Князь Рус - Никитин Юрий Александрович - Страница 22
- Предыдущая
- 22/109
- Следующая
Полог шатра Чеха отодвинулся. Гойтосир стоял на выходе, придерживая полог одной рукой, его не старческие глаза зорко оглядывали стан, горящие костры, проснувшихся людей. Что-то крикнул, помахал рукой. Рус оглянулся, Гойтосир помахал снова:
– Да-да, ты и Лех! Чех ждет к нему на совет.
Руки Руса похолодели, он опустил недогрызенную кость. Лех изменился в лице. Их взгляды встретились. Сова и Буська смотрели непонимающе. В мертвом молчании Лех прошептал:
– Догадываешься?
– Да, – ответил Рус несчастным голосом. – Возможно, так будет в самом деле лучше… и правильно, но как мне этого не хочется!
В шатре Чеха, кроме него и Гойтосира, собрались оба младших волхва: Корнило и Травоцвет, воеводы, лекари, явилась даже Векша. Сам Чех склонился над тонко выделанной телячьей шкурой, рукой волхва уже были нанесены края долины. Увидев входящих братьев, разогнулся. Вид его был невеселый, глаза блестели сумрачно.
– Больше не будем спорить, – громыхнул он мощно, – какой дорогой идти! Небесные знамения сами указали нам путь.
Он подождал, ожидая возражений, но братья убито молчали. Наконец Рус пролепетал жалобно:
– Чех… Ты нам вместо отца. Разве ж мы спорим? Куда поведешь, туда и пойдем.
В глубине шатра Гойтосир хмыкнул, острие посоха с глухим стуком пробило медвежью шкуру и вонзилось в плотно утоптанную землю. Лех молчал, но глаза были умоляющими. Чех, сердясь на себя, молчал, но хватило не надолго, подошел, обнялся с братьями. Все в почтительной тишине смотрели, как три богатыря слились в крепком объятии, не разлить водой, не разорвать, разве что с кровью, с мясом. Затем Чех вздохнул, высвободился:
– Вы что, не зрите? Боги сами подсказывают путь. Нет, не путь, а решение.
Лех снова смолчал, а Рус вскрикнул с обидой:
– Чех! Это злые боги нашептывают. Что доброго в разлуке?
Чех задержал широкую ладонь на горячем плече младшего брата. Синие глаза Руса смотрели неотрывно, умоляюще. Чех выговорил с тяжелым вздохом:
– Ты возмужал, брат… Да, хочется оставаться в детстве как можно дольше. За широкой спиной отца мы и сейчас, может быть, еще бы в песочке играли. Но мужчины умеют взрослеть за одну ночь… У нас же было целое лето!
Рус сказал несчастливо:
– Не знаю, как Лех, но я не чувствую себя таким уж взрослым мужем. Не бросай меня, Чех!
Все отводили глаза. Рус чувствовал, что им неловко за него. Чех проговорил с мукой:
– Я ж не в воду вас… как бросил нас отец, помните, когда учил плавать! Разве не видно, чего хотят от нас боги? Три дороги легли от этой исполинской поляны богов. А нас трое братьев. Есть ли яснее знаки? Расставаться надо сейчас, пока мы в любви и согласии. Нельзя задерживаться до времен, когда начнется недовольство, свары, распри…
Гойтосир снова стукнул посохом. Бугай кашлянул, завозился. Рус сказал упавшим голосом:
– Воля твоя, брат. По мне бы – всю жизнь под твоей рукой ходил.
Оглянулись на Леха. Тот блеснул белыми как снег зубами:
– Ежели и хочется порой самому… но я ж понимаю, что ты – лучший князь! Ты единственный из нас, кто живет головой. Я – больше сердцем, а Рус так и вовсе… мечтами, грезами.
Улыбка Чеха была грустной и загадочной:
– Иной раз сердце подскажет ответ точнее. А без мечты жить… так лучше вовсе не жить! Дорогие мои, я повелеваю сейчас волхвам принести жертвы нашим богам. И вопросить о нашей судьбе.
Гулко и зловеще рокотали барабаны. Пятеро встали с трембитами, хриплый недобрый вой разнесся над долиной, вломился в стену леса, вытряхнул птиц из гнезд, белок и куниц из дупла, лишь барсуки забрались в норы поглубже. Холодок пробежал по рукам Руса, кожа пошла пупырышками, а волосы встали дыбом.
Из шатра Чеха выходили друг за другом волхвы. Лица выглядели осунувшимися, глаза покраснели, словно всю ночь спорили, искали правду. Сейчас легко бы обвинить Чеха, подумал Рус невесело, что взял в свои руки гадание, теперь, мол, подстроит в свою пользу. Но кто поверит, знают Чеха, да и у самого язык не повернется сказать такое. Чех за отца ему и Леху. Скорее себя ущемит, чем у них что-то отнимет!
