Последняя крепость - Никитин Юрий Александрович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/93
• Следующая

– Я полагаю, что военный министр прав. Это раньше для разгрома противника требовались огромные армии, а сейчас достаточно двух-трех сотен диверсантов. Наш спецназ в состоянии выполнить подобные задачи!

Файтер кивнул, но сказал спокойно:

– Однако в этом случае все же будет бой. Погибнет какое-то количество наших десантников. И хотя мы снабдим их доспехами из титановой брони, экзоскелетами и ранцевыми двигателями, но все же какие-то потери неизбежны. Ответьте, готовы ли вы объяснить семьям погибших, что могли бы провести операцию, не потеряв ни единого человека?.. Впрочем, отвечать придется не вам, а мне, президенту.

Ваучер поерзал, сказал раздраженно:

– Как будто при взрыве электромагнитной бомбы не будет погибших!

– Среди американцев – нет, – отрезал Гартвиг. – Не будет. А что какие-то евреи… прошу прощения, израильтяне утонут в дерьме, когда из канализации потечет на улицы, то как-то не слишком горько. Понимаете, из дерьма вылезти можно, можно отмыться, а на людей электромагнитные волны не действуют. А вот кто будет убит, тот убит!

Еще полчаса Юмекс подробно объяснял детали предстоящей операции, всячески напирая на то, что Израилю ну никак не устоять, и все понимали, что это рассчитано в первую очередь на то, что Израиль отслеживает приближение военно-морских сил к его берегам, начинает понимать, что дело очень серьезно и надо идти на уступки.

Когда совещание закончилось и министры выходили из кабинета, Файтер остановил Юмекса:

– Можно вас на минутку?..

Тот ответил с готовностью:

– Всегда в вашем распоряжении, господин президент!

Файтер махнул рукам остановившимся Гартингу и Олмицу:

– Идите-идите, я в самом деле на минутку. Так, один вопрос, не относящийся к военному делу…

Военный министр и директор ЦРУ вышли последними, Файтер закрыл за ними дверь и спросил негромко:

– При всей щекотливости вопроса я все же должен спросить… вам непросто было планировать такую широкомасштабную операцию против… соотечественников?

Юмекс выпрямился, на лице ни тени колебаний, взгляд ясен, а ответил чистым голосом, в котором Файтер не уловил и тени колебаний или сомнений:

– Господин президент, позвольте напомнить вам один момент, который обычно ускользает от внимания тех, кто не старается копнуть глубже…

– Слушаю вас. – Файтер насторожился.

– Конфликты, – сказал Юмекс почтительно, – в процессе эллинизации происходили не между эллинами и евреями. Вовсе нет! Как раз между эллинизированными иудеями и ортодоксальными. Эллинизированные стыдились своих соотечественников, те выглядели, скажем прямо, жалко на фоне просвещенных греков, потому эллинизированные старались поскорее приобщить своих соотечественников к высокой культуре. И, понятное дело, часто перегибали палку.

– Это уж в нашей натуре, – проворчал президент.

– Более того, – сказал Юмекс, – имеется немало документов и письменных свидетельств, что в подобных конфликтах греческие правители всегда становились на сторону иудеев. Они прекрасно видели, что высокая греческая культура быстро поглощает восприимчивых иудеев, а будет полное поглощение на десять или на сто лет раньше или позже – для государства неважно. Но это было важно для эллинизированных иудеев, их жизни исчислялись не столетиями, вот и перегибали, вызывая сопротивление…

Файтер рассматривал его пристально, но Юмекс выдержал острый взор, полностью уверенный в своей правоте.

– Я слышал, – сказал президент осторожно, – что какой-то греческий правитель все же пытался искоренить остатки иудейской религии…

Юмекс потемнел, сделал горестный жест.

– Антиох Эпифан, – проговорил он сквозь зубы. – Если бы этот дурак не наломал дров, тоже стараясь ускорить, то эллинизация свершилась бы сама по себе, Иудея еще тогда влилась бы в семью народов! А мои соотечественники не вызывали бы такую ненависть и недоверие среди всех народов.

