Сингомэйкеры - Никитин Юрий Александрович - Страница 58

• Предыдущая
• 58/93
• Следующая

В холле вся команда во главе с Глебом Модестовичем высыпала навстречу с плакатом: «Добро пожаловать, шеф! Поздравляем с апом! Не будь строгим!»

— Буду, — сказал я, пожимая руки и отвечая на объятия. — Всех согну в бараний рог. Я зверь лютый и алкающий крови.

— Молодые, — поддакнул Жуков, — всегда злые.

— Давайте в большой зал, — сказал я. — Ничего нового не скажу, сами знаете, зато охотно послушаю вас.

— Вы правы, шеф! Надо всем пощупать мускулы и посмотреть зубы.

Странно чувствовал себя, оказавшись во главе более огромной фирмы, чем я ее считал раньше, но в то же время понимаю, что я обогнал здесь всех в работе, в количестве внедренных в жизнь предложений, идей, проектов и потому могу лучше направить общую интеллектуальную мощь.

Эмма дважды приносила кофе и печенье. Я заслушивал всех по очереди, под столом едва не щипал себя, чтобы увериться в реальности: передо мной отчитываются в проделанной работе те, на кого я совсем недавно смотрел снизу вверх. Последним отчитывался Глеб Модестович, я страшился встречаться с ним взглядом: он не только старше меня в два с половиной раза, его жизненный опыт просто невообразим, в то время как я поневоле больше ориентируюсь на интуицию и догадки.

В заключение Эмма внесла шампанское, быстро разлили, Глеб Модестович предложил осушить за мои быстрые апы. Все с энтузиазмом и дикарским весельем выпили, пошел быстрый, живой и немного бестолковый общий разговор, когда все свои, никто ничего не скрывает и не стесняется промахов.

И все-таки говорили о работе, все в нее влюблены, никто о бабах, что немыслимо в других «нормальных» компаниях, а Цибульский сказал весело:

— А вот сегодня наткнулся в инете! Прекрасный стишок про гамельнского крысолова. Жаль, не запомнил, а то бы прочел вам… Там, типа, этот крысолов идет по странам, и все дураки и гады идут за ним: ворье, жулье, хамье, бандиты, бабники, жиголо, бомжи, футболисты и фанаты, сутенеры, шлюхи, политики, демократы, спортсмены…

Арнольд Арнольдович сказал с неудовольствием:

— Я читал этот стих, но ты что-то вписал в строй идущих за крысоловом слишком уж много народу. Не было там ни спортсменов, ни демократов…

Жуков сказал весело:

— Да ладно тебе придираться! Пусть будут. Все равно не понадобятся после Дня.

— И в Ноев ковчег их не возьмут, — вставил Цибульский.

Глеб Модестович крякнул и строго посмотрел на Цибульского. Тот сконфузился и быстро-быстро начал рассказывать свеженький анекдот про блондинку, что ехала без номера, и гайца, который взялся ей прикрутить номер.

Но Жуков, ничего не замечая, произнес с удовольствием:

— Хорошо сказал! С чувством. Все дураки и лодыри чтоб за крысоловом в море…

— Наболело, — заметил Орест Димыч знающе. — Всех достала эта мразь…

Арнольд Арнольдович возразил:

— Ну почему сразу мразь? Нормальные люди. Это же за таким крысоловом уйдет девять десятых человечества!.. Да и те, кто останется, не преступившие законы только потому, что трусят нарушать, а в душе такое же говнецо. Это мы, с их точки зрения, — какие-то придурки. Разве не во всех анекдотах профессора оставляет в дураках ленивый студент, а пьяный слесарь-водопроводчик оказывается вообще умнее и круче всех на свете?

Глеб Модестович слушал всех, как всегда, внимательно и серьезно. Сказал неожиданно:

— А ведь так и случится. Только крысолов не уведет всех этих… а, напротив, оставит. А уйдут… дальше как раз те, кто не являются этими… перечисленными. Остальные же пусть живут, как жили. Им уютно в мире таких и всех тех, кого упомянул поэт. А еще больше он не упомянул, как мы все понимаем.

Жуков бухнул тяжелым голосом:

— Дык быдла всегда было абсолютное большинство, чего там!

