Мегамир - Никитин Юрий Александрович - Страница 56

• Предыдущая
• 56/96
• Следующая

Дмитрий возразил натужно-бодрым голосом:

– Сашка, ты что? Ты была самой грамотной в группе. Настолько, что поговаривали об исключении, помнишь? Уверен, сочинишь симфонию или картину отгрохаешь.

Саша спросила так тихо, что слышен был даже топот множества ножек в коридоре, там волокли нечто крупное в подземные кладовые:

– Симфонию? О ваших подвигах, конечно? Героических деяниях… А ты вот такое видел?

Она выдернула руку из-за спины. Дмитрий отшатнулся. Саша ткнула ему фигу прямо под нос, чуть не стукнула. Енисеев ахнул, перехватил руку. Пальцы его дрогнули на бугристых шрамах.

Дмитрий пробормотал:

– Доработался, доктор наук… Фиге рад! Еще не Наполеон случаем? Господи, да это же правая рука!

Он бережно ухватил Сашу за руку. Сквозь розовую плоть ее узкой ладошки просвечивали сросшиеся кости, жилки.

– Я уже с неделю снимаю бинты, – сказала Саша. Она бросила быстрый настороженный взгляд на Енисеева. – Тайком разрабатывала.

– Зачем тайком? – удивился Дмитрий. Тут же кивнул: – Ладно-ладно, чтоб не сглазили! Я ж понимаю. Вон Лампадий… тьфу, Евлампий от тебя глаз не отводит, а у него глазищи черные, как у крокодила… Ну, пусть не у крокодила, а все равно страшные, когда на тебя смотрит.

Енисеев стиснул зубы. Оба десантника – Саша тоже сейчас десантник – смотрят с надеждой, но что он может ответить? Все равно брать ее нельзя. Пальцы срослись, верно. Даже почти отросли заново. Но все-таки она глухая, как тетерев… Как муравей, поправил себя опять. Как муравей…

Вдруг в мозгу ярко вспыхнуло, жаркая кровь залила лицо. Но муравьи как-то связываются друг с другом на огромных расстояниях? И Саша каким-то образом слышала его слова, это же заметно! Как он ни прятал губы, но она именно слышала, а не читала по губам!

Он перевел дыхание. Нервное напряжение начало испаряться. Мир един, законы общие. У слепых обостряется слух, глухие читают мимику. Муравьи сумели компенсировать глухоту, размеры…

– Этот мир нас принял, – сказал он потрясенно. – Мир возможностей! Но если смогли муравьи… то нам, ребята, сам бог, то бишь Мать Природа велела!

Дмитрий все не выпускал из руки пальцев Саши, бережно разглаживал, щупал. Енисееву страстно захотелось тоже взять их в ладони, у Саши пальцы очень уж жалобные и тонкие, трудно и представить, что когда-то разбивала ими кирпичи или ломала доски, а другого занятия десантников Енисеев вообразить просто не мог.

Дмитрий сказал со значением:

– А Природа старше всех нас по званию. Даже старше самого Морозова! Ее веления надо выполнять.

Он притянул к себе Сашу и звучно поцеловал в щеку. Саша оглянулась на Енисеева и так же звучно вернула ему поцелуй. В комнате это прозвучало, как выстрел. Енисееву почему-то почудилось, что дуло было направлено в его сторону. В груди кольнуло, как будто выстрел в самом деле достиг цели: вогнал крохотную занозу.

Сам он топтался рядом, разводил руками. Его не обнимали и не целовали, но он чувствовал, что и Дмитрий, и Саша напряженно следят за ним.

– Природа подала знак, – ответил он с неловкостью. – Кто мы, чтобы спорить?.. Она приняла Сашу. И уже опекает.

Саша чуть повернула голову в его сторону. Енисеев поймал взгляд, брошенный искоса. Что-то она хотела сказать этим взглядом, но он пока еще не читает знаки этого мира настолько хорошо… как не умел читать женские взгляды в том мире вовсе.

Но не посмеет же он сказать вслух, что и сам готов принять и опекать? Да эта свирепая воительница любого разорвет за такое оскорбление!

Пришла осень, разговоры о возможной экспедиции утихли. Ксерксы с каждым днем уходили все глубже, пока не собрались в непромерзающем слое. Люди тоже опускались за ксерксами, герметизировали новые апартаменты, устанавливали сложную систему вентиляции, чтобы на выходе прогретого воздуха не собирались ни муравьи, ни другие жители Малого Мира.