Иерусалим возвышался на горе, похожий на яркий факел в ночи: из слепяще-белого камня, прекрасный, величественный и гордый. Едва прошли под аркой ворот, Гургис сразу ощутил покой и прохладу: накаленные тротуары постоянно поливают холодной водой, вместо колодцев фонтаны, а воду можно набирать, всего лишь подставив кувшин под бегущую из пасти медного зверя струю.

У ворот и дальше, на улицах, часто встречали горожан, Гургис сперва принял их за греков: чисто выбритые лица, с голыми ногами, почти все обнажены до пояса. Когда прошли мимо первой группки, Гургис сказал негромко:

– Говорят не по-гречески…

– Иудеи, – пояснил Неарх с победной усмешкой. – Да, пока что говорят на иврите… между собой, но вообще-то стараются общаться на греческом, языке культуры и искусства. А греческие имена они взяли сразу же. Вслед за греческой одеждой и манерой брить бороды.

Гургис провел кончиками пальцев по тщательно выбритому лицу.

– Бр-р, не представляю, как я ходил с лохматой бороденкой! Как вспомню, даже спина краснеет…

– Да уж, – проворчал Неарх, – самому вспомнить противно. Но это все позади. Иерусалим – уже греческий город. Богатые горожане Иерусалима сейчас заканчивают строить гимназию, это все на их деньги. Мрамор на колонны везли из-за моря!

Гургис покрутил головой:

– А как же местные жрецы? Я слышал, они роптали…

– Недолго, – сообщил Неарх.

– Что так?

– Против воли народа не попрешь, – ответил Неарх со смешком. – Первое, что принесли греки, – это демократию. Голос даже рядового жителя должен быть услышан и учтен. А когда почти все жители восхотели и гимназию, и академию, и даже стадион для соревнований…

– Это бесподобно, – согласился Гургис. – Бесподобно, говорю, когда горожане сами берут на себя борьбу со жрецами. И сами добиваются, чтобы здание гимназии было выстроено в самом лучшем месте!..

– Ты увидишь, – сообщил Неарх, – осталось только благоустроить парк для прогулок и бесед…

Они прошли к пустынной части города, Гургис остановился как вкопанный. Чаша стадиона расположилась среди олив и платанов, как огромная белоснежная раковина, величественная и торжественная, едва ли не самое прекрасное, что в состоянии творить руки людские.

Отсюда сверху видно, как там, внизу, крохотные голые человечки состязаются в беге, прыгают в длину, а также красиво метают диск. Самим грекам не до стадиона: в город приезжают только торговцы или сборщики налогов, которые, завершив дела, тут же возвращаются обратно, а соревнования, как большие, так и малые, – дело самих иудеев, которые восприняли идею «В здоровом теле – здоровый дух» сперва смущенно, потом с великим энтузиазмом.

Гургис смотрел восхищенно. Греческий взгляд на человеческое тело как на нечто прекрасное быстро овладел просвещенными иудеями, особенно быстро восприняла новое молодежь, и сразу количество красивых иудеев как будто утроилось, когда вышли на улицы чисто выбритые, с расчесанными волосами, с красивыми мускулистыми торсами, которые раньше стыдливо прятали, а теперь можно выставлять напоказ…

Неарх толкнул его в бок. Гургис оглянулся. По дороге, подпрыгивая на каменистой дороге, катит тележка, запряженная осликом. В поводу его вел крупный немолодой иудей, борода лопатой закрывает грудь, длинные волосы падают на спину, все пегое из-за частой седины, сам иудей покрыт дорожной пылью с головы до ног, весь серый, только глаза сверкают из-под нависших бровей, тоже покрытых пылью, зло и непримиримо.

Иудей медленно удалялся, Гургис внимательно смотрел ему вслед.

– Да, – сказал он, – это тот, что пять лет тому приходил забирать из гимназии своего младшего сына. Помню, талантливый юноша! Мог бы стать ученым, скульптором, математиком… А сейчас наверняка пасет тощих коз на склонах голых гор. А его отец каждую осень появляется здесь, привозит козий сыр на продажу. И все это время поносит нас на всех площадях. Сколько же энергии у этого узколобого фанатика!.. Ведь немолод, уже ходит, опираясь на палку, а какие речи закатывает!

• Предыдущая
• 50/93
• Следующая