Мегамир - Никитин Юрий Александрович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/96
• Следующая

Едва переступили порог, холод ударил, как молот. Енисеев почти не слышал, как за спиной захлопнулась дверь склада. Сердце успело стукнуть два раза, мышцы одеревенели. Перед замерзающими глазами застыло перекошенное страхом лицо Дмитрия…

…Поплыло, на миг исчезло. Глаза моргнули, сгоняя слезу. Енисеев шевельнулся, повел глазными яблоками, ощущая непривычную резь. Рядом медленно поднимался с пола Дмитрий. Он говорил с негодованием:

– …а я говорю, лучше ко мне! И теплее, и постели у нас, как у людев!

– Успокойся, – ответил Енисеев. Язык у него едва двигался. – Уже утро.

Дмитрий посмотрел подозрительно, словно ожидая розыгрыша. Огляделся с недоумением. Рядом медленно поднималась Саша. Сказала очень медленно, всматриваясь в Енисеева и Дмитрия:

– Доб…рое утро.

– Для кого доброе, – буркнул Дмитрий. – Вежливая, самому Сатане доброго здоровья желает. Енисеев, а ты уверен, что все кончилось? Я ничего не почувствовал.

– А чего ты ожидал?

– Ну… муки замерзания. Я читал! Гаврош замерз… или не Гаврош? Словом, это было еще при проклятом капитализме. В ночь перед Рождеством в богатом доме горел яркий свет, богатые и толстомордые дети капиталистов и угнетателей плясали вокруг елки, а бедный сиротка в жутких муках замерзал под их окном… Или это в Москве под домом «новых русских»?

– Нашел что вспомнить, – ответил Енисеев. – Капитализм! Он остался только в слаборазвитых странах, вроде США, Англии, Германии, Франции, а мы да Монголия идем дорогой прогресса… Сегодня мы трое получили добавочных шесть-семь часов жизни. Если так каждую ночь, проживем лет на двадцать дольше.

Саша сказала с удивлением:

– Жизнь прерывается, в ночном холоде не стареем?

– Верно.

– Но гарантий нет, – уточнил Дмитрий.

– Это не ремонт телевизоров. Можем прожить в сотни раз дольше. Кто знает, что в организме меняется?

– Но можем…

– Можем, можем. К сожалению.

Саша перевела взгляд с одного на другого. Они молчали, и она спросила строго:

– Что «можем»?

– Дмитрий имеет в виду, что можем не дожить до вечера, – объяснил Енисеев любезно.

Дмитрий крякнул:

– Люблю ученых! Если не загрязнение, не атомную чуму, то все равно без подарка в гости не ходят. Хоть руки вам связывай… Ладно, трус в покер не играет. Слушай, что-то есть не хочется… С чего бы?

Саша в изумлении даже отступила на шаг:

– Ты? Не хочешь есть? Енисеев, он серьезно заболел. Срочно на операцию. На ампутацию даже…

Дмитрий поднес ей под нос здоровенный кулак:

– Вот тебе ампутация! Енисеев, я все понял. Сюда бы нашего Хомякова, ответственного за продукты! Мощный союзник, всех в анабиоз уложит.

– У нас мало продуктов? – спросил Енисеев недоверчиво.

– Навалом, – оскорбился Дмитрий. – Мы с Сашкой буссенары первой гильдии. Хаггарты, тартарены! Но ты же знаешь хозяйственников. У нас застойные явления когда были, при капитализме? Должны экономить, держать впроголодь, а на складах гниет… Какие будут указания, Ваше Начальство?

Енисеев посмотрел по сторонам. Помещение склада залито утренним солнцем, воздух прогрелся.

– Говоря милицейским языком, сегодня выходим на место происшествия.

Зажав себя в кулак, он твердым шагом двинулся к Мазохину. В иллюминаторы ослепляюще светило солнце. Станция располагалась на очищенном и утоптанном месте, но это только сверху, из Большого Мира, этот оранжевый песок казался безукоризненно ровным. А здесь из окон простерлась бесконечная неровная поверхность, вся состоящая из крупных острых кристаллов кварца. Те стреляли в глаза через толстые иллюминаторы болезненно яркими зайчиками. Слева по всему коридору от дверей раздавались голоса, визжали инструменты, в щели выползали струйки незнакомых, не существовавших до этого дня запахов.