Первые дни после переселения прошли в стычках с Мазохиным, потом утряслось. Сотрудники Станции, поглощенные работой, лишь смутно помнили, что недавно стены выглядели иначе. Они все так же получали особо чистые, сооружали особо сверхточные, монтировали предельно емкие… Зато больше никто не погиб, хотя с бронированными чудовищами сталкивались десятки раз в день. Даже самые пугливые убедились, что ксерксы не опаснее автобуса, с теми и другими нужно соблюдать понятные и простейшие правила.

Народ прибывал. Уже не одиночки, а по два-три человека в неделю. Мазохин уверял, что у муравьев становится тесно, пора вернуться на прежнее место под бронированный колпак.

Дмитрий изнывал, лишенный возможности выходить зимой на поверхность, но мужественно утешал Сашу и даже Енисеева:

– Перезимуем! Потом организуем… Не просто за Полигон, а с размахом!

Он раскинул длани, показывая размах. Буся на его плече открыл один глаз, огляделся с удивлением. Никто не чесался, не искал ему вкусных толстых клещиков. Безобразие! Обидевшись, Буся потерял интерес к дискуссии и задремал снова.

Зрелище из фильма ужасов, подумал Енисеев, ежели для новенького. Крохотнейший человек-букашечка изображает ручками размах, на плече у него перебирает лапами ночной кошмар, над головой один человек висит подобно макаке на перекладине, другой устроился как паук на ниточке…

Да, теперь многие спали, свисая с балок, как летучие мыши, на совещаниях устраивались не только на полу и подоконниках, но и на стенах, даже на потолке. Мазохин рвал и метал, но ученых всегда было непросто построить в две шеренги, хотя пытались это сделать довольно часто. В чем-то люди шли за Мазохиным, но в чем-то за мирмекологом, как за специалистом.

Дмитрий и Саша часто пропадали в подземельях муравейника, иногда не возвращались по двое-трое суток. Зато их муравьиные дубли, Димка и Сашка, наловчились оставаться на ночь в гостях у испытателей. У Дмитрия в пещерке на особом крюке обычно дремал Буся. Когда Дмитрий возвращался, стосковавшийся Буся прыгал ему на плечи, урчал, искал клещиков в волосах.

У Енисеева не было ни друга-муравья, ни сверчка, никакого другого пета. Зимой обрабатывал материалы, собранные за лето, а ранней весной, когда еще лежал снег, поднимался с первыми ксерксами на поверхность, грелся под прямыми лучами солнца.

Зимой на долгие три месяца испытатели оказались без работы. Еды запасли на полгода вперед, от безделья изнывали, но свято место пусто не бывает… Однажды Енисеев услышал, как Саша горячо втолковывает Дмитрию:

– Мы, как сказал Евтетерий Владимирович, новый народ! Неужели не понимаешь? Новая раса. Большой Мир – хотя какой он большой? Это у нас большой… Так вот, их мир, их цивилизация – эволюционный тупик. Неандертальцы, даже динозавры! Как им ни сочувствуй, только они обречены, понимаешь?

О, черт, подумал Енисеев испуганно. У него это были просто мысли вслух… даже не мысли, а скорее гимнастика мозгов, разминка, а эта девственная на мозги душа сразу подхватила… Да ладно, ее никто не примет всерьез. Конечно, проповедует не Дмитрий с его шуточками и розыгрышами, а серьезнейшая Фетисова, не больше способная на шутки, чем бластер, с которым не расстается, но здесь люди серьезные и умные, только посмеются…

И в самом деле всю зиму он не раз слышал клички Мессия, Пророк в приложении к Саше. Она с жаром развивала идеи о избранности народа Малого Мира, теперь Большого, по ее терминологии, говорила о его предначертании, Великой Цели. Дмитрий на тех же общественных началах тормошил Димку, учил его трюкам. Высоколобые одинаковым баллом оценивали как пророчества о Великой Роли, так и обещания научить муравья петь по нотам.

С легкой руки Дмитрия на Станции появились петы. Сперва сверчки, подобно Бусе и Кузе, – их кормили с рук, тискали, баловали, потом Овсяненко завел разноцветного паучка. Эта цветная радуга постоянно бегала по нему, пыталась плести ловчую сеть. Овсяненко боролся с инстинктом любимца, скармливал ему мошек, но чаще ходил облепленный паутиной.

• Предыдущая
• 56/96
• Следующая