Я соглашался со всем, а то, что говорим о простом народе чуточку неуважительно, даже можно сказать без уважения вообще, так он, честно говоря, и не дает повода себя уважать. Мне как ученому нужны реальные поводы, чтобы уважать, а не лозунги типа: «У нас самый великий народ», «У нас самая великая история», «У нас самые великие победы» или даже «Самый нравственный народ на свете — наш».

Я как ученый привык копать до истины. А тут и без копания видно, что это только брехливые лозунги.

Тайком спонсируемый нашей организацией, вышел очередной фильм, разоблачающий стремление людей к бессмертию. Напыщенно-философский, странная смесь боевика и морализаторства, собрал огромную аудиторию благодаря постоянно подогреваемому интересу с помощью умелых папарацци, утечки информации, скандалов, слухов, рекордным гонорарам за роли, похвалам критиков, что видели кусочки при монтаже и в один голос уверяли, что на экраны выходит шедевр.

Я посмотрел тоже, поддержав и своими деньгами работу Штейна, фильм вообще-то с гнильцой, но мало кто уловит, оглушенный неимоверными спецэффектами и массовыми батальными сценами, которые вообще-то ни к селу ни к городу. Но если актеры топ-звена уклонились от участия в этом фильме, то программисты сделали честно все, что можно за те десятки миллионов долларов, выделенные на их работу.

Да и баталисты из расчета неслыханные сто долларов за один день статиста собрали для массовых съемок чуть ли не все население штата. Да еще и разрешили забрать домой средневековые костюмы, в которых промаршируют по полю.

Выходя из зала, я прислушивался к разговорам, по спине то и дело пробегала сладкая дрожь. До чего же мы, оказывается, сильны! Ведь откровенное говно, но никто из выходящих не решается сказать это вслух. Я нарочито подходил к наиболее интеллигентным с виду, прислушивался, но все мямлят и мямлят, восхищаются как-то стандартно, то ли в самом деле не поняли, то ли моветон сказать, что режиссер не совсем прав в основной идее…

На другой день после премьеры фильма на работе поздравляли Штейна. Я молча удивился, к чему такое внимание, на мировой рост экономики фильм не влияет ни в ту, ни в другую сторону, видимо, из-за того, что Штейна прочат в Совет организации.

Сам Штейн бегло просмотрел отзывы о фильме, но я видел, что его мысли уже заняты другим. К нему подошел Вульф, сказал в некоторой нерешительности:

— Мы сами велели не показывать жестокие сцены в СМИ, ну там убийства, расчлененные тела, а сейчас думаю, хорошо ли?

— Но ведь вы сказали, — напомнил Штейн, — что…

— Это так, — согласился Вульф, — с другой стороны, в обществе может появиться ощущение, что война — это не так страшно. А вот если показывать все ужасы войны, расчлененные трупы, все случаи, как отрезают уши или даже головы… это наполнит ужасом и омерзением общество. Вы проработайте этот вариант, проработайте…

Штейн сказал задумчиво:

— Вообще-то пятьдесят на пятьдесят…

Вульф спросил:

— Евгений, а вы как думаете?

Я пожал плечами.

— Я? Никак? Не думал об этом.

— А если сейчас спросят?

Я снова подумал, пожал плечами еще неувереннее.

— Я бы показывать стал. Негуманно, зато даст эффект. Нормальный человек преисполнится отвращением. А так как нормальных пока еще больше, чем маньячков…

Штейн нетерпеливо кивнул, не дослушав:

— Показывайте.

Вульф сказал обрадованно:

— У меня таких материалов горы накопились! Все ка-а-ак вывалю, даже у полиции из рук дубинки попадают.

Он посмотрел на мое ошарашенное лицо, подмигнул лихо. Штейн оглянулся на меня.

— Юджин, смотрите и учитесь, — сказал он наставительно. — И прокладывайте дорогу к разуму человеков через их сердца. Можно, конечно, и сразу к умам, но кто сейчас живет умом? Все как и в Древнем Египте… Дорога к умам труднее, длиннее и, увы, ненадежная.

Вульф вставил быстро:

— Вы же сами запустили слоган: трахайтесь, а не умничайте!

Штейн грустно улыбнулся:

— Да, примерно так, все верно. Но мы лишь облегчаем себе работу по управлению большими массами. Лично для себя предпочитаем умничающих. Но управлять проще теми, кто чаще проводит время в поисках коитуса.

• Предыдущая
• 58/93
• Следующая