Золотая шпага - Никитин Юрий Александрович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/108
• Следующая

Кениг уважительно посмотрел на восемнадцатилетнего богатыря. Чего-чего, а такой философии не ожидал от юноши. Впрочем, всегда находились такие, кто остро сознавал краткость человеческой жизни. Юлий Цезарь в свои двадцать лет рыдал, читая жизнеописание Александра Великого: «Он уже в восемнадцать лет начал завоевывать мир, а я старше, но для бессмертия ничего не сделано!»

– И ты тоже, – спросил, неожиданно переходя на «ты», – хочешь строить свою пирамиду?

– Да, – горячо ответил Засядько. – Разум мне дан, чтобы я им пользовался, а не низводил до скотского уровня в оргиях. Скажите, чем закончилась битва у Сиракуз?

– Не помню, – ответил Кениг удивленно.

– Почти никто не помнит, хотя это была крупная битва. И почти никто не знает имен воевавших тогда царей. Зато все знают, что в те дни был убит один совсем незнатный человек по имени Архимед. Память хранит только имена людей, что-то сделавших для человечества, и я мечтаю быть среди тех, кто удостоился этой чести! Простите, если вам показалось, что я недостаточно почтителен к царственным особам… тех времен.

Кениг отмахнулся:

– Царственные особы… были разные. Это сейчас живем… гм… жили в просвещенном веке под рукой всемилостивейшей императрицы Екатерины, уже именуемой Великой. И не зря, можно сказать. Но тогда тем более зачем вам эти упражнения? Если знаете, что только умом и знаниями можно завоевать место в истории? А что значит грубая сила и это нелепое пыряние шпагой?

– Я офицер. Я выбрал дорогу служения Отечеству.

– Сейчас нет войны.

– К тому же я малоросс, – сказал тихо Засядько. – Меня многие задевали, еще когда я поступал в кадетский корпус. Дворянские сынки! Старинные роды, то да се. Я вынужден был научиться давать достойную сатисфакцию.

– Вы – первая шпага училища, – напомнил Кениг, снова переходя на «вы». – И первая сабля. Никто лучше вас не владеет оружием. К тому же, говорят, вы знаете какие-то боевые приемы запорожцев?

– Да, – ответил Засядько неохотно. – Я кое-чему научился еще до поступления в корпус… Но я еще не знаю, буду ли первым в армии!

– Армия велика, – заметил Кениг с улыбкой.

– А дома в огороде я всегда был первым, – сказал Засядько веселым тоном, но Кениг ощутил, что сын казацкого старшины говорит серьезно.

Он слез с подоконника, протянул руку юноше. Тот, помедлив, сжал в своей широкой ладони пальцы преподавателя. Ладонь была шероховатая, а мозоли были твердые, как конские копыта.

– Желаю удачи, – сказал Кениг. – Она понадобится.

– За что обижаете? – ответил Засядько с легкой укоризной. – Я приму только успех.

Когда колющий удар стал получаться самопроизвольно, без участия сознания, Засядько позволил себе передышку. Было без трех минут шесть вечера. «Надо еще успеть попрощаться с Геннадием Ивановичем», – подумал он.

К одному из кадетов приходил по праздникам и воскресеньям старичок дядька, охотник рассказывать разные истории из жизни подвижников. Александр, как и его товарищи, пристрастился слушать. Старик знал удивительно много. Его память, несмотря на преклонный возраст, хранила уйму сведений и подробностей о жизни отшельников и аскетов. Однажды Засядько в порыве энтузиазма решил даже уйти в монастырь, ибо именно там идут сражения с самым главным противником – Сатаной, но, к его удивлению, старик отсоветовал. Мол, сперва надо воевать его слуг, кои носят человечьи личины, а с генералами Темного Мира надлежит сражаться генералам, а не зеленым кадетам.

Александр бегом помчался через двор. Ноги были сильные, руки крепкие, дыхание не сбивалось, а сердце даже не ускорило ритм. Жизнь хороша!

Старик по обыкновению находился в часовенке. В это время здесь бывало пусто, тем более сейчас, когда выпускники и преподаватели занимались возлияниями в честь ­Бахуса.

Александр медленно подошел к старику. В часовне было тихо, прохладно, торжественно. Старик сидел в задумчивости, книга покоилась у него на коленях. Он не молился, ибо губы его не шевелились. Просто отдыхал с закрытыми глазами.

