Семеро Тайных - Никитин Юрий Александрович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/92
• Следующая

Он умолк, кадык дернулся, проглатывая слова, которые Мрак договорит сам про себя. Человек живет легко и беспечно, зная, что век его недолог. Как бы ни хоронился от бед, сражений и схваток, все равно скоро постареешь, согнешься и уйдешь в ту же землю, из которой вышел. Но если срок твоей жизни зависит только от тебя, вокруг будут стареть и уходить твои ровесники, будут вырастать леса и рассыпаться в пыль, пересыхать реки, а на их местах вырастут блистающие золотом Пески, молодые горы прорастут из недр земли, поцарапают небесную твердь и рассыплются от старости в пыль, а ты будешь идти все такой же молодой и полный звериной силы…

Мрак прохрипел перехваченным страхом голосом:

– Олег, ты там поглядывай. Если какая гадюка вдруг, дави сапогом.

Таргитай распахнул наивные синие глаза:

– Так тебя ж кусали гадюки! И ничего… Сами померли.

– То раньше, – огрызнулся Мрак. – Раз на раз не приходится. А если у какой яду больше?.. Черт, Олег! Ну, удружил. От врага вреда меньше.

Олег сказал поникшим голосом:

– Ты бы сам все равно ощутил. Так лучше сейчас, на сене. Чтоб падать было легче. А если бы ты такое сообразил в разгар пьяной драки в корчме…

Мрак зябко повел плечами.

– Что-то мне не по себе…

– Когда мы шли вместе, – проговорил Олег, – все тяжести и беды сыпались на твои плечи. Твоя жизнь постоянно висела на волоске. И даже сейчас, когда каждый своей дорогой, тебе самое тяжкое… Не знаю, Мрак. Скажу честно, у меня хребет бы хрястнул!

Со двора раздался требовательный голос хозяина. Таргитай сунул дудочку за пазуху, встал. Мрак посмотрел исподлобья:

– Тебе в самом деле здесь хорошо?

– Конечно, – ответил Таргитай убежденно. – Они все здесь добрые. Он кричит-кричит, но никогда не бил. И жена его добрая, всегда свежим борщом кормит. И кони здесь добрые, не лягаются. Даже гуси ни разу не щипали! Разве что в первый день… Здесь хорошо. Только, говорят, артане скоро нападут, тогда придет беда… Но это ж не скоро. А может, и не нападут.

Хозяин прокричал громче. Таргитай побрел к выходу. Мрак повернулся к Олегу:

– А ты сейчас…

– К себе в пещеру, – ответил Олег. Не стал объяснять, что за неимением пещеры сидит в медвежьей берлоге. – А что?

– На артан бы взглянуть…

– Я пройду наискось через Артанию. Могу опустить тебя хоть среди их воинского лагеря.

– Среди лагеря не надо, – ответил Мрак непривычным для него смиренным голосом. – Лучше тоже… в лесу.

Видно было, как Таргитай пересек залитый солнцем двор, набрал у колодца бадью с водой и исчез в темном зеве конюшни. Мрак ощутил знакомое завихрение воздуха, волосы растрепало, сильные руки вихря пытались сорвать одежду и перевязь с секирой, потом с огромной силой дернуло, успел увидеть бешено удаляющуюся землю. С боков заволокло туманом, чувствовал, как влага пропитывает одежду, волосы, заползает вовнутрь, затем снова свет, солнце уже блистало не справа, а било прямо в глаза, в ноздри ударил запах хвои.

Зима тянулась медленнее и дольше, чем живица за прилипшим к ней жуком. Не из-за одиночества, как страдал бы Таргитай, а что в мучительных размышлениях так и не нашел ответ, как сделать людей счастливыми раз и навсегда.

Трижды возвращался медведь. То ли забывал, что его выгнали, то ли не находил другой берлоги, Олег выпихивал его снова, пока однажды, проснувшись, не обнаружил, что ногам непривычно тепло. Измученному медведю было не до драки, ночью сумел пробраться в свой бывший дом и тут же заснул, отвернувшись от злого человека к стене.

Весну Олег ощутил, только проснувшись в луже талой воды. Продрог так, что нос раздуло на полморды, глаза покраснели и слезились, в груди хрипело, как после долгого и тяжелого бега. Он кашлял, чихал, размазывал сопли, не понимая, что это с ним.

Медведь наконец проснулся, кожа да кости, Олег рыкнул, медведь опасливо убрался искать добычу попроще, и с тех пор Олег его больше не видел.

