Гиперборей - Никитин Юрий Александрович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/110
• Следующая

– Разница большая, – сказал он насмешливо. – Очень…

– Все равно, – сказала она упрямо, – мне его жаль!

Он лег, разбросал усталое тело на мягких шкурах. Ему тоже было жаль этого нестареющего крылатого богатыря. Потык был наособинку среди нелюдимых сыновей Велеса – веселый, крылатый, охотно покидающий родной Лес ради приключений в других странах. Далеко заносили его крылья! У многих народов остались легенды о крылатом богатыре. По возвращении Потык все так же славно служил Городу: поднимался в воздух при виде орла или слишком крупного ворона, который мог быть злым колдуном… Но сколько было великих богатырей в славянской земле? Как песка – на берегах рек. Не упомнить, да кто старается? Воинские подвиги – обычное дело, всяк горазд. Это другим народам в диковинку. Славяне чтят именно духовный подвиг.

Вообще слово «подвиг» применяется лишь к тем, кто сумел победить зло в себе, принес мир людям, сумел смирить свой гордый нрав, не хвататься за меч при каждом случае… И подвижниками зовутся не силачи, убившие многих врагов, великанов, драконов, волшебников, а подвигшие людей на мир, счастье, ласку к ближнему…

Он чувствовал, что засыпает, на грани сна начали плавать светлые пятна, потом медленно высветился странный щит: заостренный книзу, яркий, блестящий. На красном радостном поле щита стоял человек в белой хламиде. За спиной у него были большие белые крылья, в руке ярко блестел огненный меч. Сердце Олега радостно стукнуло, он спросил шепотом, еще не веря себе:

– Это… Потык?

Далекий голос ответил медленно, с паузами, но Олег слышал все, это был его голос, собственный, только не житейский, а вещий:

– Не похож?.. Мир будет другим… Исчезнут смоки, змеи, василиски, грифоны, аримаспы, придут другие чудища – неведомые. Город будет другим, все другое, но слава останется, имя останется… останется имя и слава Михайлы Потыка – вечного защитника бессмертного Города!

В этот момент его толкнули, видение померкло во тьме. Гульча потрясла за плечо:

– Что с тобой?.. У тебя был глупо раскрыт рот и вытаращены глаза!

– Я храпел? – спросил Олег.

– Нет, но…

– Женщина, не тряси меня, если не храплю и тебя не беспокою. Иначе продам первому встречному или обменяю на пряжку, которую ты все никак не соберешься пришить!

Когда он проснулся, освеженный коротким полуденным сном, Гульча сидела возле окна надутая, как совенок, держа палец во рту. Губы ее распухли, в глазах блестели слезы. На коленях лежал широкий пояс пещерника, пряжка была пришита дратвой – толстыми суровыми нитками. Ладони Гульчи были в смоле – пропускала через нее дратву, просмоленные нитки дольше выдержат, не порвутся в сырую погоду.

Чувствуя себя виноватым, Олег быстро оделся, сказал бодро:

– Спустимся поесть?

Она покачала головой. Запруда в глазах не выдержала напора, слезы хлынули двумя ручейками. Олег взял ее за руку, заставил вытащить палец – распухший, исколотый, капли крови тут же начали выступать крохотными точками.

– Теперь распухнет, загниет, – объявил Олег. – Придется отрезать. Потом всю руку…

Она всхлипнула, бросила ремень ему под ноги. Олег поднял, обернул вокруг пояса, с удовольствием застегнул пряжку. Прошелся, надувая живот, пробуя крепость шва, сказал веселым голосом:

– Терпимо. Ладно, продавать пока не буду! Пойдем поедим.

– Не хочу, – всхлипнула она. – Все ругаешься, ругаешься…

– Еще и бить буду, – пообещал он.

Гульчачак размазывала кулачками слезы, а он уже тащил ее вниз по лестнице. Корчма была в самом низу, а по дороге через поверхи Олег насмотрелся на купцов и знатных мужей, которые занимали комнаты почище и получше.

По дороге Гульча, все еще сердясь, отказывалась идти, пока не посмотрит на своих коней. Олег не спорил – надо давать женщине одерживать верх в мелочах. Так, говорят, старые волхвы лютых ведьм превращали в горлиц.