Уже перед кабинетом шефа его перехватил Овсяненко. Затащил к себе, опутал датчиками: дыши – не дыши, напрягись, сожми кулаки, стисни челюсти, глаза вправо, глаза влево…

– И вверх тоже, – ответил Енисеев, – вроде бы инопланетные микробы мною еще не командуют. Вам не кажется, что такая изоляция… это чересчур?

– Разве это изоляция? – удивился Овсяненко. – Наши коммандос каждый день выходят на промысел. Таких мамонтов валят!

– Да нет, я о самой Станции. Этот бронированный купол, эта чудовищная техника защиты, эти тепловые и лучевые завесы на дверях, чтобы отсечь любой микроорганизм… Умом я понимаю их эффективность, но это тупик. С этим миром бороться невозможно.

– Почему? Мы ведь боремся?

– Да, простите, это я брякнул… Я хочу сказать, что незачем бороться с теми, кто может стать другом. Или кто вообще на нас не будет обращать внимания… при верном поведении, а такие здесь почти все. Мы не добыча, поверьте! Никто нас не рассматривает как добычу. Все насекомые-хищники давно специализированы. Каждый несется за своей добычей! Чтобы на вас напали, надо очень постараться, правда.

Овсяненко быстро закончил свои замеры, возразил:

– Ваша изоляция ночью на складе выглядит еще более странно… Евчервий Владимирович, средства нам отпускают по результатам. Мы здесь, на Станции, должны показать, что приносим прибыль. От прекращения эксперимента нас спасла партия особых кристаллов, которые вырастили сразу по прибытии Коля Лямин, ныне погибший, и ваш покорный слуга. После этого прислали сразу пятерых, в том числе Мазохина. Забелин и я собрали уже здесь инструменты для операций на яйцеклетке. Теперь нас завалили аппаратурой, на лету выполняют заказы, присылают специалистов.

– Но нельзя же все время слесарить!

– Ваш приезд – первый признак роскоши. Вы первый, от кого не требуют выполнять программу. Вольный охотник, это же надо! Правда, мы уже нашли выход, запершись.

– Это не выход.

Овсяненко возразил:

– На какое-то время выход. Повторяю, вас прислали, хотя от вас не ждут непосредственной отдачи. Это признак роскоши, которую мы заработали как раз этим затворничеством. Вы не растите кристаллы, не монтируете аппаратуру. Согласитесь, что для экстремальных условий…

– Мазохин эти условия будет создавать каждый день. Тогда он бог, хозяин! Диктатор… Можно под лозунгом экстремальности заставить людей делать любую обезьянью работу.

Овсяненко смотрел с мягкой укоризной:

– Мы все собрались сюда для обезьяньей работы. Как вам ни обидно это, но и собственным прибытием вы обязаны успеху группы Мазохина. Он успел многое.

– Он пытается надеть хомут и на меня!

– Извините, на Станции просто не хватает рук.

– Я лучше знаю, где принесу больше пользы. И Морозов знает.

Овсяненко пожал плечами, его лицо стало отстраненным.

– Ну, против такого довода возразить нечего. Конечно, начальству с Олимпа виднее.

Енисеев отвел глаза. Запрещенный прием, это не в его правилах.

– Я специалист. Пусть мною руководят специалисты.

– Начальству виднее, – повторил Овсяненко так же холодновато, но в его тоне просматривалось, что он думает о Морозове как о специалисте. – На то оно и начальство.

Он снял с Енисеева датчики, упрятал в шкаф.

– Не знаю, есть ли смысл создавать особую группу. Нас мало.

– Какую группу?

Овсяненко усмехнулся:

– Как будто не знаете. Вы на белом коне, Алексеевский и Фетисова с мечами у ваших стремян. Они нам уши прожужжали о ваших… деяниях.

Его глаза блеснули, голос дал сбой. Енисеев коротко поклонился, вышел, только в дверях зацепился от неловкости за косяк.

• Предыдущая
• 35/96
• Следующая