Мужчины разбрелись по траве, выискивали и собирали большие камни. Два десятка было таких, что пришлось впрягать коней. А для жертвенного камня, настоящей каменный плиты, пришлось запрягать двух могучих быков.
Корнило и второй волхв, Травоцвет, старательно вертели сухой кол в деревянной колоде, пока не пошел сизый дымок, а затем не полыхнул оранжевый огонь. Чистый огонь добывали из дерева в особых случаях, толпа притихла. Даже дети молчали и следили за волхвами не детски серьезными глазами.
Траву утоптали на расстоянии полета стрелы от капища. Теперь, когда валуны выложили по кругу, а в середке уже темнела массивная каменная плита, место стало настоящим капищем. Гойтосир повел бровью, помощники приволокли широкую колоду, оставили подле священного огня.
Рус чувствовал, как по спине бегают злые мурашки. Ноги вздрагивали. Он пытался подавить озноб, но теперь вздрагивали уже и руки. Рядом средний брат стоит бледный, челюсти стиснуты, словно удерживает дрожь.
– Лех…
– Тихо, – прошипел Лех. – Теперь уже не остановить.
– Боги еще не сказали…
– Что боги! Чех сказал.
Чех растолкал народ, могучий как бык, на ходу вытащил свой чудовищный топор. Хмурясь, остановился перед колодой, глаза метнули синюю молнию. Без размаха всадил топор в колоду, отступил. Лех выдернул меч из ножен и, ухватив за рукоять обеими руками, со стуком вонзил рядом. Рукоять топора смотрела в небо уверенно и с осознанием своей мощи. Рядом гордо и вызывающе блистал отточенный меч. По блестящему лезвию пробегали загадочные синеватые искорки, фигурки, волшебные письмена. Несмотря на жаркое солнце, от блистающего железа пахнуло холодом, будто из свежей могилы.
Рус, замешкавшись, вытащил из петли палицу, осторожно пристроил ее возле меча и топора.
Ему показалось, что в толпе кто-то хихикнул, но когда оглянулся, лица у всех были торжественными и тревожными. Гойтосир подвел к колоде ребенка, рывком ухватил за мягкие волосенки на затылке. На миг навстречу небу взглянуло белое детское горло, тут же в руке верховного жреца блеснул нож, горячей струей брызнула алая кровь. Цепко держа ребенка одной рукой за плечо, другой за волосы, Гойтосир направил струю крови на оружие троих братьев, окропил щедро, затем, отбросив ненужное тельце, воздел руки к небу с зычным воплем:
– Жертва!.. Вам, боги и прародители!
Ему подвели еще двух, кротких как овечки, тихих и бледных. Уже молча, торопясь, он заколол – дети особо угодная богам жертва. Кровь щедро текла по каменной плите, впитывалась в землю. Гойтосир изрубил жертвенным топором тела на куски, разбросал, щедро разбрызгивая кровь. Подошел Корнило, его острый взор метнулся к братьям. Чех, Лех и Рус медленно выступили вперед.
Гойтосир снова воздел к небу залитые по локоть руки:
– Гой ты еси, великий Скиф!.. Узри и подай знак своему племени!
Все затихли, смотрели в небо. Всего два облачка, оба застыли в безветрии, не двигаются, солнце светит ярко. Синева уже с бледностью, как всегда при переходе к осени. Уже и листья кое-где желтеют, но солнце еще жарит, как в разгаре лета.
– Колоксай! – вскричал Гойтосир. – Солнце! Подай знак своему потомку – Чеху!
В томительной тиши все ждали. Где-то заплакал ребенок, на него свирепо зашикали. Бабу тут же вытолкали, велели не высовывать рыла из повозки. Гойтосир выждал, побрызгал кровью из чаши на меч среднего брата, вскрикнул еще мощнее:
– Тогда подайте знак отважному Леху, вашему праправнуку!..
Люди едва успели вскинуть головы, как над головами пронеслась, шумно ляпая по воздуху крыльями, серая утка-кряква. Внезапно прямо из солнца, так показалось ослепленным глазам, выметнулся сверкающий оперением белоснежный сокол-сапсан. Прямо над головами он ударил в утку с такой силой, что брызнули серые перья, люди услышали глухой удар, а сокол подхватил добычу крючковатыми лапами и унес, уже работая крыльями неспешно, с ленивой уверенностью.
- Предыдущая
- 22/109
- Следующая