Александр вздрогнул, когда старик, все еще не открывая глаз, сказал негромко:

– Зашел проститься, Саша?

– Да… гм… здравствуйте, Геннадий Иванович!

Старик открыл глаза, внимательно посмотрел на юношу. Александр в который раз подивился тому, какое у этого древнего деда одухотворенное лицо. Голова и борода седые, руки с вздутыми синими венами, однако глаза смотрят бодро, просветленно, а голос мощный, словно у молодого парня.

– Это хорошо, что не забываешь, – сказал старик.

– Разве я мог забыть, – ответил Засядько с легкой обидой. – Вы же знаете, как я вас уважаю. Даже в монастырь собирался! Может быть, даже зря не пошел.

– И правильно, что одумался. Это раньше монастыри были единственными хранилищами духовности и светочами знаний. В то время, когда даже короли погрязали в дикости и невежестве и не могли расписаться на собственных указах, монастыри хранили и умножали культуру. Теперь же их усилия увенчались успехом: грамотность и образованность перестали казаться пороком. Посему не обязательно идти в монастырь! Даже нежелательно, ибо теперь в светской жизни человек может для людей и культуры сделать больше…

– Теперь я это понимаю, – ответил Александр.

Старик смотрел очень серьезно. Глаза были глубокие, внимательные. Если тело старело и дряхлело, то душа словно бы лишь набиралась мощи. И это она, мудрая и всепонимающая, сейчас смотрела на него из глубины глаз.

– Иди в большой мир, юноша. Ты силен духом, мир тебя не одолеет. Неси людям убеждение, что дух сильнее плоти, что разум выше скотства, что духовность и наука важнее красивых вещей и сытной пищи…

Александр при слове «наука» вздрогнул, и старик это заметил. У юноши были свои причины, но Геннадий Иванович истолковал его чувства по-своему.

– Да, – сказал он убежденно, – наука и культура! Было время, когда наукой занимались только при монастырях. Многие важнейшие открытия до недавнего времени сделаны монахами. В монастыре Коперник создал свое учение, Кампанелла писал книги, Паскаль занимался математикой и философией… Но сейчас, когда образование и развитие общей культуры победоносно идут по странам, когда заниматься наукой стало модным, а короли дают на лаборатории и печатанье книг деньги, иди в мир, отрок! Там возможностей больше. И помни: дух силен, плоть немощна.

Он встал и торжественно перекрестил юношу. Александр почтительно наклонил голову, принимая благословение.

– Спасибо, Геннадий Иванович!

– И последнее, что скажу, – сказал старик негромко. – Избегай уходить из мира… не уходя из него внешне.

Засядько вскинул брови:

– А… как это?

– Сейчас многие умные люди хотят улучшить мир. Но все хотят по-своему. Каждый убежден, что прав именно он… а это опасно. Вообще на свете нет ничего опаснее!

– Почему?

– Даже умные люди не все… добрые. Да и добрые могут наделать много зла, когда сочтут неверный путь за верный. А ошибиться легко, ибо что можно наверняка сказать о дороге, что уходит за горизонт?

Он сказал настороженно:

– Геннадий Иванович, я не все понимаю, о чем вы говорите.

– Я говорю об иезуитах, масонах, хлыстах, армагеддонистах, мафусаилистах, скопцах… многих других, которые спешат объявить, что только они знают, как построить царство небесное на земле! Не спеши к ним присоединяться. Ты горяч, можешь увлечься. Посмотри раз, посмотри другой. А на третий раз можешь увидеть то, что они сами не замечают в себе.

– Обещаю, – сказал Александр твердо.

«Мир не настолько велик, – подумал он, – чтобы я его не взял в кулак, как созревший орех. Но нужен сильный дух, дабы идти по нему, а не стоять…»

А плоть он уже укрепил!

Часом позже Засядько, задумавшись, шел по бульвару. Вспомнился разговор с Кенигом. Что придется несладко, знал и сам. Выходец из бедной провинциальной семьи не мог рассчитывать на хорошую должность. Он и дворянином стал лишь благодаря указу, приравнявшему украинскую старши€ну к российскому дворянству. Но указ указом, однако царские чиновники проводят свою политику.

• Предыдущая
• 2/108
• Следующая