Чтобы не отвлекаться от настойчивых размышлений, от которых нередко трещал череп, приучил тело терпеть голод и холод больше, чем даже ко всему привычные невры, привыкшие спать как на голых камнях, так и на снегу. Питался как убитой птицей или зверьком, так и листьями, яйцами, благо чуть ли не в каждом кусту по гнезду, ел жуков, кузнечиков, улиток и вообще все, что ползало, летало, прыгало.

За время тяжких и настойчивых раздумий сумел овладеть одним-единственным заклинанием: умел зажигать огонь, который удавалось все же гасить, в отличие от того… Он зябко повел плечами, вспомнив костер, что разжег по дури, даже бог погасить не сумел. Хотя, правда, бог никудышный, только играет как бог, а костры тушит так же паршиво, как и возжигает…

Теперь перед ним почти всегда горел костер. В бликах метались призрачные красные тени, мчались всадники, горели дома и посевы, падали сраженные люди… И так без конца, пока пылал огонь. И никогда не удавалось узреть, как люди мирно пашут и размножаются.

Когда он в третий раз проснулся в ледяной воде, а сверху уже не капало, а струились ручейки мутной воды, несли сор, перепрелые листья, он смутно ощутил раздражение и недовольство. Все, кто желал набраться мудрости, обязательно уходили в дремучие леса, горы, забирались в пустыни, жили в полном одиночестве, только гады и звери вокруг, только так отыскивались в себе мудрые мысли, когда никто не гавкает под руку, не просит в долг, не уговаривает на попойку… но все же три года коту под хвост, а мудрого не придумано! Двадцать три весны минуло со дня рождения, так и до тридцати когда-нибудь домчится, а это – позор дожить до такой глубокой старости, ничего не совершив…

Он разделся донага, вымылся в лесном ручье. На кучу звериных шкур оглянулся с сожалением, все-таки три года на них спал и жил… а может, и больше, чем три, но когда снова напялил на себя уже выполосканную волчовку, холодную и мокрую, то пошел от своего гнезда, ни разу не оглянувшись.

Под ногами чавкало, воздух был холодный и мокрый. Деревья двигались навстречу серые, угрюмые, но затем земля пошла суше, стволы посветлели, Олег начал замечать зелень, впереди на звериную тропку впервые упал солнечный луч.

Наконец деревья начали медленно и торжественно расступаться. В просветы между стволами блеснул яркий свет. Мир открылся умытый, сверкающий, уже не зеленый сверху донизу: верхняя половина мира из темно-зеленой превратилась в ярко-синюю, а серо-коричневая нижняя покрылась изумрудной зеленью.

Далеко-далеко, почти на самом краю земли, блестели как слитки золота оранжевые точки. Там мир пахарей, землепашцев, ибо только крыши, крытые свежей соломой, могут блестеть так чисто и ярко. И хотя до молодой свежей соломы еще далеко, но народ явно старательный, если по весне перебрал солому, укрыл крыши заново.

Чуть тусклее блестят крыши теремов, их можно угадать тоже, крыты дорогой гонтой.

– Что доброго в вечном ученичестве? – сказал он вслух и понял, что оправдывается. – Когда-то надо остановиться и начинать перестраивать мир… Иначе пока семь раз отмеришь, другие уже отрежут! Уже двадцать три весны, а я ничего… Что толку, если научусь всему годам к тридцати, а то и сорока? В той старости уже, может быть, и жить не захочется…

На пригорке он остановился на миг, сдерживая учащенное дыхание. Залитый ярким солнцем город блистал, как выкованный из золота, весь оранжевый, новенький, свеженький. Стена из толстых ошкуренных бревен, терема и простые дома сверкают очищенными от серой коры стенами, даже крыши словно только вчера перестлали новенькой гонтой, ровненькой и свежевыструганной.

Город, сказал он себе с жадным нетерпением. Как говорил Гольш, настоящая мощь приходит из Леса, но в городах получает остроту и блеск. Он до сих пор знает, только как трясти земли… ну, еще пару простейших заклятий, почти бесполезных по своей чудовищной силе, зато не в состоянии сдвинуть перышко. В городе же сотни умелых колдунов, могучих и умелых, знающих множество сложных заклятий, против таких магов он сопливый щенок. Эти колдуны даже в ученики примут не сразу, заставят полгода только двор подметать да воду свиньям носить в их свинское корыто…

• Предыдущая
• 3/92
• Следующая