

– В Грачьи Выселки мы и пойдем. Может быть, ребята туда заходили. Если не за веревками, то хотя бы за продуктами. А вы со станции вернетесь в деревню. Мы будем вас ждать, только особенно не задерживайтесь. – Миша посмотрел на часы: – Ого, уже половина пятого! Вот и день прошел.

• Предыдущая
• 14/50
• Следующая