Княжеский пир - Никитин Юрий Александрович - Страница 8
- Предыдущая
- 8/132
- Следующая
Владимир обнял князя, тот крепок, как старый дуб, поклонился княгине:
– Спасибо… Спасибо вам! Хоть вы… Вы показали как надо…
Дрожащими руками он снял с шеи золотую цепь с алатырь-камнем. Круторог понял и слегка склонил голову, но так, чтобы не выглядело поклоном. Владимир одел ему цепь, поправил камень на груди сверкающей стороной вверх, а для княгини снял с мизинца большой перстень с загадочно горящим зеленым камнем:
– И ты, доказавшая всем, прими в дар… Нет, не за верность, за это награда в самой верности, а за то, что…
Губы его подрагивали, в глазах угрюмая злость уступила место совсем затравленному выражению, словно это был не великий и грозный князь, а бегущий от злых хортов испуганный оборванный мальчишка. Князь Круторог помедлил, потрогал цепь, словно еще не решив, взять или снять, покосился на жену, что стояла рядом, очень похожая на него, сказал неуклюже:
– Брось, княже… Если любит, то ждет.
Владимир прошептал:
– Да… Но витязей на свете много, а я не самый лучший. И все там, в Царьграде.
Голоса начали умолкать, многие услышали, как Круторог сказал веселее:
– Любовь зла, полюбишь и козла… И никакие витязи не помешают. Разве их не было и тогда?
Он обнял Владимира, как старший младшего, и Владимир жадно припал к груди старого князя, спрятал лицо, потому что губы дергались, в глазах щипало. Широкая надежная ладонь старого князя отечески похлопывала по спине, широкой и бугристой от твердых мышц, но сейчас это был плачущий ребенок, и Круторог торопливо утешал, потому что этот ребенок сейчас великий князь, в своих покоях хоть на стенку лезь, но перед дружиной должен был силен, весел и чтобы все видели, что он уверен в постоянных победах.
Владимир перевел дыхание, с усилием выпрямился. На другом конце стола князя Круторога среди веселящихся дружинников выделялись двое мужчин, немолодых, с лицами, темными от солнца, как кора старого дуба, непонятно какого возраста, чубы седые, но лица совсем не старческие. Один массивный, грузный, похожий на старого могучего медведя, а второй с насмешливым сухощавым лицом, глаза дерзкие, злые. Только они двое, не считая самого князя, явились в простых рубахах, хоть и вышитых, без кольчуг и доспехов. У обоих даже рубашки распахнуты одинаково на груди, бесстыдно обнажая волосатые заросли.
– Рудый, – сказал Владимир. Голос колебался, словно князь не знал, как обращаться к воину, который с виду простой богатырь, но чего-то в нем было больше, чем у простого могучего воина. – Ты что молчишь? Вы с Асмундом, я слышал, вернулись вчера с обхода реки Киянки. Сабля твоя выщерблена, а на щите царапины…
Богатырь, которого князь назвал Рудым, отмахнулся с небрежностью:
– Ерунда. Встретил троих… Один, правда, был колдун. Я спросил, зачем идут на наши земли. Ответили нагло, что надумали увести в полон наших женщин с десяток-другой. И если не посторонимся, а мы были с Асмундом, то и нас заберут свиней пасти…
– Свиней, – сказал кто-то понимающе, – значит, не хазары.
– Или те, старые, – поправил другой, – что иудеями так и не стали.
Владимир, зловеще усмехаясь, протянул Рудому чашу. Их взгляды встретились. Некоторое время смотрели один другому в лицо, затем Рудый принял чашу обеими руками. За столами воцарилась мертвая тишина. Все взгляды были на Рудом, на князя посматривали искоса, с опаской.
– Расскажи, – попросил Владимир тем же негромким голосом, в котором была угроза, – как ты с ними… Ведь ты с ними разделался, верно?
Рудый усмехнулся. Его глаза не оставляли лица Владимира:
– Хочешь знать, как было?.. Да ничего особенного. Они решили, что они богатыри, раз на конях и при мечах. У тебя вот половина дружины таких!.. Когда я их облаял… не за столом повторять, они сдуру напролом, как вон твои прут к накрытым столам. Доспехи у них, правда, крепкие. Потому сабля и пощербилась. Но сабля выстояла, а доспехи – нет. Уши срезать не стал, я ж не степняк, как вон ты, но кошели срезал, так что еще и завтра гуляю в корчме и приглашаю всех, кто со мной уже пил, а также тех, кто хочет со мной выпить…
За столами радостно зашумели, даже о чаше забыли. Рудый скосил на нее глаза, внезапно с проклятием отставил на вытянутые руки. Из чаши мощно хлынуло багровое вино, словно вобравшее в себя кровавый закат, широкими струями обрушилось на стол, взлетели брызги, гости вскрикивали, отмахивались, красные капли повисли на лицах, намочили доспехи, одежду.
Наконец поток иссяк, только в чаше еще колыхалось оставшееся вино, и было его вровень с краями. Рудый осторожно опустил чашу на середину стола. Туда сразу же полезли ковшиками, даже ложками, чтобы хотя бы язык смочить в волшебном вине.
Владимир спросил досадливо:
– Волхв, что скажешь?
Белоян ответил неспешно, Владимиру почудилась насмешка:
– Всякому видно, княже. Рудый все еще за подвиг чтит украсть у кого кошель или коня, жену увести… тьфу-тьфу на его седой чуб, в кости обыграть. А врага сразить на поединке это ему не интересно. За это ему платят.
– Ну и что? – спросил Владимир сквозь зубы, хотя начал смутно догадываться в чем дело.
– А то, что там наверняка было не трое, а по меньшей мере пятеро… А то и больше, вон сколько вина перелилось!
Владимир стиснул челюсти. Да, Рудый из тех, кто не бахвалится воинскими подвигами. Он да еще Асмунд, два богатыря, что пришли из неведомых сказочных земель с его прадедом Рюриком. Сколько он помнит, все такие же широкие, огромные, грохочущие, независимые. Разве что Асмунд малость погрузнел, да и то не всяк заметит, да морщинки на лбу и у рта стали резче…
Он сказал резко, чувствуя что голос звучит неприятно, но не в состоянии что-либо сделать:
– Асмунд, а что скажешь ты?
Второй богатырь неспешно жевал жареную ляжку вепря. Вопрос князя застал врасплох, он сперва удивленно повел очами, потом сообразив, что спрашивают у него, прогудел густым сильным голосом, как говорил бы исполинский медведь, ставший человеком:
– А что… Могу и я… Только дозволь чашу держать у тебя над головой.
За столами, где на миг воцарилась тишина, загремел хохот. Богатыри орали и стучали кубками по столу, ржали как кони, иные от хохота вовсе сползали под столы. Владимир вымученно растянул губы в понимающей усмешке. Чертова дружина не знает уважения ни к князю, ни к богам, ни к устоям. Ради красного словца и князя продадут.
- Предыдущая
- 8/132
- Следующая
