Зубы настежь - Никитин Юрий Александрович - Страница 43

• Предыдущая
• 43/104
• Следующая

По синему небу медленно двигались кудрявые, как барашки, подсвеченные оранжевым облака. Звонко пел жаворонок, а когда я пытался его рассмотреть, взгляд зацепился за парящего в высоте орла. Неподвижный, словно нарисованный на синем куполе, как в церквях рисуют парящих ангелов, он, как мне показалось, не столько высматривал зайцев или кроликов, сколько следил за нами.

Послышался настигающий звон подков. По легкому стуку я определил, что меня догоняет легкая, как зайчик, игрушечная лошадка. Нахмурился, женщина – враг природы, красивая – вдвойне, но деться некуда, терпеливо ждал. Краем глаза видел, как рыжая лошадка принцессы резво пошла рядом, а сама прекрасная Грюнвальда, красивая и легкая, даже привставала на стременах, чтобы выглядеть выше.

Она смотрела вдаль, я видел ее точеный профиль, но тоже смотрел вдаль, и со стороны мы классически подходили под определение влюбленных, что смотрят не как бараны друга на друга, а вместе в одном направлении, конечно же – общего светлого будущего.

Все-таки ее классический профиль с точеным носиком, тугой, по-детски припухлой щекой, просто завораживал. Я поймал себя, что уже смотрю не вдаль, как надлежит настоящему мужчине, а как ненастоящий пялюсь на нее, не могу оторваться, смотрю и смотрю. Она взглянула несколько удивленно, бесцеремонный варвар истоптал ее взглядом, щека слегка порозовела.

Длинные густые ресницы, изогнутые, как самый высокогорный трамплин для прыжков, бесценные для жизни в пустыне, служили бы прекрасной защитой от летящего в лицо песка, сейчас несколько нефункциональны здесь… да-да, нефункциональны, напомнил я себе. И эта эффектная загнутость ресниц… она крайне необходима для жизни кочевника, когда просыпаешься со смерзшимися ресницами, но зачем во дворце, когда вокруг сотни слуг и служанок?

Она ощутила, что мой взгляд потвердел, изменился. Ее тонкие, черные как ночь брови взлетели в удивлении, а зрачки расширились. Я с трудом отвел взгляд, на моей дубовой варварской роже, надеюсь, мало что изменилось.

Все еще глядя прямо перед собой, она спросила звонким детским голоском:

– Твое имя – Рагнармир?

Голос ее был по-прежнему надменный и такой хамский, что у меня зачесались руки если не дать ей по харе, то хотя бы ответить так, как отвечают девкам с Тверской, когда те предлагают свои услуги чересчур откровенно:

– Да, принцесса. Тебе не холодно?

Ее синие глаза с интересом пробежали ощупывающим взглядом по моей фигуре:

– А тебя это волнует?

– Конечно, – буркнул я. – Ехать через лес, а там ветки, колючки… Мне не хотелось бы, чтобы наш отряд останавливался вытаскивать колючки из твоих розовых ягодиц.

– Розовых? – удивилась она. – Почему розовых?

Пока она изгибалась в седле, пытаясь рассмотреть свои ягодицы, в самом деле оттопыренные, я с надеждой смотрел на мост впереди, надеясь, что из-под него выскочат разбойники, ушкуйники, тати… хотя тати вроде бы не сидят там с кистенями наготове. По крайней мере, я бы ускакал вперед, а там не знаю, что сделал бы с ними, если бы представил, что это не бедные тати, а принцесса передо мной с ее напыщенным дураком…

– А правда, – спросила она, – что ты сразил самого Громоблещущего Низвергателя Королевств и Тронов?

– Брехня, – ответил я равнодушно.

Она оживилась:

– Вот и я так сказала! Низвергатель – великий воин. С ним не совладать и отряду варваров.

Я промолчал. От принцессы веяло свежестью чистого, вымытого, здорового тела. Тонкие ремешки не закрывали грудь, только чисто символически прикрывали розовые соски, а сама грудь, как две полные чаши, красиво и вызывающе покачивалась в такт конскому шагу.

Прогрохотали копыта крупного коня, я опять же, не оборачиваясь, видел, как подъезжает ее бессменный защитник. Слева пахнуло запахом розового масла, герцог даже в походе следит за внешностью.

– Что случилось, принцесса? – спросил он ревниво. – Этот варвар снова оскорбил вас?