Кони с хрустом жевали овес, ясли были полные, вода – свежая. Олег полагал, что Гульча удовольствуется и они пойдут в трапезную, но она неожиданно вывела своего вороного, заявила:

– Хочу осмотреть город. Мы, миссионеры, интересуемся каждым племенем!

– Опасно, – предостерег Олег. – Здесь много заморских купцов, народ к ним привык, но для киевлян ты – баба в штанах и на коне. Это диво большее, чем смок.

– Меня называли поляницей. Значит, здесь знают женщин-воинов, амазонок. У меня быстрый конь, острый кинжал. Я не выгляжу слабой, верно?

Олег посмотрел на нее долгим взглядом, кивнул:

– Как знаешь. Я завтра-послезавтра еду дальше.

– Я это учту, – ответила девушка высокомерно.

Конь пошел игриво боком, она подобрала поводья, вихрем вылетела за ворота. На улице кто-то заорал возмущенно, далее Олег услышал лишь дробный стук копыт.

Он задумчиво покачал головой, отправился в корчму. Народу было меньше, соберутся к вечеру, и он поел быстро, без помех, разговоров интересных не услышал. Все еще в задумчиво-потерянном состоянии духа вернулся на чердак, долго раскладывал обереги, гадал так и эдак, но ничего путного не выходило, один оберег опровергал другой.

Быстро наступил вечер, Гульчи все не было. Олег, начиная тревожиться, подошел к окну, пытаясь высмотреть одинокую всадницу. На соседних крышах дрались вороны, к ним подбирался, прижимаясь брюхом к выструганным деревянным черепицам, тощий кот. Небо темнело, бледный серп луны постепенно наливался зловещим блеском.

Олег собрался зажечь лучину – светильника на чердаке не оказалось, как вдруг услышал далекий скрип внизу. Он оставил огниво, быстро бросил шкуры поверх меча, сел на лавку.

Ляда поднялась, снизу донеслись мужские голоса, пахнуло кухней. На чердак по-хозяйски неторопливо вылез крупный человек с лохматой бородой, в поношенной одежде. На широком поясе висел короткий нож.

– Не возражаешь, если войдем? – спросил он зычно.

– Возражаю, – ответил Олег, руки он держал на коленях.

Человек смерил Олега насмешливо-презрительным взглядом, крикнул вниз, придерживая ляду:

– Хлопцы, он возражает!

Из проема поднялись еще двое. Первый напоминал медведя – коротконогий, толстый, двигался медленно, переваливаясь на каждом шагу. Второй был как хорек: с дергающимся носом, быстрый в движениях, беспокойно озирающийся. Губы у него были как у мертвеца, лицо бледное, с желтизной. Он пинком захлопнул ляду, встал сверху, держа ладони на поясе, где висели длинный нож и акинак.

Лохматобородый оглядел Олега, спросил внезапно, словно выпустил стрелу:

– Ты чего приехал?

– Киев – вольный город, – ответил Олег негромко. – Я пошлину уплатил.

Лохматобородый сказал предостерегающе:

– Хлопец, не будь слишком умным.

– Я в городе пробуду пару дней. Пока отдохнут кони.

Мужик почесал лоб, снова оглядел Олега с головы до ног. Волосы его прилипли ко лбу, блестели капли пота.

– А потом?

– Вы кого-то ищете? Это мое дело, куда и к кому ехать.

Бледный, похожий на хорька, сказал быстрым сухим голосом:

– Хлопцы, он напрашивается на добрую трепку.

Лохматый поворотился к Олегу, пробасил:

– Слыхал? Напрашиваешься?

Олег смолчал, его внимательные зеленые глаза скрестились со странно-желтыми бледного. Тот устал ломать его взглядом, прошипел зло:

– Ты слышал? Или прочистить ухи?

Медведистый, дотоле молчавший, прогудел густым голосом, в котором слышалось жужжание пчелиного роя на солнцепеке:

– Не горячись, Данусь! Не горячись…

– Пусть надувается, – сказал ему Олег мирно. – Кого такое испугает?

Бледный тут же выхватил нож, медведь будто ждал – мгновенно обхватил огромными лапищами:

– Не спеши, не спеши… Эй, хлопец! У нас не больно жалуют гонористых. Завтра утром чтоб и духу твоего здесь не было. Понял?

Не дожидаясь ответа, он нагнулся, поднял ляду. Первым полез бородатый, медведистый кивнул бледному. Тот покачал головой:

• Предыдущая
• 35/110
• Следующая