Я не помнил, чтобы я оскорблял ее раньше, но смолчал, смотрел в точку над конскими ушами, где смыкался небокрай с земнокраем. Я чувствовал испытующий взгляд принцессы, но пауза длилась, как кроманьонская эра, наконец принцесса бросила насмешливо:

– Он только что признался, что вовсе не убивал Низвергателя!

Герцог хмыкнул, я перехватил странный взгляд, который он бросил в мою сторону.

– Я тоже не верил этим слухам, – сказал он довольно. – Разве что в спину, а то и вовсе сонного…

Мой конь ржанул и пошел вперед лихим наметом. Я не состою у них на службе, просить позволения удалиться не обязан. Раньше бы обиделся, вспылил, исходил бы бессильной злостью, но с такими глыбами мышц чувствуешь себя странно защищенным даже от оскорблений. Говорят же, что самые злобные собаки – мелкие, а всякие там гиганты сенбернары – одно добродушие.

Волк сидел впереди на тропке, довольный, как крокодил, утащивший антилопу, а на ветке сверху нахохлилось черное порождение ночи. Ветка, несмотря на толщину оглобли, заметно прогнулась и потрескивала. У волка из раскрытой пасти капнула красная капелька. Не глядя, он подхватил языком, в желтых глазах были насмешка и благожелательная сытость напополам с неосознанным превосходством.

– Ну как? – спросил он, когда мы приблизились.

Конь попытался достать его копытом, волк с готовностью показал клыки, и конь передумал. Или отложил до более удобного случая.

– Меняемся? – предложил я.

Шерсть на спине волка поднялась, как у дикобраза иглы:

– Ни за каких зайцев!.. Вы уже мимо трех хороших ручьев проехали, не заметили. А это пернатое в одном даже рыбешку поймало. Правда, дохлую. Кверху пузом плавала.

Ворон даже не соизволил ответить, тяжелый и сытый. Когтистые лапы с такой силой обхватили ветку, что оттуда срывались прозрачные капли. На когтях прилипли крохотные волоконца, при виде которых у меня тоже поднялась шерсть на спине. Я бы их назвал, скорее, остатками человечины, чем рыбятины.

– Где следующий? – спросил я.

Волк оживился:

– Ты о добыче?

– Ручей где?

Волк повернул голову. В двух полетах стрелы особнячком красовалась роща с кудрявыми, неправдоподобно красивыми, как нарисованными, деревьями. Солнечные лучи пронизывали ее наискось, кроны искрились, как усыпанные изумрудными камешками, а между стволов угадывалась тень, прохлада.

– Ладно, – согласился я. – Раз уж вы так устали… Привал на ночь. Можете не убегать далеко, вы мои спутники.

Волк даже попятился, а ворон буркнул:

– Ты сам еще откаркайся! Скоро заклюют.

– С чего ты взял?

– Мне сверху видно все…

Сзади послышался настигающий стук копыт. Волк отступил еще, прорычал:

– Мы лучше поохотимся… Только разошлись! Поговорим после.

– Всегда после… – проворчал ворон с неохотой.

Однако оттолкнулся от ветки, та затрещала и пошла к земле, но ком ночи уже снялся в воздух, направился в сторону леса, тяжелый, как цементовоз. Стук копыт сменился шагом, сиплый голос воеводы, чем-то похожий на волчий, проревел за моей спиной:

– Ишь, зверюки… Я такого толстого кабана с крыльями отродясь не видел.

С ним были принцесса и герцог, в трех шагах остановилась стража. Принцесса капризно наморщила носик:

– Он с ними разговаривал?

– А что удивительного? – ответил за меня герцог. – Все животные понимают друг друга.

Воевода нахмурился, старый вояка опасается ссор в походе, но я только выпрямился, раздвинул плечи и улыбнулся широко и по-варварски беспечно. Когда такой торс, такая грудь, как в латах, а зубы белые и ровные, то лучше просто пошевелить плечами, а рот открывать пошире, тем самым напоминая, что у герцога зубы-то серые и кривые.

– Да, – ответил я воеводе, игнорируя остальных. – Мы такие животистые! Зато с нами едут натуры настолько возвышенные, настолько одухотворенные… Что, наверное, и за кусты никогда не ходят, а если и ходят, то листья выбирают пошире и помягче.

• Предыдущая
• 43/104
• Следующая